Феликс Яковлевич Дымов
Ищу себя
Анатолий Сергеевич Билун выпал из кровати не потому, что вообще беспокойно
спал по ночам, а потому, что во сне в этот раз зачем-то прыгал с берега в
воду. Берег был высокий, обрывистый - каким-то образом в голых гранитных
скалах узнавался кусочек Верхнеисетского водохранилища. Теперь, лежа возле
кровати, Анатолий Сергеевич не мог вспомнить сна, по крайней мере, той его
части, которая перенесла его из ленинградской квартиры на Урал. Остальное
застряло в памяти ясно, четко, будто и вправду он только что брел по улице
среди двухэтажных домов - кирпичный низ, деревянный верх, потом, теснимый
рюкзаками, штурмовал с туристами вагон пригородной стрелы; не зная слов,
подпевал в вагоне честной компании; вслед за кем-то неожиданно для себя
выскочил на незнакомой станции в темноту; готовил на равных с ребятами
костер, благо никто ни о чем не спрашивал. Но в два или три часа ночи
опять подступила боль, колупнула позвоночник, толчками поднялась к горлу,
сгорбила тело. Подавив вопль, Билун ушел на берег, торопливо сбросил
одежду - торопясь не столько от того, что не хватало дыхания, сколько
чтобы таким вот бессмысленным действием поскорее отвлечь, отвлечь, отвлечь
себя от сковывающей тело боли. Стараясь не морщиться, он осторожно
подвинулся к краю обрыва, оттолкнулся и вниз головой полетел во мрак.
До этого момента, совпавшего во времени с пробуждением, Анатолий Сергеевич
добежал мысленно без труда. И проснулся явно не от боли, а от
затянувшегося падения, ощутимо помня два его завершения: легкий удар об
пол в Ленинграде - и второй через долю секунды близ Свердловска о
расступившуюся волну. Сон будто бы продолжался наяву. Точнее, продолжался
наполовину: за окном под ветром бился фонарь, раскачивая в пятне света
наборный растрескавшийся паркет и застекленный низ книжного стеллажа, а
Анатолий Сергеевич, царапая грудью твердый пыльный пол, плыл под звездами,
слегка загребая брассом и отфыркивая от губ огуречно свежую воду Исети.
Мышцы терпели двойное бремя биотоков, совмещая покой и движение. И сколько
Анатолий Сергеевич ни вертелся на ковре, в нем не исчезало ощущение жутко
холодной струи, которая случайно ожгла на повороте левую руку: от локтя до
плеча рука покрылась "гусиной кожей".
Билун поднялся. Сел на кровать. Взглянул на лепной потолок, куда
отбрасывали световой зайчик часы. Четверть второго ночи в Ленинграде точно
соответствовали той живой действительности сна, которая отметила боль по
свердловскому времени между двумя и тремя часами. Анатолий Сергеевич
решил, что слишком много думает о нелепой причуде физиологии. Так недолго
и до вещих снов докатиться! А потому заставил себя лечь на правый бок,
повернуться к стене. Течение Исети сразу же подхватило его, закачало,
понесло к берегу, и он постепенно заснул. Впрочем, без излишней
уверенности: обе яви текли в нем параллельно, он просыпался и засыпал и не
мог похвастаться, что до утра по-настоящему отдохнул - сон повторялся с
прерванного места, стоило чуть-чуть задремать. Из ленинградской яви Билун
проваливался в жизнь, тоже хорошо ему знакомую, синхронную, логически
устойчивую, из которой хоть и выскакивал сразу, но все же с остатками тихо
гаснущего, едва ощущаемого второго бытия. В эти моменты он улавливал даже,
как борются в нем обе половины сознания, сцепленные бессмысленной и
сложной связью: "Я знаю, что он знает обо мне, но он не должен догадаться,
что я знаю, что он об этом знает..."
Почему именно Свердловск - сомнений не возникало. В Свердловске изгоняли
из тела болезнь, которая теперь возвращается по ночам невозможными снами и
кошмаром раздвоенности. Но вот как объяснить то, чего с ним никогда не
происходило? Как объяснить турпоход, Исеть, затяжные прыжки с обрыва в
темноту?
К семи утра Анатолий Сергеевич измучился окончательно. Не сумев победить
боли, он покинул туристов, дождался обратной стрелы и побрел пешком по
ночному Свердловску. Мимо памятника Бажову. Под наклонной иглой Института
космической медицины. Вдоль общежития УЗТМ, прозванного
студентами-практикантами "Мадрид" (откуда, кстати, он об этом знает?). По
краешку площади Самоцветов. И все то время, пока свердловская составляющая
его организма маялась бессонницей, сонливость не покидала ленинградского
тела Билуна - даже после холодного душа. По дороге в лабораторию Анатолий
Сергеевич ухитрился задремать в метро. И снова увидел себя на Урале, в
Минералогическом музее, куда забрел, продолжая убивать боль и время.
Пожилой посетитель рядом, нюхая нефтеносный известняк с глубины семисот
метров, блаженно сощурился, помахал высохшей ладонью у носа.
- Эх, красота! Как от шофера в моей молодости!
Опасаясь уютных усыпляющих кресел, Билун поехал стоя. А от метро всю
дорогу шагал по самой медленной нитке движущегося тротуара.
До него дошло вдруг, что целый год он был неизлечимо болен и впервые после
болезни идет сегодня на работу. Памяти не хватало конкретности. Сквозь
смутную пелену просочились успокаивающие слова Гриши Лукконена, лечащего
врача: "Не переживай, старик, искусственная летаргия. Биостат. Считай, ты
это время и не жил вовсе!" Слова эти Гриша произнес едва ли не вчера,
после чего быстро выдворил сонного Билуна в родную квартиру. Точно
торопился отделаться!
Наверное, чего-то он недовспоминал, что-то вывалилось из подвластной
памяти логической цепочки. Такое ведь несовместимо ни с какой в мире
врачебной этикой! Может, наоборот, истина находится в Свердловске, а
снятся ему Ленинград и метро? Может, право тело, не желающее расставаться
с воспоминаниями, которые держат в плену мышцы и мысли? А изгнанная боль
соединяет сон и явь...
На набережной Билун сошел с движущегося тротуара и повернул за угол,
тайком радуясь, что не забыл дорогу, - в таком состоянии с ним и это
станется! Но уж будьте уверены, Гриша не дождется его обратно: если
беспамятье ограничено периодом болезни, то неизвестный кусок жизни
придется перешагнуть точно так же, как и тревогу, разорвавшую сознание
надвое...
У ворот биофизического центра Билун помедлил. Пилоны в виде двух фараонов
были ему знакомы - тем неназойливым знакомством, когда часто что-нибудь
видишь, не придавая этому преднамеренного значения. Еще бы! До болезни
Билун прошел между ними уж никак не менее пяти тысяч раз. И все же была в
них сейчас какая-то неожиданная новизна, была, никуда не денешься. Точила
все же мыслишка, что Анатолий Сергеевич видит этих фараонов впервые...
Миновав арку внешнего корпуса, Билун взялся за витую бронзовую ручку.
Соскучился, черт возьми, даже сердце "та-та, та-та", что-то маршевое...
Как тут управлялись без него целый год? Все налицо, никто никуда не
сбежал? Впрочем, не сбежал, знаешь ведь, Юра Данилов писал тебе о
лаборатории - подробно, как пишут только тем, кого не надеются увидеть...
Ух, какая тугая дверь! И между прочим, ни души. А через четверть часа
начало рабочего дня... Порасшаталась, порасшаталась дисциплинка, некому
без него гаечки подкрутить...
Тут откуда ни возьмись набежал Юра Данилов, сгреб за плечи, стиснул - и
отшатнулся:
- Прости, как ты?
Билун понял вопрос. Но отвечать не собирался. Подождал, пока Юра смущенно
отступил, даже глаза отвел, не веря полностью в выздоровление от смерти, а
после так сжал в объятиях, что у Юры кости хрустнули. Больше оба сделать
ничего не успели - кто-то, отчаянно вереща, скакнул на шею Билуну прямо с
лестничной площадки:
- АС!
- Зойка! - ахнул он. - Ты никак еще подросла за год?
- И похорошела, - гордо прибавил Данилов, точно это был его самый главный
сюрприз.
Он с мужской неосторожной откровенностью сообщал в Свердловск о Зойкиной
влюбленности, и Билун читал между строк, что столь преданным и небоязливым
может быть только безнадежное чувство - безнадежное перед его, Билуна,
неоспоримой смертью. В больничной обстановке эти письма оставляли Анатолия
Сергеевича холодным. Он понимал, как легко утешится Зойка. Да и ему там
было не до любви. Но сейчас, едва она произнесла своим низким голосом
"АС!" - этим именем из инициалов звала его заглазно вся лаборатория, - как
что-то где-то колыхнулось в нем, стронулось, поехало, и он подумал: может,
тоска по любви, не обязательно по Зойкиной, и вытащила его из биостата?
Каждый по-своему побеждает смерть!
Билуна покоробила Зойкина бесцеремонность. Забила себе девчонка голову
романтикой безнадежной любви, способом выражения которой выбрала эту самую
бесцеремонность. Раньше бы АС немедленно и тактично высвободился. По
старой привычке и теперь незаметно и коротко оглянулся: не чересчур ли все
нелепо и смешно? Но Зойкины руки приятно тяготили его, он не торопился от
них отделаться, наоборот, новым обостренным чутьем улавливал, что они
связывают его со старым миром лаборатории лучше, чем даже зрение и слух.
Именно этих маленьких твердых рук не будет хватать ему, ибо Зойкины
объятия становятся все легче, все слабее, словно Зойка, не сходя с места,
уже начала отдаляться.
Она оторвалась на длину вытянутых, не снятых с его плеч рук, смело
всмотрелась, покачала головой:
- Похудели все же. Выцвели. Нам как сказали, что не померли,
возвращаетесь, думала, с ума сойду. Девчонок тереблю, а они смеются, не
верят...
Она испуганно зажала рот, сообразив - ляпнула больному не то. Но сразу же
тряхнула своей тускло-золотистой короной:
- Идемте, идемте. Вы в лаборатории ничего не узнаете.
- Что, Петручик все по-своему завернул?
Праздный вопрос! Билун прекрасно знал, такие толстые мягкосердечные
заместители ничего по-своему не заворачивают, свято оберегают порядки
шефа. Лишь в углу стоял новый рефрактор, которого не было год назад. Да на
биопанели появился лишний рубильник, зачем-то нацеплены кольца
Лизеланга... Ай-я-яй, спектроскоп-то пылью зарос, похоже, им ни разу не
пользовались. И конечно журнал наблюдений у Радюша опять валяется
раскрытый на последней странице - времени не хватило сунуть в стол. Может,
надеется, господь-бог пошлет ему за ночь новые данные? Придется сыграть
роль господа-бога.
Оглянувшись, видя, что Зойка с Юрой наскоро наводят лоск в раковине
модель-инкубатора, Анатолий Сергеевич вороватым росчерком изобразил
марганцовкой, прямо под неоконченным результатом, танцующего цыпленка. Он
с удовольствием подумал, как заставит растяпу Радюша переписывать
испорченный журнал - не назло, конечно, а исключительно в воспитательных
целях. Настроение в привычной обстановке выровнялось, утратило оттенок
болезненного недоумения, и, дойдя до сдвинутых вместе столов Людочки и
Катеньки Пинаевых, которых для скорости называли одним общим именем ЛЮКИ,
он только губы в ниточку подобрал. Этим сестрицам-болтушкам он, например,
никогда не позволял селиться рядом. Себе дороже!
Чем дальше Анатолий Сергеевич шел по лаборатории, тем определеннее
становилось какое-то несовпадение между увиденным - и восстановленным из
памяти. Каждую шкалу, даже расположение приборов, он помнил лучше линий
собственной ладони. Но помнил не своей, а посторонней памятью, которая
лично его не касалась, не задевала, не звала немедленно продолжить то, к
чему так рвался из Свердловска. Противоречие между памятью и зрением
рождало устойчивое беспокойство, особенно невыносимое из-за того, что он
чувствовал себя здоровым - здоровым тем здоровьем, о котором не надо
спрашивать мнения врачей, которое само по себе чистым звоном гуляет по
телу.
Между тем в лаборатории собирался народ. Прикатился из кабинета Петручик,
на ходу промокая платком лысину. Прослезился у Билуна на плече. И все
кудахтал добродушно и искренне, как хорошо и как вовремя для лаборатории
возвращение шефа. Петручик был начисто лишен честолюбия и не связывал со
смертью начальства никаких планов собственного возвышения, поэтому слова
его следовало принимать без натяжки - Анатолий Сергеевич действительно был
здесь нужен...
Директор института, наоборот, предложил не торопиться с работой, с
недельку отдохнуть. Директор боялся сложностей, каковыми в данном случае
являлась перемена руководства в середине планового квартала. Поэтому с
понятной, неискусно замаскированной хитростью ссылался на необходимость
кончить серию опытов коллеги Петручика.
- Передавать на ходу слишком сложно, - заключил директор кратенькую речь.
- Отдыхайте пока, Анатолий Сергеевич. Подлечивайтесь. Я дам команду кадрам
оформить дополнительный отпуск.
Спорить было не о чем. И Билун уже начал потихоньку ломать голову, чем
займет себя в дни неожиданного досуга.
У директора были свои постоянные сопровождающие. Затесавшись в его свиту,
Анатолий Сергеевич к концу обхода шагал во главе довольно-таки
внушительной толпы под нарастающий шепот: "АС! АС! АС вернулся!" Особых
иллюзий насчет любви к себе он не питал - некоторые вновь принятые
сотрудники вообще видели его впервые. Но все радовались поводу на минутку
сбежаться вместе и пошуметь. Кроме того, факт излечения неизлечимого -
безотносительно к судьбе конкретного Билуна А. С. - будил во всех
стихийную веру в непреодолимость жизни-сродни бессмертию. Девушки подняли
восторженный гвалт. А младший научный сотрудник Федя Радюш несся впереди
на руках, колотя друг о дружку в воздухе подошвами тяжелых платформ.
Анатолий Сергеевич давно уже отступился, не делал замечаний, не мешал
восторгу подчиненных и неподчиненных коллег. Да по совести говоря, и сам в
душе радовался вместе с ними и за них своему возвращению.
Маршрут вынес толпу в "живой уголок", где за глухими с виду стенными
панелями обитали подопытные животные. Здесь их подвергали динамическим
воздействиям - тряске, пиковым всплескам магнитных полей, ударам света,
переменному шумовому фону, воздушным смерчам, перегрузкам, невесомости -
словом, всему тому, что вместе и порознь обрушивает на горожан современный
город. Надо сказать, "живой уголок" давал ученым сколько угодно примеров
различных нестандартных реакций. Толпа шумно топала по коридору, а
Анатолий Сергеевич, не признаваясь себе, постоянно высматривал, далеко ли
переливается нежаркое весеннее солнышко Зойкиных волос.
Ниши для животных, перекрытые стенными панелями, обычно отворяются
дистанционно, с пульта, хотя местный привод у них тоже есть. Неизвестно,
что произошло на этот раз. То ли случайный каприз электричества замкнул
ненароком нужные контакты. То ли Зойка, позируя перед Юркиной фотокамерой,
нечаянным прикосновением отключила блокировку. Но одна стенная панель
вдруг сдвинулась и обнажила темный зев обезьянника. Оттуда, по-человечески
заслонившись от света локтем, выскочила огромная пакостная горилла Гужбан.
Гужбан и так-то имел характер не сахар. А когда над ним после долгого
мрака зажигали прожектор, просто сатанел. Постепенно убирая от морды
локоть, он жмурился, моргал и на глазах наливался злобой.
Анатолий Сергеевич сделал по инерции еще несколько шагов. Другие не только
остановились, но и попятились. Рядом оказалась одна Зойка - она, будто
продолжая позировать, опиралась спиной о стенку у самого края проема.
Растерявшись от близости людей, Гужбан переводил взгляд с Зойки на
Анатолия и обратно, пожалуй, лишь с единственной целью: с кого начать.
Сподручнее ему показалось начать с Зойки. Волосатые пальцы собрали в жменю
платье на ее плече. Материя, уступая, затрещала. Зойка настолько
испугалась, что даже не вскрикнула. Но сильнее боли и сильнее страха
улавливалось отвращение к коричневой липкой волосатой лапе самца...
Анатолий Сергеевич не отличался силой. Да и о пределах личной храбрости
имел весьма туманное представление - не выпадало возможности испытать. А
тут, ступив недостающие полшага, плечом оттер девушку, поймал Гужбана
повыше кисти, сжимавшей лоскут Зойкиного платья, правой рукой перехватил
на замахе левую лапу гориллы и сразу же почувствовал, как его распяливает
поперек тела неимоверное движение Гужбановых мышц.
Видимо, обострение опасности делало с организмом то же самое, что ранее
сон. Восприятие Билуна вдруг удвоилось. Чужая параллельная явь
подстроилась к мозгу. Помимо своего существования здесь, посреди
изогнутого в обе стороны коридора с Зойкой поодаль и ехидно оскаленной
Гужбановой пастью вблизи, Билун обрел еще одного себя в кремовой комнате -
силящимся подняться из полукресла, держась за руку Альбины Викторовны. От
этого момента обе картины, не смешиваясь, разрывали Анатолия Сергеевича на
два различных действия. Биотоки, усреднившись, навязали общее движение
обоим телам. Там и здесь Билун гибко выпрямился, шагнул вперед. И Альбина,
и Гужбан ощутили этот оголенный комок эмоций.
Билун резко сбросил горилловы лапы...
...И они послушно обвисли вдоль мохнатого туловища, потеряв Зойку и
нахального, напрашивающегося на удар типа. Животное тотчас выбросило из
памяти темную камеру сзади и раздражающе шумных людишек, замерших вокруг и
дрожащих. Гужбан ничего не видел, кроме жестких призывающих глаз...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг