муравьями и ссыпал их в банку. Муравьи сразу начали расползаться. Он
накрыл банку чулком и зачерпнул еще горсть, стараясь захватить побольше
муравьев и меньше игл. Он повторил эту операцию несколько раз, пока банка
не наполнилась. После этого он аккуратно завязал ее сверху чулком и
направился к машине.
Ставя банку рядом с собой на сиденье, он посмотрел, как себя чувствуют
муравьи. Повинуясь инстинкту, они пытались навести порядок в своем новом
жилище. Бонди встряхнул банку и понюхал ее. Она пахла прелым листом и
дешевыми духами. "Это от чулка", - подумал Бонди.
19
11 августа.
10 часов 10 минут.
Каждая страна, каждый город обладают своим, неповторимым, только им одним
присущим запахом. Этот характерный запах страны охватывает вас в тот
первый момент, когда вы спускаетесь по трапу самолета на всюду одинаковые
бетонные плиты аэродрома, и потом уже не покидает вас во все время
пребывания в этой стране.
Гавайи пахнут цветами, Бангкок - парной баней, Нью-Йорк - бензиновым
перегаром, Исландия - морем, а Россия - полевыми травами. Англия пахнет
каменноугольным дымом. За последние полтораста лет в этой стране сожгли
такое количество угля, что его дымным, терпким запахом пропиталось все -
одежда, мебель, шторы на окнах, дома, земля, деревья, - все. К нему не
скоро привыкнешь, к этому запаху. Первое время он постоянно напоминает о
том, что это другая страна, с другими обычаями, с другим ритмом жизни.
Выйдя из самолета, Нерст испытал приятное чувство успокоенности и
благополучия, возврата к нормальному образу жизни. Все то, что его
волновало в последние месяцы, вся трудная, напряженная работа, которую ему
пришлось проделать, осталось далеко позади, за тысячи миль, за несколько
часов ночного полета над Атлантикой.
Проезжая в старомодном такси по узким улицам Лондона и потом, по дороге в
Оксфорд, он думал о своем предстоящем докладе, о встрече с коллегами,
собравшимися сюда со всех концов земли, о тех спорах и дискуссиях, которые
неизбежно должны возникнуть в связи с его сообщением. Он радовался
возможности вернуться в атмосферу чистой науки, где люди откровенно
высказывают свои мысли, правильные или ошибочные, но по большей части
искренние, свободные от конъюнктурных соображений, личной выгоды или
сложных закулисных интриг. Здесь, в Англии, тревожные события последних
дней как бы отодвигались в прошлое, позволяли взглянуть на себя со
стороны, спокойно и объективно. Здесь никто не боялся муравьев. Никто о
них просто не думал.
Нерст уже бывал раньше в Оксфорде, но сейчас он с новым интересом смотрел
на улицы этого старинного города, такого старого, что здесь называют
здание, построенное в тринадцатом веке, всего лишь "Новым колледжем".
Машина проехала по шумной и оживленной Хай-стрит, мимо знаменитой
библиотеки Радклифа, потом по тихим тенистым уличкам, таким
уютно-старомодным, что, казалось, автомобили избегают на них показываться,
стесняясь своей новизны.
Наконец машина остановилась у ворот колледжа, где размещался Международный
конгресс биологов.
Это было действительно новое здание, построенное только двести лет назад.
Нерст отнес чемодан в отведенную ему комнату в студенческом общежитии и
спустился во внутренний дворик.
Было воскресенье, и в университетской церкви играл орган.
Удивительная музыка Баха, гениальная своей простотой и глубочайшей
эмоциональностью, наполняла все пространство двора. Густой, почти
физически ощутимой массой она переливалась над зеленым квадратом газона,
мягко касалась красных кирпичных стен, обтекала ажурные выступы башен.
Упругие кольца музыки свивались в гигантские космические клубы и уносились
вверх, в ясное, безоблачное небо, где невидимый самолет чертил прямую,
белую, нематериальную линию.
Нерст долго стоял неподвижно, вглядываясь в черную темноту раскрытых
готических окон, откуда вытекала музыка.
Потом орган замолк, и пространство стало пустым.
Нерст услышал шорох листьев у своих ног. Смешно припадая на широко
расставленные лапки, распушив хвост, к нему прыгала рыжая белка. Она
остановилась и посмотрела, ожидая подарка. "Что ты, милая, - сказал Нерст,
- у меня сейчас ничего нет. Как-нибудь в другой раз..." Белка поняла и
запрыгала дальше.
Нерст прошел на лужайку, отыскивая взглядом знакомых среди собравшихся
здесь людей. На зеленом газоне сквера стояли, сидели, прохаживались
делегаты конгресса. Это было место встреч, бесед и неофициальных
контактов. Пробежал, размахивая бумагами, маленький энергичный профессор
из Вены, прославившийся своими околобиологическими работами. Нерст не
любил людей такого сорта, слишком деятельных для того, чтобы стать
настоящими учеными. Они всегда на виду и всегда занимают почетные места в
президиумах, но после их смерти не остается ничего.
Нерсту хотелось встретить одного своего знакомого из Утрехта, но он его не
находил. Он увидел американского коллегу из Колумбийского университета,
скучного, прямого, сухого и занозистого, как неструганая доска. Он
встретил компанию слишком оживленных и не в меру болтливых итальянцев,
скромного и застенчивого энтомолога из Праги и двух самодовольных немцев
из Геттингена. Нерст раскланивался со знакомыми, обменивался пустыми,
незначащими словами и спешил перейти к другой группе, избегая серьезного
разговора. Он боялся неизбежных вопросов о последних событиях в Америке -
вопросов, которые могли нарушить то состояние душевного равновесия, в
котором он находился. Инстинктивно ему не хотелось вступать в такие
разговоры сегодня, накануне его доклада, и тем растрачивать накопленные
мысли и впечатления. Так певцы избегают петь перед маленькой аудиторией и
писатели стараются не говорить о незаконченных произведениях, сберегая
свой эмоциональный заряд для основной работы. Нерст вспомнил, что он не
видел сегодня утренних газет и не знает, чем кончилось вчера обсуждение в
Международной организации вопроса о применении против муравьев атомного
оружия. Он направился к выходу на улицу, чтобы купить газеты.
- Доктор Нерст, - окликнул его кто-то по-английски, - как поживаете?
Нерст обернулся.
К нему подходил знакомый профессор из Берлинского университета. Вместе с
ним был человек неопределенного возраста в темном костюме. Он как-то
странно держал голову немного набок и пристально смотрел на Нерста. У него
были очень светлые, чисто-голубые глаза.
Немец представил его:
- Профессор Московского университета, доктор... - Он назвал такую длинную
и труднопроизносимую фамилию, что Нерст даже не сделал попытки ее
запомнить. - Профессор интересуется вашей работой о муравьях...
- Очень приятно, - сказал Нерст и протянул руку.
Русский пожал неожиданно сильно. Нерст не привык к таким энергичным
рукопожатиям.
- Я читал запись выступления вашего по телевидению, - сказал русский. Он
говорил медленно, на довольно сносном английском языке, но слишком
книжном, для того чтобы его можно было легко понимать. - Меня
заинтересовали некоторые мысли, вами высказанные в этой беседе. Я хочу
задать несколько вопросов относительно этого.
В тоне, каким он говорил, в его манере держаться сквозила такая
убежденность в своем праве задавать вопросы и получать на них ответы, что
Нерст даже не пытался уклониться от разговора. Немец откланялся, и они
остались вдвоем.
- Я плохо говорю по-английски, - продолжал русский. - Знаете ли вы
немецкий или французский языки? Мне было бы легче говорить по-немецки.
- Я провел два семестра в Геттингене, - ответил Нерст по-немецки.
Русский оживился. Он сразу почувствовал себя свободнее, перейдя на язык,
которым хорошо владел. Он говорил быстро, легко, не подыскивая слов,
употребляя чисто берлинские словечки и обороты.
- Меня совершенно не занимают детали ваших опытов и методика наблюдений. Я
полагаю, что все было сделано на достаточно высоком уровне и эксперимент
ставился строго. Я принимаю ваши результаты, но хотел бы сделать некоторые
замечания относительно выводов и обобщений. Вы высказали интересную мысль
о роли коммуникаций для развития культуры. Вы утверждаете, что муравьи
обладают своего рода абсолютной системой связи, объединяющей их в единый,
монолитный нервный аппарат, единый мозг. И вы видите в этом причину их
быстрой эволюции. Но вы себе противоречите, потому что ранее вы
утверждали, что своим развитием человеческая культура обязана не столько
гениальности отдельных личностей, сколько возможности обмена информацией
внутри коллектива.
- Я не вижу тут противоречия. По-моему, это одно и то же. Просто у
муравьев эта способность к обмену информацией доведена до предела.
- Но это же абсурд! - Русский начал горячиться, и Нерста покоробила его
резкость. - Это абсурд, - повторил он. - Согласитесь сами: единый мозг,
хотя бы и расчлененный на множество индивидов, - это все же один мозг, я
подчеркиваю: один. Если связь абсолютна, как вы говорите, то нет обмена
информацией. Все думают одинаково. И, следовательно, это неизбежно должно
привести не к развитию, а к полной деградации коллективного интеллекта,
так как в этом случае отпадает, полностью отпадает сама возможность
диалектического развития. Вы следите за моей мыслью?
- Да, да, только говорите, пожалуйста, немного медленнее.
- Я согласен с вашим тезисом, что для развития культуры, для развития
индивидуального интеллекта необходим обмен информацией внутри коллектива.
Это есть процесс преодоления противоречий. Но если эта способность к
обмену становится абсолютной, то есть если коллектив превращается по
существу в один мозг, действующий с идеальной согласованностью, то с кем
же он будет корреспондировать? С кем же он будет обмениваться информацией?
Он уподобится одному изолированному индивиду и неизбежно прекратит свое
развитие.
- Но остается обмен информацией с внешней средой, посредством органов
чувств...
Русский удивленно и, как показалось Нерсту, насмешливо посмотрел на него.
- Внешняя среда... Неужели вы допускаете, что Эйнштейн, попав на
необитаемый остров, стал бы заниматься теорией относительности? При всей
своей гениальности он очень быстро превратился бы в животное и начал бы
жрать сырое мясо... Скажите, пожалуйста, может быть, я вас задерживаю? Что
вы собирались делать сейчас?
- У меня не было никаких определенных планов, кроме покупки газет... Когда
здесь ленч? Я завтракал в самолете довольно рано.
- До ленча у нас еще почти полтора часа. Давайте пройдемся немного и по
дороге поговорим. Я первый раз в Англии. Прекрасная страна! Но вы
чувствуете этот запах угля?
- Да, здесь всегда так. Потом к этому привыкаешь и перестаешь замечать.
Нерста заинтересовал этот человек, так непохожий на всех, с кем ему
доводилось встречаться. Ему была близка и понятна его страстная
убежденность и готовность отстаивать свою точку зрения. Если бы разговор
зашел о второстепенных деталях его сообщения, о частностях, вокруг которых
обычно возникают дискуссии на официальных собраниях, он, вероятно, нашел
бы способ уклониться от беседы. Но этот русский ухватился за самую суть,
за самую глубинную часть его доклада, за ту проблему, которая далеко
выходила за рамки данного конкретного случая и касалась самых общих
вопросов развития любой цивилизации, вне зависимости от того, муравьи это,
или люди, или представители иной планеты. Его интересовало не столько
фактически сложившееся в данный момент положение, сколько динамика его
развития.
- Вы говорите, обмен информацией с внешней средой, - продолжал русский,
когда они вышли на улицу. - Но такой обмен может оставаться в рамках чисто
рефлекторной деятельности. А здесь речь идет о развитии интеллекта, о
развитии цивилизации. Я совершенно согласен с вами, когда вы утверждаете,
что, лишенные всякой возможности общения, мы очень быстро превратились бы
в разрозненное скопище глухонемых идиотов, живущих примитивной жизнью. Но
и другая крайность - абсолютная информационная связь каждого индивида со
всеми, абсолютное подчинение единому разуму, когда невозможны никакие
споры, никакая критика и все раз навсегда определено и понято идеальным
мозгом, который все равно знает лишь то, что он знает, и не больше; такое
положение также неизбежно должно привести к деградации и вырождению, но
уже не индивида, а всего коллектива в целом.
- Тогда какие же выводы следует сделать относительно перспектив развития
вида формика сапиенс?
- Следовательно, или вы допустили ошибку и сильно переоценили их
способность коммуникации, возможно, у муравьев имеется какая-то иная,
гораздо более сложная система связи, но не столь совершенная, как вы
предположили, обладающая неполнотой, оставляющая место для ошибок и
непонимания, и тогда внутри этого общества должны существовать
противоречия, конкуренция, внутривидовая борьба, которые в какой-то мере
ослабляют возможность согласованных действий, но зато способствуют
дальнейшему развитию их разума, общества в целом. Или другой вариант, вы
полностью правы, и тогда эта внезапная эволюционная вспышка, приведшая к
такому быстрому развитию, столь же быстро угаснет, и, предоставленные
самим себе, муравьи утратят способность к развитию и снова превратятся в
обычных муравьев, застывших на достигнутом уровне и желающих лишь есть,
жить и размножаться. Они утратят любопытство, стремление к познанию и
совершенствованию, ибо это свойство есть результат неполноты информации,
несовершенства знания. Правда, это случится, только если они действительно
будут предоставлены самим себе, то есть если вы не поведете с ними
активной борьбы. В противном случае такая борьба явится мощным стимулом
для развития их способностей. Я не вижу третьего варианта.
Некоторое время они шли молча. Потом Нерст сказал:
- Пожалуй, вы правы, но тогда я вижу еще не один, а два возможных пути
развития.
- Какие?
- Первый - это если неполнота информации, непонимание приведет к таким
непримиримым внутренним противоречиям, что в результате внутривидовой
борьбы они просто уничтожат самих себя...
- В животном мире мы не знаем таких случаев... за исключением
гипотетического пока примера с человеком разумным, добравшимся до атомной
бомбы...
- Я это и имел в виду.
- Так, а другой вариант?
- Другой возможный вариант представляется мне в том, что деградация, о
которой вы говорите, приведет к снижению жизненного уровня, к частичному
вымиранию, и это послужит новым стимулом к развитию разума и,
следовательно, цивилизации. Таким образом, это общество будет как бы
колебаться около некоторого среднего уровня равновесия.
- Интересная мысль, но мне кажется... как бы это лучше выразить...
недостаточно четко сформулированная. В известном смысле, вы правы: любые
трудности в процессе борьбы за существование обычно в человеческом
обществе приводят к обострению умственной деятельности. У нас, у русских,
есть поговорка: "Голь на выдумки хитра". Это трудно перевести на немецкий,
но смысл вам ясен. В тяжелых условиях человек проявляет больше
изобретательности, его сознание работает более интенсивно. Собственно,
этому факту мы и обязаны своим развитием: вся наша цивилизация является
следствием и проявлением борьбы за существование. Но человеческое общество
развивалось в условиях постоянных дискуссий и противоречий. Это главное.
Вне спора не может быть развития. Такова диалектика. Но, возможно, мы с
вами допускаем ошибку, рассматривая это муравьиное общество изолированно,
в отрыве от его связей с человеческим обществом. Это нельзя игнорировать.
Я думаю, что именно это - существование рядом двух различных цивилизаций,
возникающие между ними противоречия, их взаимодействие - должно явиться
решающим фактором для развития каждой из них. В этом главное.
Воскресные улицы были пустынны и тихи.
Редкие автомобили и еще более редкие прохожие не нарушали этой
торжественной тишины всеобщего отдыха, а скорее подчеркивали ее. Было
слышно, как падает с дерева пожелтевший лист и где-то далеко звонит
колокол.
- Священная тишина британского воскресенья, - заметил Нерст. -
Удивительный народ англичане. Они стремятся сохранить свои традиции во что
бы то ни стало, но с каждым годом им это удается все хуже и хуже.
- Ну, не скажите, - возразил русский. - Вчера в Лондоне на Пикадилли я
видел такого великолепного Форсайта, что казалось, он только что сошел со
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг