У меня-то была теплая ниточка. Снежана. Которой нет у Отелло-Ермилова.
Зато Юльки нет ни у него, ни у меня...
Но ведь это же непостижимо - играть для одного человека. Это же
неестественно, неэтично, скучно наконец! Я поерзал в кресле, обеспокоенно
огляделся. Ни один зритель на меня не пялился. Зал молчал, зал вымер. В
паузах между репликами слышался разрядный шелест светодекораций.
Лишь тогда я догадался, что великий Ермилов лицедействует не для одного
меня, он играет одновременно сто десять разных мавров.
По числу зрителей в зале. По числу сидячих мест...
Каждому отведена на сцене своя отдельная роль. Теперь, настроившись, я без
труда улавливаю это - в чем, в чем, а в скрытых мировых связях ледовики
разбираются получше прочих, даром, что ли, вынашивают в себе целую
Вселенную! Разумеется, когда очень нужно. Когда они в дрейфе.
А я сейчас - как бы снова в дрейфе, неожиданно ухнув с головой в
разомкнутую Вселенную чужой души. И начинаю, по-моему, постигать 'моего
несостоявшегося друга...
Для Жанны Ермилов незримо страстен, пылок, непомерно предан ей, своей
Дездемоне, в незамеченном или непринятом ею одиночестве. Изредка Жаннин
Отелло загорается грешной надеждой. Но удачливый соперник снова и снова
возвращается из ледового плена. Убить надежду и тем самым спасти Отелло
может только ребенок, так и не родившаяся Юлька. Но Юльки нет. Отелло
разгромлен, побежден, настала пора проститься. И ничего иного не остается,
как задушить Дездемону, задушить в себе самом своими собственными руками -
нелепо растопыренными, угловатыми, непропорционально короткими и хилыми у
плеч, будто руки целиком ушли в нетерпеливые толстопалые кисти...
Соседу слева играется другой вариант Отелло: живенький, шустренький,
язвительный интриган-толстячок, во всем под стать хитроумному Яго.
Проиграв сопернику по очкам, он из мести - пусть никому не достанется! -
без лишних слов ликвидирует подружку.
Иной, непохожий Отелло адресован вон тому юноше в фобоске, который, не
испытав любви, уже знает разочарование.
И еще сто шесть Отелло достается всем остальным. Не считая актеров на
сцене, всякий раз ожидающих премьеры. И самого Ермилова, разъятого на сто
десять неравных частей.
Финал мы досматривали стоя. А Ермилов, Тольд Ермилов, волшебник
перевоплощения, отдавал себя так, будто сцена не сцена и игра не игра, а
самая натуральная реальность, будто этот вечер - наипоследнейший в его
жизни. Отдавал безвозвратно и щедро. Потому, видимо, что его девизом, в
отличие от нашего, было: СЕБЯ - МИРУ! Как же надо любить людей, чтобы вот
так вот тратить себя в этой самой мирной и самой безопасной профессии на
Земле!
Которую когда-то, по моему глупому разумению, он выбрал из трусости.
За кулисы не пускали. Пришлось предъявлять Золотого пингвина. На наш стук
из-за двери уборной никто не ответил. Мы вошли.
Ермилов сидел перед зеркалом обмякнув, свесив руки между колен, закрыв
глаза. Весь аморфный. Растекшийся в кресле. Расслабленный и непроизвольно
нацеленный в белый свет. Может, прошлый. Может, будущий - трудно сказать.
Во всяком случае, не имеющий настоящего времени. Старушка-массажистка
стирала с его физиономии грим. И еще больше оголяла безликое лицо, которое
нуждалось хоть в каком-нибудь макете для подражания - как жидкий лед для
кристаллизации нуждается в постороннем предмете. По чужому для нас
ермиловскому лику бродили, не закрепляясь, черточки старушечьей маски;
выцветшие глаза, заостренный носик, куриные лапки морщин, желтый, как
ананасная слива, подбородок. Войдя, мы с Жанной тоже отразились в этом
лике. Отразились - и некоторым образом усреднились, просуммировались - как
много лет живущие вместе супруги, отброшенные зависимой Толлеровой памятью
к неизбежной и, слава судьбе, далекой пока от нас старости. Но появилось в
Ермилове что-то и от Обезьяныша, от юного Тольда-Радужки.
- Я знал, что вы придете, - сказал он, не открывая глаз. - Спасибо,
Снежана.
С тех пор, как я поближе узнал льды, для меня в Жанне почти не осталось
девчонки с морозным именем из детства. Для Ермилова, выходит, наоборот. Он
трудно поднял голову. Собственная мимика еще к нему не вернулась, движения
глаз не поспевали за движениями бровей, губы и морщины вокруг рта жили не
в такт, удивленно вздернутая кожа на лбу вообще пока не обрела
подвижности. От того Ермилова, с которым мы несколько раз столкнулись
перед спектаклем, он уже отличался возрастом: сегодняшний вечер состарил
его года на два. Не понимаю, куда у них в театре смотрит техника
безопасности? Человек чуть не каждый вечер гробит себя у всех на виду,
рискует жизнью, а им и дела нет. Или никто не замечает?!
Я напустил на себя вид, будто любуюсь развешанными по стенам афишами.
- Как я вам сегодня, ребята? - спросил Ерми-лов бесцветным отсутствующим
голосом. - Не тошно было?
- Молчи, Клоун! - в сердцах оборвал я, хватая его руку.
Маленькую вялую руку с тонкими усталыми пальцами.
О многом хотелось спросить этого пришельца из детства. Но он опять был
слишком похож на меня. Спрашивать его - все равно что спрашивать вслух
самого себя. В голове вертелась глупая мудрость: вода принимает форму
сосуда, в который налита. Индивидуальный облик Тольда начисто выветрился с
его никакого лица.
С лица артиста Ермилова, больного другими людьми.
Девушка-билетер принесла корзину цветов и список ролей на ближайшие
спектакли. Как я понял - для утверждения. Ермилов едва пробежал его
глазами, странно усмехнулся, чиркнул ногтем поперек страницы и нетерпеливо
отбросил:
- Потом-потом. Все потом! Завтра. Сегодня у меня гости. Школьные друзья.
Впитав и тотчас погасив юные черты билетерши, Тольд снова помолодел,
подобрался, упруго и энергично вскочил на ноги. Переохлажденный лед
мгновенно кристаллизуется по всему объему.
- Так вот, братцы-сестрицы. Сейчас ко мне - и никаких возражений.
Отпразднуем встречу. Заодно, Лыдик, за твой подвиг поднимем тост. И за
будущую дочь.
Я вздрогнул.
- Тебе, Снежаночка, помню, сирень к лицу. Извини, не заказал. Но я
полагаю, белая роза ничуть не хуже.
Он распотрошил корзину, изящно приколол цветок на Жаннино платье.
- Прелестно, не правда ли? И куда я, дурак, раньше смотрел? Не дуйся, не
дуйся, Вадим, нам, старикам, позволительно за чужими женами приударить...
Отелло!
- Скуд вызывать не будем, люблю ходить пешком.
Подхватил Жанну под руку и устремился к двери.
Он креп на глазах, был очень весел и оживлен. Но меня его превращения не
обманывали: Тольд-Радужка опять кого-то играл. Я шел за ними по пятам и
никак не мог отделаться от подсчетов. Каждому спектаклю два года жизни,
пусть даже один... Сколько ж ему осталось? Дурная моя сосредоточенность,
действуя помимо воли, подсовывала ответ. Я отмахивался. Упирался. Но
совладать с собой не мог. Я всегда слишком хорошо считал...
Возле столика, на котором был небрежно брошен список ролей, я замедлил
шаг. Оглянулся. И отыскал ногтевую Толлерову черту примерно на половине
страницы.
Список начинался с Сальери.
Подчеркнут был Патрик Мур, комендант Меркурия.
А дальше шли князь Мышкин. Король Лир. Илико - лунный чабан. Лодимир
Скаржинский.
И еще одиннадцать ролей, которые Ермилов никогда не сыграет.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.08.2001 15:52
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг