от позорного падения. Еще есть время. Морские создания медлительны, он
вырвет Юту из рук конвоиров... по-настоящему, палачей...
Ему привиделось лицо Остина, и ненависть, почти такая же сильная,
как до того - страх, скрутила его волю в тугой жгут.
Предатель... Палач, убийца... Но - потом. Это потом. Сначала - Юта.
Так он летел, и приступы страха перемежались с приступами отчаянной
надежды и судорожной решимости, а ветер толкал и сносил, и скоро
стало ясно, что он не успеет.
э * *
Временами она проваливалась в забытье, и это было лучше всего - окутываемая
густыми черными волнами, она бессмысленно и бездумно плыла
водами темной реки, полностью покорившись течению. Тогда она ничего не
чувствовала и не понимала, что происходит; но временами то неудачное
движение, то внезапное прикосновение скалы или просто несчастная случайность
выдергивали ее из обморока, и, охваченная небывалым ужасом,
она начинала биться в цепях и кричать от страха.
Истерика сменялась полной безучастностью; Юта смотрела на море,
гладкое, будто покрытое пленкой, на небо, где занимался рассвет, и в
этом усталом ожидании смерти к ней приходили видения.
Почему-то представлялся ей фонтан с прозрачными струями и золотые
рыбки в фонтане, лужи под дождем и какая-то повариха в мятом переднике.
И уж совсем неясно, откуда взялась незнакомая девочка лет пятнадцати,
пришивающая к белому свадебному платью черные пуговицы.
Свадьба... Остин... Кстати, кто это? А, вот открывается и закрывается
красивый чувственный рот, но голос звучит чужой, и слова доносятся
не изо рта, а будто со стороны: во имя королевства... Великая жертва,
великая потеря... Потомки не забудут, Юта...
Потомки... Двести первый потомок... Подземный зал, и факел выхватывает
из темноты приземистые колонны, покрытые письменами... Двести
первому потомку - долгие годы жизни... А вот рисунок вспоминать не стоит...
Глупый рисунок, будто детский - кто-то там поднимается из воды...
Юта вздрогнула и посмотрела на море. Вода оставалась гладкой, и
солнце еще не взошло.
Еще есть время, подумала Юта лихорадочно. Еще минуты три. Почти
целая вечность... Надо подумать о чем-то... Таком...
Мы поставим тебе памятник, Юта.
Горгулья, не то!
- "-Я зажгла тебе маяк на башне, но ты был далеко и не видел.
- Не видел..."
В ее маленькой незадачливой жизни был маяк, зажженный ради жизни
дракона... Тело теряет вес, невесомые, взлетают над головой волосы...
Последний луч - зеленый, как стебель весенней травы... Пять звездочек
взошло, а три пока за горизонтом... И все это теперь не имеет значения,
и хорошо, что старик Контестар умер и не видит, как Остин...
Сколько раз она была на грани смерти, но когтистые чешуйчатые лапы
выдергивали ее у смерти из-под носа. Море пока спокойно, и любой смельчак
может... Мог бы...
И глаза ее в неосознанной надежде принялись вдруг шарить по склону
небес над морем, задерживаясь на каждом облачке, широко раскрываясь при
виде сонной чайки... В какую-то минуту вера в спасение заполнила Юту
целиком, без остатка, и навалившееся сразу за этим разочарование отобрало
последние силы. Стиснув зубы, она вызвала в памяти картину полета
в поднебесье - но вместо этого ей увиделся мертвый дракон.
Распростертый на каменном крошеве, он лежал, неловко подвернув голову
с широко раскрытыми мутными глазами. Стеклянный неподвижный взгляд
направлен был на Юту, сквозь разорванное перепончатое крыло росла трава,
на покрытом чешуей боку сидел стервятник.
Юта замотала головой, ударяясь о скалу, желая прогнать видение...
Чтобы услышать еще раз его голос, она готова была отдать жизнь, но
жизнь уже ей не принадлежала - как не может хрипловатый человеческий
голос принадлежать мертвому дракону.
И тогда, навсегда потеряв надежду, она посмотрела на море.
Гладкая, лоснящаяся поверхность его еще больше успокоилась, и
посреди этой темной равнины зародилось вдруг движение.
Медленно, будто в неспешном хороводе, двинулись по кругу волны. На
поверхности моря образовался как бы круг, потом середина его провалилась - вспенились
гребни по краям, а чаша вод вдруг вывернулась и
плеснула белой пеной - будто кипящее молоко, не удержавшись в кастрюльке,
сбежало на горе нерадивой хозяйке...
Юта смотрела, не в силах оторваться.
А круг становился шире, от него расходились волны, первые из них
уже достигли берега, и, разбежавшись, опрокинулись у самых Ютиных ног,
и несколько брызг упало королеве на лицо.
Из глубин донесся звук - негромкий, низкий, будто рев множества
глоток, слышимый сквозь вату... Когда он достиг Ютиных ушей, она принялась
рваться с удесятеренной силой, едва не вырывая из камня железные
скобы.
Над морем взвился белый, сверкающий в первых солнечных лучах фонтан.
Струи его, вспыхивая цветными огнями, туго выстрелили в небо и
низверглись, поднимая новые тучи брызг. И в светлых потоках этого нарядного
водопада показалась черная голова.
Юта не сразу поняла, что это голова. Несколько секунд она смотрела,
и глаза ее едва не выкатились из орбит; потом, зажмурившись изо
всех сил, принялась призывать забытье, как спасение, как счастье, как
последнюю милость.
Забытье не шло!
Волны, наваливавшиеся на берег, становились все выше и теплее;
то, что явилось из глубин за своей жертвой, неторопливо двинулось к берегу.
Обморок, молила Юта.
И она ударилась затылком о скалу, и в глазах ее стала сгущаться
спасительная темнота, но острая боль прогнала ее.
Абсолютно ясными глазами королева смотрела, как вслед за головой
поднялись из воды сочленения шеи, пластины плечей, какие-то петлями
захлестывающиеся жгуты...
Вода раздавалась перед плывущим, нет, уже идущим по дну чудовищем.
Раздавалась двумя длинными, к горизонту уходящими волнами. Юта увидела
направленный на нее взгляд и обвисла в цепях.
Из воды одним движением вырвались крылья-плавники, чудовище добралось
наконец до мелководья и показалось из воды полностью, целиком,
будто красуясь. Повело взад-вперед щупальцами и, шагнув вперед, подняло
навстречу Юте первую пару клешней. К одной из них прицепилась длинная,
мокрая нитка водорослей. Еще шаг...
Перепуганной толпой высыпали на берег крабы, заметались в поисках
укрытия, разбежались по каменным щелям; все это Юта видела, как сквозь
мутную пелену.
Чудовище ступило еще; вода сбегала водопадами с членистого тулова,
и бугорчатая кожа его казалась лакированной.
Еще шаг...
Вторая пара клешней жадно потянулась вслед за первой.
Еще...
И тогда будто исполинский бич рассек небо пополам. Небо лопнуло с
треском рвущейся материи, и из-за скалы, из-за спины прикованной к ней
жертвы взвилась крылатая тень.
Тень легла на бесформенную морду чудовища, и, будто ощутив замешательство,
пожиратель королев остановился. В ту же секунду с неба на него
упал дракон.
Извергая потоки, столбы белого пламени, он сомкнул когти там, где
на этой морде должны были быть глаза. Дикий, оглушающий рев вырвался из
глотки обитателя глубин, и клешни взметнулись вверх, но дракон не ждал,
скользнул ниже, и несколько щупалец задергались в конвульсиях... Над
берегом поплыл густой, тошнотворный запах паленого.
До Юты донеслась волна жара, клешни чудовища метались, ловя дракона
в небе и не умея поймать. Ящер был намного меньше и уязвимее, но на
его стороне было преимущество внезапности и страшное оружие - огонь.
И тогда чудовище снова взревело, но это был не крик боли и неожиданности.
Ярость и оскорбленное достоинство были в этом крике. Удар - и
дракон отлетел, как отброшенный ногой котенок.
И спрятавшиеся в скалах, трясущиеся храбрецы услышали вдруг в
надсадном вое вполне членораздельную, раздраженную речь:
- Король! Король!! Что это?! Ты предложил ее сам! Именно ее! А теперь
что?! Ты нарушил условия! Ты мошенник, король!
Но дракон кинулся снова, и чудовище умолкло.
Храбрецы в скалах пялили друг на друга глаза, Остин, залегший в
какой-то щели, схватил ртом горсть песка... Но до Юты, к счастью, слова
чудовища не дошли, потому что она кричала, не слыша себя:
- Арман, нет! Арма-а-а... Пророчество-о...
А дракон будто обезумел. Одно крыло его теперь слушалось с трудом,
он заваливался на бок, но огонь из глотки был скор и беспощаден. Волны
с шипением покрывались будто волдырями, и клубы пара поднимались над
морем, затягивая поле битвы, мешая зрителям и не давая понять, кто побеждает...
Пар то и дело освещался вспышками пламени, а, поднимаясь
вверх, заволакивал небо, и солнце, и вот стало темно - такие густые облака
сомкнулись над головами сражавшихся...
Когда порыв ветра разорвал на мгновенье пелену перед Ютиными глазами,
схватка продолжалась уже далеко в море. Огонь вспыхивал все реже
и реже; лесом вскинулись вдруг черные щупальца и тугой петлей захлестнулся
раздвоенный, с пикой на конце хвост - смертоносный хвост чудовища.
Громкий глотающий звук - и темная туша чудовища провалилась под воду,
увлекая за собой охваченного, спеленутого этим хвостом дракона.
Алчно ухнув, сомкнулись волны. Пар поднимался выше и выше, и вот
открылась поверхность моря, и чистый горизонт, и солнце.
Всякий воин, вступая в битву, должен быть готов к смерти.
Но всякий воин, даже самый отчаянный храбрец, всегда лелеет надежду
остаться в живых.
Когда Арман вырвался из-за скал и увидел клешни, протянутые к прикованной
к скале женщине...
В бездонных тайниках его памяти, прапамяти, оставшейся от предков,
гнездился закон жизни: схватившийся с потомком Юкки обречен. Все могучие
инстинкты немедленно приказали Арману бежать, сломя голову; но в
этот момент, в этот самый момент он стал неподвластен ни инстинктам, ни
здравому смыслу.
Клешни тянулись к Юте.
И тогда он понял, что погиб. Потому что порождение моря не осквернит
Юту даже прикосновением, и ни волоска не упадет с ее головы, и за
это он, Арм-Анн, сейчас отдаст жизнь.
Самый отчаянный храбрец идет в бой с надеждой выжить; свалившийся
на голову дракон показался морскому чудовищу безумцем - похоже, он
твердо решил умереть в схватке.
Внезапность и огонь были верными союзниками Армана - чудовище ведь
готовилось к трапезе, а не к смертельному поединку. Растерявшееся и
возмущенное, в эти первые секунды оно понесло наибольшие потери.
Арман нападал и нападал, и не жалел себя, и разом забыл все древние
наставления о бойцовой доблести - не доблесть хотелось ему проявить,
а изувечить врага как можно серьезнее. И он жег и кромсал, и
растерянность чудовища вскоре сменилась яростью.
"Непобедим был Сам-Ар, и одолевал уже он, но Юкка, да задушит
проклятье его имя, исхитрился подло и захлестнул в петли свои Сам-Ара,
и увлек в пучину, и угасил пламя его, и обезоружил его..."
Арман не был непобедим, и потомок Юкки, пожалуй, справился бы с
ним и на поверхности. Справился - если б Арман не бился, как последний
раз в жизни. А так оно и было.
Удар тяжелого, тугого, как мокрый канат, щупальца ожег его крыло,
потом еще и еще; крыло обвисло, а клешня захватила лапу, сдавила, и
треснула Арманова чешуя, и от немыслимой боли помутилось сознание. Пар
поднимался от кипящего моря, густой, удушливый пар. Рванувшись, Арман
дохнул огнем - зашипела, покрываясь волдырями, бугорчатая кожа чудовища.
Рев; Арману показалось, что шея его сейчас сломается, как сухая
щепка.
Два кольца затягивались на шее, еще три прижимали к бокам крылья,
и крылья трещали, ломясь. Живая удавка тянулась и захлестывалась, и Арман
слишком поздно понял, что сейчас произойдет.
Рывок. Туша чудовища камнем низверглась на дно, и Арман увидел
вдруг, как на месте неба сомкнулись волны.
Погас огонь, и чужой мир, стихия, несущая смерть, обступила раненного
дракона. Солнце здесь было не солнце уже, а размытый круг на поверхности
волн, и вместо воздуха, которым можно дышать - стаи, полчища
крошечных пузырьков, живописно посверкивающих, ловящих блики на тугие
бока, стремящихся вверх, вверх, туда, где солнце и ветер...
"Так погиб могущественный Сам-Ар, и помните, потомки..."
А чудовище проваливалось все глубже, и сжимало Армана все сильнее,
и сквозь искры, пляшущие в его глазах, пробилась вдруг простая и беспомощная
мысль: все напрасно. Утопит и вернется за Ютой.
И тогда в ужасе шарахнулись прочь морские обитатели. Забились в
раковины все, кто имел раковину; кинулись прочь обладатели плавников,
остальные прижались ко дну, слившись с ним, став его частью...
Потому что обезоруженный, задыхающийся дракон невиданным усилием
разорвал смертельные объятья и схватился с царствующим в своей стихии
морским чудовищем, и никогда за всю свою долгую жизнь потомок Юкки не
встречался еще с таким соперником.
Сумасшедший, да зачем?! Разве та жертва на скале стоила его жизни?
Драконы не могут дышать под водой, ему бы на поверхность рваться, а он,
окровавленный, с рваным горлом - кидается, нападает сразу справа и слева,
задыхается, но бьет, кромсает, смыкает и размыкает челюсти...
И чудовище смутилось, потому что ему-то жизнь была чрезвычайно дорога.
Проклятье, должен же быть предел безумию!
Со дна поднимались тучи песка. Обламывались и вертелись в водоворотах
веточки кораллов; в глубокой-глубокой впадине обнажился и сверкнул
зубами человеческий череп.
Этот, обезумевший, шел до конца. Не ярость вела его - нечто большее,
чем ярость, огромное и чудовищу недоступное. И, поняв это, потомок
Юкки впервые в жизни испугался.
Не дракона - дракон издыхал. Испугался того, что двигало им. Того,
что превратило страх смерти - святой, всеми владеющий страх - в посмешище.
И вот тогда-то, смятенный, сбитый с толку и не желающий более
неприятностей, потомок Юкки отступил, оставив жизнь дракона океану.
Солнце поднялось высоко. Прошел час, не меньше, прежде чем первые
смельчаки решились выбраться из укрытий в скалах.
Юта пребывала в сознании; глаза ее безучастно скользнули по лицам
несмело приблизившихся людей - и снова уставились на море, подернутое
рябью.
Люди подходили и подходили - среди них крестьяне и рыбаки, каменотесы,
приковавшие Юту к скале, и даже офицеры стражи. Один из них сжимал
в опущенном кулаке серый плащ сбежавшего колдуна.
Последним вышел Остин.
Он брел, проваливаясь в песок, враз постаревший, с запекшимися губами.
Люди шарахались от него, как от чумного, как от прокаженного - напрасно
он ловил чей-нибудь взгляд. Кто-то, уходя с дороги, плюнул ему
под ноги.
- Юта... - сказал Остин, странно бегая глазами. - Юта...
Ветер швырнул пригоршню брызг ей в лицо, и крупные соленые капли
катились по щекам, но глаза оставались сухими. Ее взгляд не отрывался
от поверхности моря, поглотившего чудовище и дракона.
Он на дне. Теперь он на дне, и толща воды сомкнулась. Под тяжестью
ее погребены перепончатые крылья - и хрипловатый голос, укоризненные
глаза, прохладные ладони. Прощай.
Офицер стражи шагнул к Остину и бросил, почти швырнул ему серый
плащ колдуна. Голыми руками попытался выдернуть из камня железную скобу,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг