полета на сутки, а внизу, в вольных голубых просторах Индийского океана,
открыли неприкаянный атолл. ЦУП не возражал против дня отдыха, и титановая
сигара "Цандера" опустилась на дюны белого кораллового песка. В
иллюминаторы левого борта видны были белые буруны у коралловых рифов, а в
иллюминаторы правого - невысокая гряда, заслоняющая от взглядов лагуну и
поросшая там и сям кокосовыми пальмами.
День прошел в занятиях необременительных и приятных: купание в лагуне,
солнечные ванны, дегустация кокосовых орехов. Вечером - чай у костра,
песни под гитару с воспеванием дальних дорог, бродяжьей доли и цыганской
воли. Последним, помню, пел Сердюк из четверки Славинского. Он исполнил
балладу Киплинга, положенную на собственную мелодию. Мне она больше всего
понравилась, но в памяти остался лишь один отрывок, что-то вроде этого:
...в придорожных тавернах
Запыленных своих не снимали кирас...
После баллады песенный порыв как-то выдохся. Сердюк лениво перебирал
струны, аккомпанируя шуму прибоя и пению ветерка, остальные молчали, впав
в легкую меланхолию.
Я сидел спиной к костру, чуть поодаль, и был прилив, и темные воды залили
пляж и плескались почти у самых моих ног, и я смотрел на гигантский
багровый шар, медленно расплющивающийся о линию горизонта. Я оглядывался
назад и видел лежавшую на склоне сигару "Цандера", и солнце кроваво
отсвечивало от его титановой брони, и зияла черная пасть главного люка, и
все иллюминаторы тоже были темными - на корабле не горел ни один
светильник, но где-то там, в чреве этого левиафана сидели четверо со
шлемами на головах, и глаза их были закрыты, и они стерегли маленькое
рукотворное солнце, имеющее форму баранки, но во всем остальном совсем как
настоящее, сотворенное из того же пламени и с температурой в сто миллионов
градусов в самой середке... А за "Цандером", на невысоком гребне,
раскачивались залитые огнем тонкие стволы пальм, а в темном небе за ними и
над ними уже зажигались первые яркие звезды.
Очень долго висевшее в неподвижности солнце ушло за горизонт необычайно
быстро - буквально за пару минут. Небо стало черным, дружно высыпали
звезды, сложились в незнакомые созвездия, а низко над горизонтом в
закатной стороне висел ясный, жемчужный шарик - Венера.
- А лет этак тысячу назад, - сказал кто-то,- какие-нибудь викинги
устраивались на отдых на каком-нибудь островке, вытаскивали на берег свой
кнорр или драккар и так же вот сидели у костров, глядели на звезды и
думали о том, куда поплывут завтра.
- А чем мы от них отличаемся? -ответил голос из темноты. - "Цандер",
конечно, не драккар, а космос - не Атлантика, но суть та же - вечное
стремление, вдаль, к неведомому.
- Это точно,- подхватил сидевший неподалеку от меня Варакса, - разницы
никакой. Скажем, раньше все эти триремы и галеры двигали силой своих рук
прикованные к веслам рабы, а чем мы, ментальщики, от них отличаемся? Точно
так же прикованы через шлемы Дойлида к своему реактору и от него ни на
шаг. Сидим, как каторжные, пока палубная команда наслаждается реализацией
своей тяги к неведомому...
Все заржали, зашевелились. Сравнение понравилось, и после атолла нас иначе
как "галерниками" не называли. Слово "ментальщик", производное от
официального названия нашей молодой профессии - "работник ментального
контроля плазмы"- вышло из употребления.
- И вообще, - продолжал Варакса, - чего приуныли? А ну, подкиньте дровишек
в костер, вспомню-ка я свою цирковую юность...
Огня добавили и на песке очертили круг. Богдан обмотал вокруг бедер
широкое банное полотенце - получилось что-то вроде шотландского килта - и
начал представление. (Он действительно когда-то работал в цирке, а после
прокладывал шоссейные дороги в приполярной тундре, а после учился на
философском факультете университета и проучился, кажется, три или четыре
курса, прежде чем бросить. Много он по земному шару помотался до того, как
к нам прибился).
Сперва он жонглировал факелами. Движения его рук были почти неуловимы,
быстры и точны, и казалось, что огненная фигура, выписываемая семью
стремительными факелами, висит в воздухе совершенно неподвижно и без его
участия. Потом показывал фокусы. Тоже с огнем. Варакса глотал огонь и
выпускал изо рта длинные языки пламени, огонь вспыхивал сам собой на его
открытых ладонях, он извлекал его из ушей и шевелюры, огонь перекатывался
по его плечам и затылку из одной руки в другую... Мы восторженно ревели.
Под конец, когда костры достаточно прогорели, он объявил, что желает
продемонстрировать почтеннейшей публике чудесное достижение индусских
йогов - хождение босиком по углям. Мы недоверчиво переглянулись, но
послушно разровняли площадку и покрыли ее, следуя указаниям Богдана,
равномерным слоем раскаленных углей. Варакса сбегал к "Цандеру" и вернулся
со стереокассетником в руках. Он поставил его неподалеку от огненного
круга и врубил какой-то свирепый, монотонный ритм - звучали там-тамы,
ударные, бас-гитара, и лишь время от времени синтезатор проговаривал
какую-то звенящую и журчащую безмятежную фразу, как будто и не имевшую к
ритму никакого отношения. Варакса неподвижно стоял, у кассетника с
закрытыми глазами, как бы прислушиваясь к .чему-то, но явно не к музыке.
Я все никак не мог выбрать место получше. Когда придвигался к кругу, лицо
опалял жар углей, когда подавался назад - становилось холодновато от
прохладного бриза. В угольном кругу непрерывно что-то менялось,
происходило какое-то шевеление, одни угли медленно потухали, другие
внезапно разгорались, третьи рассыпались, взрываясь снопами искр.
Освещение было скудным, и несколько человек зажгли факелы. В неверном
свете я видел, что Варакса все так же стоит у круга, и на секунду мне
почудилось, что он неподвижен как статуя, но потом я заметил, что он
пританцовывает, слегка перебирая ногами в такт там-тамам. Лицо его,
впрочем, действительно было неподвижно. Глаза закрыты, лоб разглажен, на
губах слабая загадочная улыбка. Мы все ощутили присутствие некоей тайны.
Мы молча смотрели на него, и вот он, не открывая глаз, мелкими шажками,
пританцовывая, двинулся в круг. Как только его босые ступни коснулись
углей, его шаг изменился. Теперь он плавными, размашистыми движениями
скользил над углями в каком-то странном танце. Мы было придвинулись ближе,
но тут же отпрянули - жар опалял лица. А он легко двигался в кругу подобно
несгорающей саламандре, и отблески факелов играли на его блестящей от пота
коже, и на лице была все та же застывшая маска экстаза, и руки воздеты к
небесам, и горячий воздух, идущий от углей, раздувал его огненную
шевелюру. Я стоял зачарованный, в груди подымалась какая-то древняя,
темная жуть, кровь в жилах пульсировала в такт ударам там-тама.
Ладно там, фокусы, жонглирование факелами: все дело техники, вопрос
профессионализма, этому в цирковых училищах обучают, но здесь - здесь
что-то совсем другое, тут уже не фокусы, тут перед нами происходило
непонятное и необъяснимое...
Варакса внезапно раскрыл зеленые свои глаза и триумфально рассмеялся. Он
все так же легко танцевал на раскаленных углях и скалил зубы и приглашал
нас в круг.
- Ну, кто смелый?! Присоединяйтесь! - кричал он весело. - Ничего
страшного! Просто поверить, что можешь...
Никто не шевелился. Теоретически мы, конечно, были согласны - то, что
сделал один человек, может сделать и другой, но, но... Никто не шевелился.
Варакса вышел из круга, когда замолчал кассетник, когда прогорели факелы и
стали потухать угли... Мне показалось, что он здорово устал - кожа уже не
блестела, дыхание было неровным, и с лица он вроде осунулся...
Мы разложили новые костры, сменили воду в чайниках и принесли свежей
заварки. Кое-кто, в том числе Роберт Карлович и оба капитана, отправились
спать, но большинство осталось. Заварили чай, пошли разговоры. Ночь
продолжалась.
Кто-то подкалывал Вараксу, высказывая предположение, что Богдан - тайный
последователь Гераклита, считавшего огонь основой всего сущего, и что
жизнь свою он кончит как Эмпедокл - бросится в кратер вулкана. На что
последовало возражение, что тогда Варакса не сможет насладиться зрелищем
своей собственной кремации...
Слава Охотников, ухватив Сердюка за полу тенниски, втолковывал ему, что
ничего таинственного и загадочного в хождении по углям нет, просто подошвы
усиленно выделяют пот, и он предохраняет кожу от ожогов. Опытные
сталевары, говорил Охотников, умеют безо всякого вреда на какое-то время
окунать пальцы в расплавленную сталь. Так что тут нет никакой мистики и
все объясняется очень просто.
Сердюк выслушал Охотникова до конца, потом внимательно посмотрел на него и
спросил:
- А что ж ты тогда в круг не пошел, когда он звал?
И, не дождавшись ответа от опешившего Вячеслава, добил:
- Вот разница между вами - ты знаешь, а он умеет.
Охотников пару раз открыл и закрыл рот, но не издал ни звука.
А Сердюк уже допытывался у Богдана, чем объяснить его пироманию -
наследственностью или влиянием среды. Видимо, прилично Варакса выдохся
после своего выступления, поскольку, не уловив интонацию вопроса, начал на
полном серьезе рассказывать, что среди его предков по материнской линии
были иранские огнепоклонники, да и славянские его предки в свое время
поклонялись богу огня Кравьяду...
- Огонь, он живой,- говорил Варакса, - его понимать надо. Из четырех
стихий - это самая главная, весь мир из огня возник. Гераклит не так уж
неправ.
Все, предвкушая развлечение, придвинулись поближе; замечены были взаимные
переглядывания, подталкивания и перемигивания. Богдан завелся.
- Вы что думаете,- кричал он,- плазма в нашем реакторе - это просто так,
огонь от керосинки?! Да она же живая. Каждый раз, когда реактор запускают,
- как будто новое существо рождается. Вспомните, первые несколько суток
как трудно ее удержать, как она бьется и мечется. С каждым новым запуском
реактора и плазма новая, другая, требующая своего подхода. Скажете, нет?
С этим многие согласились. Смешки стали пореже и спор пошел уже всерьез.
Кто-то возразил:
- То, что плазма разная, ничего не доказывает, просто внешние условия
никогда в точности не повторяются. Поэтому и трудно поначалу. А после мы к
ней приноравливаемся, и все идет гладко.
- Не забывай, что через шлемы Дойлида психополя каждого из нас связаны с
электромагнитными полями плазмы почти напрямую. Как мы изучаем плазму, так
и она изучает нас. Информация протекает в обе стороны...
- Ну, ты залепил! Может, еще скажешь, что она разумная?!
И пошло, поехало...
В дальнейшей перепалке выяснилось, что Варакса верит в существование
плазменных форм жизни, в том числе разумной, на поверхности и (или) в
недрах звезд, в том числе Солнца. Посыпались возражения, на которые
Варакса отвечал более эмоционально, чем аргументированно. В основном все
его доводы сводились к тому, что он, пользуясь терминологией исторической
бюраканской конференции по проблеме СЕТI, обвинял своих оппонентов в
планетном, белковом и водяном шовинизме.
Кто-то вспомнил гипотезу Б. Соломина о том, что в происхождении жизни на
Земле решающую роль сыграло излучение Солнца. Варакса, натурально,
оказался горячим ее сторонником.
- Если допустить существование разума на звездах, то почему не допустить,
что этот разум может подтолкнуть развитие жизни на планетах этих звезд?
Излучение звезды может нести сложную закодированную информацию,
оказывающую управляющее воздействие на биосистемы.
- Да нет же в солнечном излучении никакой сложной информации!
- Сейчас нет. Но сейчас жизнь и не возникает, а только эволюционирует. Это
был разовый сброс негэнтропийного потенциала. Он-то и привел к
возникновению жизни.
- Гладко у тебя получается! Когда-то излучение несло информацию, но
доказать это невозможно. А сейчас все шито-крыто. Зыбкий фундамент для
гипотез.
- Доказательством является наше существование. А код, переданный Солнцем
миллиарды лет назад, все еще хранится в наших генах и когда-нибудь
сработает.
- Это ты к чему клонишь?
- Рано или поздно все возможности эволюции белка будут исчерпаны и мы
сменим свои коллоидные тела на плазменные.
- И будем странствовать по пространству-времени в виде сгустков
электромагнитного излучения? Новый вариант бессмертной души?
- Во-первых, почему бессмертной? Откуда это следует? А, во-вторых, души
отнюдь не бесплотной. О том, что плазма - четвертое состояние вещества, в
средней школе учат.
Тут наконец вмешался всегдашний супротивник Вараксы по спорам Слава
Охотников.
- Так, может, - сказал он вкрадчиво,- и Большой Взрыв был таким же сбросом
излишков негэнтропии?
- Почему нет? - осторожно ответил Варакса.
Тогда Охотников возвел очи горе, поджал губы и ханжеским тоном
лютеранского пастора рек: "И сказал бог: да будет свет. И стал свет".
Опустил глаза и желчно добавил:
- Похоже, не так ли? И так же бездоказательно. Поздравляю, Богдаша, к
фидеизму скатился! Богдан взвился.
- Других аргументов нет?! Только и можешь, что в фидеизме обвинить?! А
я-то думал, что времена научных дискуссий, когда наклеивание ярлыков было
самым веским доводом, давно миновали.
Охотников не сдавался:
- - А все-таки, все-таки, ведь похоже...
- Ну и что?! Слушай, если ты, скажем, пишешь работу по проблемам
турбулентного движения плазмы, то, наверно, не станешь доказывать свою
правоту цитатами из священного писания? Не так ли? Но, следовательно, и
опровергать научные гипотезы выдержками из библии тоже нелепо. Следует
действовать в рамках избранной парадигмы и не путать ее с другой...
Они продолжали спорить и дальше и под конец вовсе перешли на личности, но
мне это уже надоело, я отошел от костра подальше и стоял, оглядываясь по
сторонам, глядя то на звезды, то на темный силуэт "Цандера" и на гребень с
пальмами за ним; то на флюоресцирующие во мраке просторы океана, то на
фигуры спорщиков у костра, стараясь запомнить все до мельчайших
подробностей, чтобы сохранить память об этом дне и вечере.
Да, день был хорош, но кончился он скверно. Назавтра половина экипажа
ощутила легкое недомогание, а к вечеру выяснилось, что люди подцепили
какую-то тропическую лихорадку, и на этом безмятежный этап нашего
путешествия закончился.
III
- Ничего особенного, Евгений Дмитриевич, на атолле они не делили.
Поспорили, как обычно, из-за теорий Вараксы, и все. Может, Богдан слегка и
погорячился, ему не следовало обзывать Славку штопанным контрацептивом, но
он просто, как мне кажется, сильно выложился во время этого своего
нестинарского представления.
- Нестинарского?
- Ну, в Болгарии людей, которые босиком по углям ходят, называют
нестинарами.
- А...
Помолчали. Наконец капитан вздохнул и поднялся.
- Хорошо, Геннадий Альгертович, - сказал он, - сейчас я иду к
капитану-штурману на утверждение графика вахт. Что касается предупреждения
Вараксы... Думаю, решение будет компромиссным.
- То есть?
- Удвоим бдительность и при малейшей угрозе будем садиться.
Мы встали и раскланялись.
Я вышел в темный коридор. У самого входа в кают-компанию со стены была
снята панель, и два техника из палубной команды, подсвечивая себе
переносками, копались в распределительном щитке. На полу валялись палочки
припая, стояла плазменная паяльная лампа. Я некоторое время тупо, без
единой мысли, смотрел на язык голубоватого пламени, затем спохватился,
взглянул на часы и поспешил в усилительную.
Усилительная - небольшой отсек, расположенный над реактором и рядом с
главным когитором. Если не считать восьми кресел, двумя рядами, друг
против друга, стоящих у стен, он пуст. Кресла - только с виду кресла. На
самом деле каждое из них - это усилитель Дойлида, то есть информационный
мультиплексный канал, связанный с когитором и имеющий свой автономный
процессор. Сидеть на них, впрочем, удобно. У каждого кресла левый
подлокотник шире правого, на нем небольшой пультик с двумя клавишами и
верньером. Тут же обычно находится шлем, вроде мотоциклетного, только
побольше. От верхушки шлема тянется кабель, уходящий в кресло.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг