- У многих. Ты вот, например, почему от ста пятидесяти
выключился? Ясно, что внутри еще грамм двести-триста
наработал. А это, считай, поллитра, потому как внутренний
спирт - он чистый. Как там насчет сивухи, я не знаю - должно
быть, зависит от того, что бродит в животе.
Будь Кузькин потрезвее, он бы, конечно, уразумел, что его
разыгрывают. Но воздействие летучих фракций коньячного
напитка на логические центры оказалось столь мощным, что
затронуло области, ответственные за бдительность, и
основательно ее притупило. Он испугался. И даже, стыдно
признаться, похолодел. Сочетание же страха и алкогольного
отравления легкой степени породили в его мозгу какую-то
несусветную кашу из догадок и соображений.
- Петрович, - сказал он, поднимаясь на локте, - так они
из-за этого баллотируются!
- Кто? - изумился Петрович ошарашенный неожиданным
продуктом извилин Кузькина.
- Пришельцы. Если мы все время под газом, мы туда таких
же и выберем. Представляешь, каких они постановлений
напекут? А если мы спьяну все их выполним?!
"Смотри, что творит!" - пробормотал потрясенный анализом
Петрович, в полном изумлении уставясь на Кузькина.
Глаза Кузькина вдруг расширились:
- Во! - произнес он. - А мы еще и президента такого же
выберем, представляешь, что будет? У него же ядерный чемодан
с боеголовками. Нажмет по пьяне, и все, хана! Вот чего они
испугались, я тебе точно говорю!.. А войну с немцами
проспали - почему? Да бухие были в доску - ясно, как день.
Зимой, по морозу только и протрезвели, сволочи... "Пьянящий
воздух революции..." - ты понял?! В семнадцатом году окосели
все и до сих пор не просыхают... До этого царь был - он-то,
поди, водяру не пил. А эти-то, эти!.. "Светлые идеалы" - ты
понял?!
Кузькин сел и уставился прямо перед собой. Волосы его
были всклокочены, на лбу выступила испарина. Именно в этом
положении его настигло прозрение:
- А ведь были голодухи - мне бабка рассказывала.
Представляешь, внутри спирт, а закусить нечем... Вот ведь
гады! Хуже фашистов!
Тут, наконец, Петрович очнулся:
- Ты что! - заорал он. - Совсем сбрендил? Исторические
выводы решил делать? Сначала проспись, а потом делай,
сопляк! Тоже мне, историк выискался...
Кузькин похлопал глазами, улегся на свои фуфайки, поджал
колени к подбородку и затих. По его щекам ползли слезы.
В этом положении он и уснул. Петрович же еще некоторое
время контролировал процесс отключения, и только потом,
тщательно обесточив помещение, покинул его, обуреваемый
сомнениями. Основания для этого были. Кузькин мог проснуться
и начать куролесить. Но сидеть возле него Петрович больше не
мог под угрозой санкций со стороны супруги.
---
Кузькин оказался в сложной позиции. Он все время падал. И
никак не мог понять, во сне он падает или наяву. Падение
казалось реальным, ощущался встречный поток, наблюдалось
мельтешение окружающей среды, но почему-то отсутствовал
свист в ушах. А Кузькин точно знал, что без свиста падение
как бы недействительно. Положение усугублялось тем, что
несколько раз он просыпался, но падение не заканчивалось.
Наконец Кузькин, выбрав удачное направление по ветру,
плюнул, и решил больше не делать попыток определить, спит он
или уже проснулся, Оставалось лететь и ждать приземления.
И оно состоялось.
Кузькин очутился все в той же слесарке, но странное дело,
обстановка этого помещения претерпела удивительную
трансформацию. Во-первых, пол был паркетный, обитый в
необходимых местах медной жестью. Токарный станок лишился
потеков масла, суппорт блестел вороненой сталью, стружка в
салазках отсутствовала начисто, а, наоборот, эбонитовые
шарики на ручках присутствовали все до единого. Наковальня
покоилась на дубовом пне и блестела так, что рука сама
тянулась к серпу и молоту. Совершенно то же самое можно было
отнести к тискам и кислородному баллону, причем, надпись
"кислород, маслоопасно!" на боку последнего сама по себе
являлась образцом прикладного искуства. Что же касается
верстака, то он (Господи, спаси и помилуй!) был полированным
и на нем покоилась плоская бутылка с иностранной этикеткой.
Сам Кузькин возлежал посередине всего этого великолепия в
позе римского патриция на каком-то весьма удобном коврике,
совмещавшем три таких замечательных свойства как мягкость,
ворсистость и полную гигиеничность. Прямо перед Кузькиным в
низком вращающемся кресле с удобными подлокотниками вытянув
ноги дремал некто, чем-то отдаленно напоминавший вчерашнего
знакомца Константина Юрьевича. Этот, правда, казался моложе
и стройнее. И цвет лица у него был гораздо здоровее, хотя,
судя по залысинам и некоторой утомленности под глазами,
забот у него было не меньше.
Заметив, что Кузькин проснулся, этот индивидуум
выпрямился в кресле и, тряхнул головой.
- Так, - сказал он, - я вижу, вы уже готовы - может быть
тогда начнем.
Кузькин похлопал глазами и сел, озираясь по сторонам и
дивясь переменам. Голова слегка кружилась, но, в целом,
состояние было удовлетворительное. Можно было начинать, если
бы было известно, что именно.
- А что начнем-то? - поинтересовался он.
- Ну..., видите ли..., как бы нам обозначить... Это как
бы встреча с избирателями.
- А кто избиратели?
- Вы, разумеется.
- А другие где?
- Другие? Вероятно, э-э-э... в других местах. Сейчас я
Вам все объясню. Я - доверенное лицо, а вы - избиратель,
представитель, так сказать, нашего электората. Мы
заинтересованы в том, чтобы вы отдали свой голос за нас. У
Вас, естественно, возникают вопросы, а я уполномочен на них
ответить. Работу свою мы ведем индивидуально, поэтому...
- А-а, Вы - агитатор! - догадался Кузькин.
- Если угодно - да. Хотя... Сегодня день выборов и
агитация запрешена. Я просто отвечу на Ваши вопросы. Прошу.
Вопросы у Кузькина были. Например, откуда взялся паркет.
И тому подобные. Но задавать их было неудобно. Тем не менее,
надо было хотя бы понять, в какой точке
пространственно-временного континуума он находится. И он
выдавил:
- А мы, вообще, где?
- В каком смысле? Ах, да, понимаю. Все там же, в слесарке
Николая Петровича Зуева.
- Что-то непохоже. Тут все было завалено барахлом и...
- Действительно, здесь был, с позволения сказать, бедлам.
Но я счел необходимым устроить все так, как ему надлежит
быть, то-есть привести помещение в соответствие с его
предназначением. С учетом, разумеется, эстетики, психологии
трудового процесса и иных факторов, влияющих на результат.
- А паркет-то зачем?
- Ну а как же! Конечно, можно было бы сделать иначе, но
ведь я не знаю ваших вкусов и предпочтений.
- Так он ведь от сварки загорится.
- Во-первых, этот несгораемый. А во-вторых, кто вас
заставляет варить на паркете? Вон там, в углу есть
специально подготовленное место...
Кузькин пожал плечами. Он этого не понимал. Какая
разница, паркет - не паркет? Да и, вообще, о чем разговор...
Этот в кресле, кажется, понял в чем закавыка.
- Мы исходим из того, что политика вытекает из экономики,
- начал он. - Экономика же складывается из элементарных
трудовых отношений. Труд должен быть выгодным тому кто
трудится. Ему должно быть понятно, почему работать для него
лучше, нежели чем не работать. Но этого мало. Труд должен
быть приятен. Когда кругом чистота, инструмент на месте,
скомплектован, ничто не мешает и не отвлекает, тогда и
работать приятно, а, главное, труд производительнее. Ведь
так?
- Ну, так, - угрюмо подтвердил Кузькин, вспоминая свой
бульдозер и вечные мытарства с пускачем.
- Вот мы и отталкиваемся от этого. Исходить надо не из
светлых идеалов и всяких там идей национального возрождения,
а из того, как понудить каждого работающего сделать свой
труд привлекательным. Все будут работать с полной отдачей, а
уже тогда...
- Ясно, - сказал Кузькин. - И что, вот за это и надо
голосовать?
- Ну, если вы сочтете возможным...
- Так это же сколько надо вкалывать, чтобы каждому паркет!
- Но ведь в быту каждый желает иметь унитаз, а не,
извините, нужник во дворе. И постепенно к этому идет. Почему
же на работе не пытаться...
- Да потому что унитаз - он мой. А где не мой, там его
никто и не моет.
- А если бы бульдозер, на котором вы работаете, был ваш,
вы бы его содержали в порядке?
"Хрен его знает, - подумал Кузькин. - Наверно бы держал.
Да кто же мне его даст?"
- Ну, держал бы, - буркнул он. - Так кто же мне его даст?
Пришельцы?
- Мы хотим сделать так, чтобы любой бульдозер принадлежал
тому, кто на нем работает. И никому больше.
- А насчет этого дела как? - Кузькин провел ребром ладони
по шее. - Другому дай хоть бульдозер, хоть что, он все
пропьет.
- Но бульдозер-то не исчезнет, он окажется в других
руках, и, рано или поздно, попадет к тому, кто его не станет
пропивать, а будет работать. Вот ведь свои квартиры и дачи
редко кто пропивает. Пропивают, в основном, зарплату, так
сказать, прибыль. Почему? Потому что до сих пор бульдозеры
не продавались, да и сейчас стоят столько, что всю жизнь
копить надо. Но ведь на "Жигули" многие копили. По двадцать
лет. И накапливали. Охотно платят за удовольствия, а если
работа станет удовольствием, будут покупать и бульдозеры. Вы
не согласны?
Кузькин пожал плечами.
- Кстати, об удовольствиях, - продолжил индивидуум, -
Какие-то они у нас однообразные, и новые не появляются. В
Европе фристайл, винтсерфинг, летом в Альпы ездят, чтобы на
лыжах покататься. А у нас всего два: выпивка да закуска, -
он ехидно улыбнулся.
- Ну, хорошо, - Кузькин вздохнул, - а, допустим,
какой-нибудь завод, или, там, Днепрогэс одному человеку -
это как? Его ведь на всех не распилишь.
- Существуют разные подходы, но вопрос решаем, - твердо
сказал индивидуум.
- Точно?
- Уверяю вас. Есть прецеденты.
Что такое "прецеденты", Кузькин не знал, но самая
уверенность, с какой был дан ответ, его убедила.
- Ладно, - сказал он, - можете считать, что я у вас в
кармане. Когда бульдозер принимать?
Индивидуум хмыкнул.
- Я вам изложил принципиальные положения. Что касается
сроков реализации - это зависит от многих факторов. Нужно
переориентировать общественное сознание...
- Валяйте, - разрешил Кузькин. - Я поддерживаю. Кого
выбирать?
- Значит, договорились. Тогда так: завтра с утра плотно
завтракаете и идете на избирательный участок, никуда не
сворачивая. Принципы вам известны - выбирайте тех, кто им
отвечает.
- Откуда же мне знать, кто там за что отвечает!
- Думаю, справитесь, - твердо сказал индивидуум. -
Уверен, что сделаете правильный выбор. Ну а чтобы утром не
ошибиться, давайте сейчас по чуть-чуть...
С этими словами он извлек откуда-то сзади два крошечных
металлических бокальчика, взял с верстака бутылку, очень
ловко разлил - буквально, по двадцать пять граммов на брата
- и повернулся к Кузькину.
- За успех избирательной кампании!
Кузькин выпил. Стало хорошо. А потом стало еще лучше.
Кузькин представил, до какого идеального состояния доведет
он свой персональный бульдозер... Даже коврик постелит...
Капот - на замок, чтобы пацаны... Вал отбора мощности
закроет сеткой, покрасит... И вообще!..
Сияющий всеми красками радуги бульдозер наехал на
Кузькина, и он уснул, блаженно улыбаясь...
---
С этой же счастливой улыбкой на устах Кузькин и
проснулся. Разбудил его Петрович.
- Вставай, орел! - рявкнул он.- Утро!
Кузькин продрал глаза и огляделся. Никакого паркета
кругом, естественно, не было. Там и сям валялся мусор
вперемешку с железками. Ржавая наковальня возвышалась как
Бастилия в центре Парижа, но брать ее не хотелось даже во
имя всеобщего равенства и братства. Все было как вчера
вечером. И верстак никто не полировал от рождения.
- Ну, как самочувствие?
- Нормально, - сказал Кузькин, поднимаясь с фуфаек и
отряхиваясь. - Ночью было худо. Представляешь, мне
приснилось, что в этой биндюге пол паркетный. Причем, так
натурально... и мужик агитировал.
- Да? - Петрович подозрительно на него уставился. -
Паркетный, говоришь? - Он сделал паузу. - А наковальня?
- Надраена до блеска!
- Ну-ну.., - Петрович растерянно огляделся по сторонам,
увидел табуретку приблизился к ней и сел с такими
предосторожностями, будто табуретка эта могла в любой момент
из-под него улетучиться. После этого он впал в глубокую
задумчивость.
- Да ты что, Петрович, мало ли что спьяну может
привидиться! - воскликнул Кузькин, видя, что компаньону
очень не понравились его видения.
Петрович вздохнул и как-то жалобно произнес:
- Я тебе не говорил, но те двое как-то умудрились... В
общем пол сделался паркетным. И наковальня - тоже...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг