Феликс Яковлевич Дымов
Сиреневый туман
Письмо из Крутечек и на этот раз было деловитым, подробным и монотонным.
Позади прочих деревенских новостей, следом за поименными приветами от
соседей, тетка Изварина писала: "А еще сообщаю тебе, доченька, пропала
Динка. Последние дни воем выла, я уж решила -сбесилась. И то сказать,
двадцать три годочка почти бы стукнуло, собачий век. Погладишь ее -
прикусит зубами руку - и тянет за собой. Я, конечное дело, стара теперь с
псами хороводиться, не пошла. Может, зря, как думаешь? Ты бы, знаю,
пошла... Третий день как пропала. Отмаялась..."
Леля опустила письмо на колени.
Динка была кудлатой беспородной прелестью с куцым от природы хвостом и
человеческим взглядом грустных карих глаз. Такие в этом взгляде были тоска
и собачья неустроенность, что Леля без колебаний вывалила ей на лопушок из
собственной миски половину картошки с тушенкой. Псина нежадно поела,
подошла и уткнулась носом в голые Лелины колени.
Хозяйкой Динки была тетка Изварина, крутая краснощекая бабенка с молодыми
крепкими ногами и длинной черной косой. На шестом десятке на нее
заглядывались приезжие парни, и дурная слава приклеивала к ней внимание не
хуже невянущей красоты. Но тетке Извариной наплевать было на любую славу -
хорошенькие веселые дочки ее, нагулянные от неизвестных отцов, ни в чем не
уступали соседским ребятишкам. Разве только уединенные и гордые чересчур,
ни с кем не водились!
Крутечки - деревенька небольшая, вся на виду. Не успели студенты набить
соломой матрацы, как у них появились гости. По случаю первого дня приезда
и дождя танцы устроили в помещении. В углу, в самом освещенном месте,
заносился патефон. Смазки или чего иного не хватало ему в этом климате, но
пластинку приходилось подгонять пальцем. Звук получался неравномерный -
заунывный или не по мотиву бойкий - в зависимости от темперамента
крутилы...
Знакомство с Динкой состоялось на следующий день, к вечеру, когда уже
вернулись с поля. Доев, Леля посидела минут пять, отогревая коленями
липкий собачий нос. Потом поднялась, собрала посуду, отнесла к ручью.
Пучком травы оттерла с песочком миски-ложки, принялась мыть их в стылой
воде. Динка, помахивая куцым хвостом, терпеливо ждала на берегу. Леля
подумала-подумала - и позвала ее с собой к хозяевам.
На скамейке у калитки сидели девчонки Изварины. Та, что постарше,
начесывала сестре "бабетту". Леля замедлила шаг - слава дома вместе с
глиной прилипала к резиновым сапогам, делала ноги непослушными.
- Эй! - окликнула Леля негромко. - Я собаку привела.
- Динку, что ли? - Младшая отвела с глаз реденькую прядь. - Подумаешь, и
сама бы не заблудилась. Она когда и по три дня кряду не возвращается.
Обе настороженно и с любопытством глядели на городскую, шагнувшую к ним из
"приличного" мира. Одна защитительно выставила перед собой остроконечную
расческу. Другая замерла с наполовину взбитыми волосами. Пауза текла и
текла, и никто не решался ее нарушить. Тут Динка даже не заскулила, а
как-то горестно взвизгнула, и девчонки опомнились, заговорили разом,
преувеличенно задвигались.
- Давай кончай быстрее, размечталась!
- Шпилек мало! - Старшая вздохнула.
- А вот возьмите мои! - Леля, нашаривая левой рукой "невидимки", торопливо
ступила ближе. Узел волос на затылке распустился, тяжелое золото
заструилось по плечам.
- У вас красивые волосы. Мягкие, должно быть! - взросло восхитилась
младшая. И без всякого перехода добавила: - Меня зовут Ада. А ее Ксюта.
- Не дергайся, егоза! - прикрикнула старшая. - Точно, Ксюта. Будем
знакомы...
Между ними троими сразу установилась легкая доверчивая атмосфера. Леля
выхватила у Ксюты расческу, присела на краешек скамейки и двумя руками
притянула к себе голову Ады.
В доме у Извариных было чисто и не то что уютно, а как-то всласть
дышалось. Посредине пыжилась печка, деля избу на закутки - кухоньку и две
комнатушки. Парадная стенка над кроватью была залеплена фотографиями. На
самой большой, в резной рамке, застигнуто пялился в объектив паренек лет
восемнадцати, простоволосый и хмурый, как всегда бывает на портретах,
увеличенных с маленькой карточки. Там же, вставленные за рамку, а также в
простенке от окна до окна красовались разнокалиберные семейные фото -
случайные мгновения счастливой довоенной жизни.
Тетка Изварина с мужем.
Она же и сын.
Муж с сыном на коленях. Она стоит рядом, положив деревянно согнутую руку
на мужнино плечо.
Коллективные школьные снимки, белесые от плохой выдержки.
Муж возле трактора. "Сгорел в танке в первый месяц войны", - осторожно
поясняет Ксюта, никак не называя мужчину, который должен был бы стать и не
успел стать ее отцом.
Тетка Изварина - в берете и с ямочками на щеках.
И вдруг - тот же самый парнишка с портрета: в пилотке, гимнастерке, с
напряженным и рассредоточенным взглядом. А поперек фото, фиолетовыми,
трудно выведенными буквами, точно писал внезапно потерявший зрение: "Я
убит шестого марта 1943 года".
Хлопнула дверь. Леля медленно обернулась.
Оставив за порогом привычную бойкость и ставшую привычной независимость,
тетка Изварина внесла в избу усталое тело, притаившуюся в глазах тоску,
бессильно перекинутую на грудь косу. При виде незнакомой в доме она было
спохватилась, живенько подтянулась, заранее ощетинилась, распустила
ленточку, стягивающую кончик косы, и затеребила волосы. И все это вышло
ладно, гладко, не без кокетства и вкуса. Но все же маска беззаботности и
естественного озорства к хозяйке не вернулась. Родные стены да
простодушный Лелькин вид не располагали к защитительному притворству -
женщина приветливо кивнула и вопросительно посмотрела на дочек.
- Это Леля! - сказали девочки хором. Ксюта стала стаскивать с матери
сапоги. Ада принесла тапки.
- Я Динку привела. Прибилась ко мне сегодня, - поспешила на всякий случай
оправдаться Леля. И сразу поняла, что ей здесь рады без всяких пояснений,
можно не выдумывать себе сложностей и вообще не мудрить.
- Она ко всем приезжим жалиться бегает! С сорок шестого года места себе не
находит, как Колюшка потерялся.
Тетка Изварина сказала это просто, с устоявшейся грустью и располагающей
на разговор откровенностью. Что-то подсказало ей - не стоит стесняться
студентки, заявившейся в гости к дочерям. И это вот ласковое, относящееся
обычно к слабому "потерялся" вместо "пропал" или "исчез" вышло тоже
убедительно и немножко провокационно, как бы подталкивая на дальнейшие
расспросы. Леля без труда догадалась, как же хочется порассказать о себе
этой гордой женщине, избравшей тяжкую долю ни с кем не делить горя. И так
же точно догадалась, что Колюшка и есть тот изображенный на фотографии
тетки Извариной сын.
Но тогда это входило в противоречие с чернильной строчкой поперек фото: "Я
убит..."
Тетка Изварина повесила на самодельные плечики жакетку, села у стола.
Ксюта, чмокнув мать в щеку, принялась накрывать на стол.
- Значит, говоришь, "Леля"? Ну-ну. Спасибо, что зашла, не побрезговала...
Леля чуть покраснела, но все же храбро выдержала теткин взгляд. Подошла
Динка, опрокинулась у Лелиных ног, голову положила ей на ступню.
- За свою приняла, - заметила тетка Изварина. - А так, кроме Колюшки,
никого не признавала. Два года ему за поводыря была.
И вдруг, круто меняя тему, повернулась всем крепким ладным корпусом к Аде:
- Географию не выдали? Или так и будешь ходить без учебника?
- Да ну, мамочка, четверть длинная. Выдадут...
Поговорили о школе. О книжках. О весовщице Вагилевой, которая не вызывает
мастера регулировать весы и обманывает шоферов. О картошке, которую
комбайн приминает в землю, и ее трудно выворачивать ногтями, а некоторые
бессовестные даже сами зароют и сверху припорошат, чтоб лишний раз не
нагинаться. Окончив ужин, тетка Изварина спросила:
- Ты, небось, давно ломаешь голову, как это может потеряться человек,
которого убили за три года до того, а?
Леля кивнула.
- Его на фронте в голову ранило. Несильно, а токо вот видеть почти
перестал, токо то, что по центру взора. И память у него раскрошилась. Три
буквы зараз мог распознать, а от этого кусочка в обе стороны - темень. Да
и чего мог рассмотреть, сей же миг забывалось, лишь глаза отведи. Читать,
бедолага, разучился. А писать не глядя старался, как сама рука помнит... -
Тетка Изварина покосилась на фотографию, длинно вздохнула. - И еще, веришь
ли, лево-право начал путать, дом свой от других различить не умел. Доктор
говорил - в памяти его признаки вещей не держались. Отойдет куда подальше
- я уж бегу разыскивать, не то убредет куда ни попадя... После потом щенка
ему раздобыла...
Динка, не поднимая головы, покрутила культяпкой хвоста.
Ада быстро обогнула стол, уселась на пол, прижалась к материному боку.
Тетка Изварина обняла ее, запустила пальцы в мягкие редкие волосы.
- Опять "бабетту" начесали? Талдычу ж вам, из моды она теперь вышла. Да и
для головы вредно. А вы чего ж? Хоть ты, Леля, подтверди им.
Ворчание тетки Извариной было славным. Уютным. Ада лишь слегка пошевелила
плечиком и глубже зарылась в мамин бок. Ксюта, не закончив убирать посуду,
потребовала:
- Дальше, мамочка, дальше!
Тетка Изварина будто не слышала. Губы ее как-то сразу затвердели и
выцвели, уголки рта опустились, глаза отсутствующе уставились за окно.
- А седьмого августа после полудня потерялся. - Голос хозяйки на этой
фразе дважды переломился. - Я уж поуспокоилась, думала, отойдет
помаленьку. Пускай бы калекой жил, чем совсем с войны не вернуться. Водила
гулять. Читала. Он понимал, если медленно, чуть не по складам... А все же
мучился: до войны учительствовать мечтал. Вот бы их мне учил... Хотя,
откуда ж бы им при нем взяться!
Она оттолкнула Аду, но опомнилась, крепче обхватила за плечи. С другого
бока тотчас приткнулась Ксюта. Мать обняла и ее.
- К зеркалу подойдет: "Нет меня, мама, там. Тьма. Глаз чужой посреди мрака
торчит". Потом обернется ко мне - как только угадывал? - рукой воздух
ощупает вокруг себя: "И здесь тоже нет. Нет меня больше. Личность я, мама,
утерял... Жить не хочется..."
За окном стемнело. Но света не зажгли. Голос тетки Извариной стал ломким и
сухим и больше не обрывался.
- Прихожу, значит, домой седьмого августа - нет его. Я сначала не
испугалась. Решила, опять с Динкой за деревню подался. На ручей, тоску
отливать. Они часто к ручью уходили. Я ж и всего-то в правление на минутку
- насчет машины договориться: хотела его в город, к профессору... Подошла
к подоконнику полить цветок - а там эта фотка. И чернилом поперек: "Я убит
шестого марта 1943 года". У меня так все внутри и трепыхнулось. Далеко ж,
думаю, за час не мог уйти. Сама все вокруг избегала. И другие тоже
колхозом. И из милиции двое. С собакой. Все допытывались, не затаил ли он
от войны оружия. Да если б и затаил, тут же б из головы выронил... Бегали
мы все, бегали, так представляешь - ну нигде ни следочка! Ни слезы. Ни
кровинки. Собака их здоровущая хвост под брюхо, наземь повалилась и уши
лапами заслонила, даром что овчарка! А Динка лишь через три дня
объявилась. Облезлая. Бока проваленные. Под крыльцо заползла и еще неделю
скулила точно по покойнику. Да уж и совсем зазря. Какой там покойник,
когда и так два раза умер! Чую, сам он на себя руки наложил. Незнамо где
теперь и косточки незарытые валяются... Как раз с седьмого августа...
Седьмого августа 1946 года Лелька родилась на свет.
- Оставайся ночевать, - предложила тетка Изварина. - А то, хочешь, и вовсе
переселяйся.
- Что вы, спасибо, перед ребятами неудобно! - отказалась Леля.
На самом деле, испугалась стен, которые не уберегли человека, не уговорили
остаться и жить. Лелька не доверяла им, видевшим, как металась между ними
четырьмя обезумевшая от горя женщина, едва примирившаяся со смертью мужа.
И как, наверное, тихо кусала ночью губы в печали о сыне-калеке. И как
обманывала здесь себя с чужими мужчинами - лишь бы не быть одной! Может,
она уже не имела ни надежды, ни права на новую семью. Но очень хотела ее
иметь...
- Я завтра вечерком забегу, можно? - спросила Леля. - Спокойной ночи!
- Прощай пока... Почаще заходи... Ладно?
Леля пришла завтра. И послезавтра. И еще четыре вечера подряд. А на
седьмой не пришла.
...Динка прибежала прямо в поле во время обеда. Есть не стала. И все
нетерпеливо тыкалась в колени, тянула Лелю за руку, деликатно повизгивала.
- Доедай живее да уматывай, мы тебя отпускаем!- распорядился Женька Жук. -
Твоя четвероногая Санчо Панса у любого скулежом аппетит отобьет.
- У тебя отобьешь! - Леля забрала в горсть сухой собачий нос, подула. -
Пошли, что ли? Нас с тобой милостиво отпускают.
- Не понимаю, чего ты среди женского рода выискала? - Верзила Силкин
подмигнул ребятам и гулко захохотал. - Будь на твоем месте я, никто бы не
ломал голову, чем можно с такой аппетитной мамашей заниматься...
Леля подошла и трахнула его алюминиевой миской по спине. Он недоуменно
пошевелил лопатками:
- Уж и пошутить нельзя. Недотрога!
- Поищи себе другой повод для шуток. А с такими мыслями даже во сне
сторонись этого дома! Динка вздыбила шерсть на загривке и зарычала.
- Ну-ну, умничка моя, не надо! - успокоила Леля. - Дяденька осознал...
И они пошли куда глаза глядят...
Оказалось, глаза у них у обеих глядят на ручей. Спустились к берегу.
Побрели вниз по течению, не торопясь и не оглядываясь. Динка держалась у
ноги. Однако стоило Леле приостановиться, хватала за брюки и тянула дальше
вниз. Где-то там за несколько километров отсюда ручей сливается с рекой. А
река, как известно, бежит в Волгу. Которая, в свою очередь, впадает в
Каспийское море. По морю гуляют волны. И всякая мысль, обегая даже
безмозглую голову, рождает волны. Мысленные волны. Биополе. Которое
объединяет волны всех людей и тоже образует море, целый мысленный океан.
На Земле есть скрытые от глаз лагуны, где океан этот пенится невиданными
взлетами энергии.
Пиками энергии. Со своими приливами и отливами.
Леля удивилась неожиданным, невесть чем навеянным рассуждениям. Ну, поле.
Ну, море. Ну, океан. Если мысленный, то почти и не существующий. А о
несуществующем зачем думать? Зачем ненужными мыслями маяться?
Тут Леля споткнулась, опомнилась и лишь тогда осмотрелась внимательнее.
Ручей здесь ударялся в обрывистый берег, взъяривался, слегка отскакивал
назад и под прямым углом катился в сторону. В месте изгиба крутило пенный
водоворот. И именно здесь кому-то понадобилось брать песок. Вода не
доставала до выемки, а точнее, до ниши примерно человеческого роста и
метровой глубины, куда солнечный луч не попадал из-за берегового уступа.
Там отчетливо просматривались слои песка, крепленные охряными прожилками
глин и срезанные вкось штыковой лопатой. Ничего, в общем, интересного. И
Леля не остановила бы на нише своего внимания, если бы не Динка.
Динка сунула туда нос, поскребла когтями землю и заскулила. К кончику ее
куцего хвоста подползла острая тень двузубого валуна.
Лелька за ошейник потянула псину внутрь. Но Динка прижалась брюхом к
земле, мелко-мелко задрожала, попятилась, и девушка не стала настаивать.
Пригнувшись, ступила в нишу. Конечно же, заслонила собой свет. Но не
настолько, чтобы не видеть в упор той же песчаной, со следами штыковой
лопаты стенки. Подняла руку потрогать охряной узор. И, к своему удивлению,
не встретила преграды: рука по локоть исчезла в породе. От любопытства, а
больше все-таки от неожиданности сделала еще шаг - и провалилась в
невыразимо длительное падение лицом вниз в слоистую темноту...
Сперва ощутила сложный смрадный запах вымоченной в керосине хамсы, ила,
перестоявшейся фиалки и широко расплывшуюся во рту боль прикушенного или
обожженного языка. Внутрь тела, начиная от кончиков пальцев, поползло,
отступая, тепло. Озябли колени и плечи, посинели ногти, в мурашках растаял
низ живота. Горячий комок задержался у сердца, на мгновение затопил горло
и маленьким радужным пятнышком аккумулировался в центре затылка. Тело
потеряло вес. Руки и ноги поплыли в неуправляемом и бесплотном парении.
Пенистые пузырчатые огоньки - как шампанское на свету! - впитались в кожу.
Взлетел и опал сильный звук, распухая из высокого колющего тона в ужасающе
низкий ватный хрип. И ливень, огнепад, бездна всепоглощающего света
растворили мир и мозг.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг