- тоже. Сотни мини-государств и спорных зон на месте бывшего Союза,
островки распрей и беззакония, стали лучшим местом для сверхмодных
триллер-шоу, единственных, что еще действовали на нервы пресыщенных
впечатлениями зрителей...
Но что это? Губы Вагифа двигались, сладко причмокивая; я почти ничего уже
не слышал, последние капли коньяка переполнили чашу моих возможностей.
Смутно воспринимая движение ярких пятен на сцене, - сдается, то был
кордебалет, - уже не собираясь встречаться с сыном, скорее, скорее
устремился я на улицу.
Сырой холод помог мне обрести себя под каменной стеною набережной, на
ступенях, уходящих в воду. Промозглая ночь придавила город, за рекою
громады жилых массивов были кое-где помечены тусклыми огнями -
электричество подавалось не во все районы, в лучшем случае, по часу утром и
вечером, а свечи лежали на прилавках фри-шопов... Сквозь пьяную одурь я
вспомнил, как от этого самого парапета в детстве с матерью, а позднее с
веселыми товарищами уплывал на белом "речном трамвае" к устью Десны, или в
другие места, где можно было безмятежно плескаться, строить из песка, с
годами - пить теплое вино и предаваться любви... Давно уже не ходили
"трамваи", речной пассажирский флот умер из-за отсутствия топлива,
запчастей, новых судов. Лишь баржи концессий, груженные лесом, углем,
рудой, самой землею - лучшим в мире черноземом, тяжелые моторные баржи днем
и ночью утюжили Днепр. Вот и сейчас цепью ползли по пустынной шири фонари
гигантского каравана.
В груди у меня саднило; все выпитое сегодня не принесло облегчения, хмель
улетучивался, оставались изжога и тошнота. Хотелось просто и тупо
завалиться спать, - но кошмарным испытанием представлялся пеший путь через
полгорода, и я медлил.
Кольнула угол глаза недалекая вспышка света. Я обернулся. Прибой от барж
покачивал у ступеней понтон со старой дощатой надстройкою. Я думал, давно
уже заржавели и сгнили эти наивные причалы с автомобильными шинами на
бортах... Под навесом ктото прикуривал от зажигалки.
Вдруг мне отчаянно захотелось курить. Вообще, я редко баловался табаком,
сигареты были непомерно дороги, но сейчас приспичило огнем и горячим дымом
отогнать зябкую сырость, и я двинулся к трапу.
Уже взойдя на понтон, увидел, что под навесом ночует большая компания -
слитная шевелящаяся масса, не менее двадцати человек. Оставалось раскрыть
рот и попросить сигарету... Но нет. Я не мог вымолвить ни слова. Более
того, я стремительно и жутко трезвел.
Тусклая звездочка, передаваемая из рук в руки, на миг высвечивала
опухшие, покрытые щетиной лица, спутанные сальные волосы, безумную
неподвижность глаз. Иные шептали, посмеиваясь или плача, качая головами,
словно бы молясь, - каждый из них был сам по себе, каждый вел разговор с
воображаемыми собеседниками, не слыша настоящих. То были они, худшие из
подонков умирающей столицы, все более многочисленные, неистребимые; те,
кого не могли извести ни полиция, ни РСБ, кто вел свою кошмарную жизнь,
прячась на чердаках, в подвалах, цехах опустелых заводов, в районах Оболони
и Троещины, куда прочие даже днем боятся сунуться без бронетранспортера, -
крысолюди, ночная нечисть, нарк и! У них не было сигарет, лишь одна
самокрутка на всех, и я сразу понял, что не с простым табаком.
Увидев нарков столь близко, следовало мгновенно и во весь дух срываться
бежать. Но во мне еще бродила пьяная замедленность, этакое благодушие,
когда ничего не принимаешь всерьез. Я стоял с глупейшей улыбкой, чуть ли не
надеясь, что страшная встреча завершится дружелюбной болтовней. Ведь люди
же, все-таки!..
Нет, это не были люди. Они ощутили меня порознь и все разом,
зашевелились, потянулись, обдавая невыносимым смрадом. Меня схватили за
брюки, я с ужасом вырвал ногу; им трудно было сразу подняться, но они
ползком окружали, и кто-то уже сопел позади - выбирали момент, чтоб
наброситься, свалить, выпотрошить карманы, а может,и учинить нечто худшее.
Ничего сдерживающего у нарков не было: я слыхал о найденных при разгоне
притонов обглоданных человеческих костях... Поклявшись в душе любой ценою
добыть газовый пистолет-парализатор, я молча лягнул кого-то в челюсть,
содрал судорожные пальцы с подола куртки.
Нарки залопотали громче. Речь их пугала, словно я внезапно сошел с ума и
слушал дикую болтовню призраков воображения - помесь бессмыслицы с
неожиданно высокой поэзией, тюремного жаргона и темной мистики, намекающей
на непостижимую близость к потустороннему. Ударенный мною в челюсть плакал
и бормотал что-то о своих зубочках, язычочке, черепушечке, пока его
оглушительным визгом не заставила умолкнуть женщина. Я уже дрался
по-настоящему, кулаками, ногами, но как бы не с отдельными противниками, а
с вязкой смыкающейся трясиной.
Взрыв полыхнул у меня в голове, ослепив изнутри; от затылка к вискам
рванулась жаркая боль. Огрели чем-то сзади. Чувствуя, как слабеют колени и
льется кровь за ворот, борясь с дурнотою, я еще пытался отталкивать
грязные, скользкие руки...
Что это? Сильный, резкий луч ударил с набережной. Я чуть не обмер совсем,
увидев высвеченное до мелочей лицо бабы, державшей меня за пояс. Она не
разговаривала, а лишь визжала, точно злобная бесовка. Сизая вздутая кожа
сплошь покрыта гнойными язвами, на голове ни волоска, на глянцево-красных
веках ни ресницы - наверное, крымчанка, предмет изучения для Центра
мутационной генетики... В следующую секунду властный голос сказал уверенно
и гулко:
- А ну, р-разойдись, голь перекатная! Ж-живо!..
И - чудо! - не от стрельбы в упор, не от водо- или газометов, киевскому
"дну" давно привычных, - от крепкого решительного слова дрогнули,
попятились стеклянноглазые оборвыши-марки; не споря, лишь ворча и
поскуливая, забились по углам, один даже юркнул в проломленную дверь бывшей
билетной кассы. "Проняло", - радуясь, что нечто людское все же сбереглось в
отравленных мозгах, подумал я; но тут страшная лысая женщина вновь неистово
завизжала и ринулась - не на меня уже, на моего спасителя. Тот, не тратя
более слов, через мое плечо выстрелил из парализатора, словно шампанское
открыл. Газовая "пуля" - конденсат - облачком окутала ее голову.
Отворотясь от упавшей, я, наконец, встретился глазами с незнакомцем.
Массивный, вдолгополом кожаном пальто, он стоял на парапете, широко
расставив ноги, левой рукою держа мощный фонарь, а правой - еще
направленный стволом вперед парализатор. Что-то щемяще знакомое, но пока
неуловимое читалось в его лице, прорубленном жесткими складками, с
торчащими бритвенными помазками усов. Но я сразу перестал интересоваться
мужчиной, увидев его спутницу.
Сомнений не было: рядом с моим спасителем стояла та, темноволосая,
статная, что днем молилась во Фроловской. Заложив руки за спину и
покачиваясь с носков на каблуки, лукаво, таинственно улыбалась.
Она первая подала мне руку, представилась: "Елизавета Долгорукова" - и
предложила подвезти домой. Верзила-усач, назвавшийся Никитой Обольяниновым,
помог мне выбраться на набережную, я уже едва волочил ноги.
...Господи, спохватился я, да на месте ли очки?! Целы ли стекла? Молю
тебя, дорогой мой, я так часто тебя ругаю, называю садистом, ноты все-таки
сделай, чтобы они уцелели... Левый внутренний карман... Правый... Футы!
Целехоньки. Повезло. Слава тебе, Господи. В порядке мое главное
сокровище...
Наверху пофыркивала машина, черная с никелем, как в фильмах о третьем
рейхе - огромный довоенный "хорьх", наверняка с обновленным нутром, но
сохранивший исключительную старомодную солидность. Никита сел за руль; я, к
великому своему удовольствию, оказался рядом с Елизаветой. Машина
тронулась, как я и ожидал, грузно и мягко.
Дорогою Елизавета, к вящему моему наслаждению, занялась моей ссадиной на
затылке; даже жгучий иод не нарушал дивного чувства от ее заботливых
прикосновений... Затем я спросил, кто они, случайно ли наткнулись на меня и
решили спасти.
- Человеколюбие случайным быть не может! - с тою же лукавинкой ответила
Долгорукова. - Но уж коли мы с вами встретились, ответствуйте: каков род
ваших занятий?
Все внутри разом опустилось, радость погасла... Частная спецслужба,
подумал я. Недаром у них и парализаторы, и эта машина, которая топится явно
не чурбаками, а первоклассным бензином. Многие крупные фирмы обзаводятся
такими службами, вооружают их до зубов, - недурная работенка для наших
мест, где каждый второй отмечается на бирже труда! Слыхал я даже, что порою
частные "армии" устраивают настоящие сражения, с артиллерией и авиацией...
Вот, сейчас эта красавица меня ненавязчиво допросит. А потом? Не принимают
ли они меня за кого-то другого, нужного, кого следовало бы спасти от
нарков? Что сделают, убедившись в своей ошибке? Не попал ли я из огня да в
еще худшее полымя?..
- Итак, сударь, ежели сие не затронет вашей чести, - скажите, какое у вас
ремесло? Или, может быть...
- Нет, - сказал я. - У меня есть профессия, Елизавета, и весьма недурная.
Хоть она и не сделала меня счастливым. Я, видите ли, киносценарист, - но не
большой, который делает игровое кино, а совсем маленький. Двадцать лет
подряд я ваял шедевры под названием "Техника безопасности в доменном
производстве" или "Искусственное осеменение крупного рогатого скота"... -
Никита за рулем заржал, Елизавета и бровью не повела.
На углу Крещатика и Хмельницкого, против выгоревшего остова ЦУМа, нас
притормозили для проверки документов. (Позднее я узнал, что днем в этом
месте разворотили-таки пластиковой миною бронефургон с голландским сыром;
грабители сырные круги похватали, но пара сыров все же скатилась на
Крещатик, и возникла бешеная драка прохожих.) Стоял смешанный патруль
полиции, РСБ и межрегиональников; я разглядел неясную громаду танка,
задранный хобот орудия. Когда машина вновь тронулась, объезжая еще не
снятые, провисшие до земли провода давно мертвой троллейбусной линии,
Елизавета сказала:
- Однако же, опыт ваш велик! И фамилия ваша мне все же откуда-то знакома.
Не вы ли изволили написать рекламную телепьесу "Волшебная мясорубка"?
Диалоги там изрядны, весьма исправна драматургия...
Так-так, внутренне усмехнулся я, - случайно вы меня подобрали, хитрая
команда! Но, к счастью, никакой опасной путаницы. Будет деловое
предложение. И все-таки, почему мне?! Тоже нашли драматурга,
пьянчугу-заказушника. Впрочем, "Волшебная мясорубка" - это, все-таки...
Когда-то я, пожалуй, кое-что и мог. Давно... Искусственное осеменение
доменного производства изрядно портит руку.
- Да, "Мясорубка" моя, - кивнул я. - Странно, что такую чепуху кто-то
помнит. Но приятно...
- Мало осталось просвещенных людей в нашей земле, сочинителей же по
пальцам руки можно перечесть! - грустно ответила она. - А много ли вы
заняты ныне, или же могли бы найти время для некоей хорошо оплачиваемой
работы?..
- Вообще-то, мог бы, - ответил я небрежно, пытаясь не выдать ликования.
Не дай Бог, сочтут готовым ишачить за любую цену!.. - Но хотелось бы,
знаете, сразу заключить договор. Скверная привычка к бланкам с печатью.
- Всеконечно, - ответила Елизавета, исполнясь немного комичной
серьезности. - Не извольте сомневаться, мы сообщество вполне законное.
Приватная киностудия "Астрея".
В школьные годы, возясь с большим аквариумом, я ненароком окунул цоколь
зажженной лампы и руку. Удар тока через воду обжег меня и смял. Нечто
подобное произошло и теперь, когда я услышал слово "Астрея".
Еще содрогаясь от шока, машинально рассматривал я визитную карточку с
витиеватой надписью по-русски и по-английски. Киностудия располагалась в
Санкт-Петербурге; владела ею фирма, скрытая под литерами ЕИВ. Долгорукова
оказалась администратором фильма. Сунул мне свою карточку и Никита,
ассистент режиссера по работе с актерами.
Пока "хорьх" приближался к моему дому, она разъяснила мне, что речь идет
не о написании сценария, а о диалогах к уже снимаемому фильму. Таков
замысел автора, он же режиссер: писать все реплики прямо на площадке,
импровизируя по ходу действия. На вопрос, какого рода фильм, Елизавета
ответила кратко: телевизионный, исторический, многосерийный. Оплата частью
в западнорусских конвертируемых червонцах, частью в экю Евросоюза. Сумма -
сверх самых смелых надежд, свобода и благополучие на годы.
Они высадили меня у самого подъезда на Жилянской - чтобы, не дай Бог, со
мною еще чего-нибудь не случилось. Оба вышли из машины, провожая меня:
молчаливый Никита как-то странно, ладонью вперед, приложил руку к кожаной
фуражке и лишь затем больно стиснул мне пальцы; Елизавета обрадовала долгим
пожатием, значительной улыбкой.
Так и резнуло меня, когда отъехала громадная черная машина. Только
прикоснулся к миру иному, более богатому, чистому и благородному, чем
трижды проклятый мой, - и вот тебе, опять расстаюсь... Правда, завтра новая
встреча, для подписания договора - но тем противнее входить сейчас в этот
сортироподобный подъезд, где одна дежурная лампочка на все этажи, а кабина
лифта навеки зависла посреди шахты.
Тем не менее, я вошел и поднялся по щербатым ступеням. Когдато, после
смерти родителей, я жил в двухкомнатной квартире, но вынужден был отдать ее
и поселиться в меньшей, однокомнатной - плата взлетела до небес. Книги мои,
уже немало поредевшие, но все же бессчетные, были штабелями навалены вдоль
стен, и я не верил, что когда-нибудь они разместятся лучше и освободят мне
место для жизни.
Я лег на продавленный диван и заложил руки под голову... ох! Затылок был
- сплошная рана, даже в глазах потемнело. Попытался отвлечься. Итак,
голубой мясной талон, - четыреста граммов старой хрящеватой говядины, - я
проел еще в начале месяца; крупу, масло и муку тоже выбрал - а ведь всю
ночь отстоял перед магазином, чтобы достались продукты приличного качества,
а не гнилье со дна ящиков. Недавно взял месячный запас рыбоконсервов, две
банки сайры; правда, сахара у меня накопился излишек, и можно его
сменять...Обе положенных на квартал пары носков забрал, а за трусами такое
делалось, что пришлось отступиться; вместо анальгина же, одного из пяти
талонных лекарств, сунули какую-то сомнительную "тройчатку", да еще на
миллион семьсот тысяч дороже...
Под унылый хоровод мыслей о предметах выживания я было задремал, как
вдруг спохватился, что теперь могу себя и порадовать, да, пожалуй, еще
отоварить мебельный талон, -моему стулу давно место на свалке, - а главное,
купить хотя бы одну запасную электролампочку!.. Заставив себя подняться,
полез в карман куртки... и обнаружил там лишь обертку от "Сникерса",
захваченного давеча у Бобра. Ах ты дрянь! Успели-таки нарки выдернуть
бумажник, плакали мои "лимоны"; если б не внезапно подвернувшаяся "Астрея",
кончилась бы моя человеческая жизнь Бог весть до каких времен.
Приложив немало усилий, чтобы не поддаться горю, я вернулся на диван и
спрятал голову под подушку. Боль мучила долго, но хмель знал свое дело и в
конце концов сморил меня.
Пробуждение было кошмарным - раскалывалась ушибленная голова, и все
выпитое подступало к глотке. С трудом приготовил морковный чай, щепками
растопив свою спасительницу, мать-печурку, сделанную из большой консервной
банки, где в невозвратные времена содержалась томатная паста. Боже ты мой,
как я был счастлив прошлой зимою оттого, что пыхтела рядом эта раскаленная
штуковина! У ледяных батарей, у неработающих газовых плит с декабря по март
умерли тысячи киевлян, десятки тысяч подорвали здоровье и не надеялись
пережить следующую зиму. А я, хоть и кутался во все теплое, что было в
доме, но мог все же согреть руки или ноги, постоянно кормя печурку то
хворостом из Ботанического сада, то щепою от ящиков, подобранных во дворе
магазина, то кипами старых журналов или какой-нибудь из моих, от сердца
оторванной книгою.
Я уже заканчивал свой жалкий завтрак, когда раздался деликатный, но
четкий стук в дверь.
Стук в дверь всегда волнует - но этот просто сгреб в горсть и дернул мои
нервы... Жизнь ломалась пополам. Я открыл дверь - и отступил с
перехваченным дыханием.
Они стояли на лестничной площадке, оба - Елизавета Долгорукова и великан
Никита, но в каком виде! Усы верзилы-ассистента, подкрученные и точно
намазанные ваксой, победно устремлялись вверх, подстать белому завитому
парику и треуголке с галунами, а также видимому из-под распахнутой накидки
травяно-зеленому мундиру с красными обшлагами и отворотами, множеством
медных пуговиц и черным жилетом. Правая рука его в белой перчатке властно
лежала на эфесе длинной шпаги. Елизавета... я не осмелился рассматривать
подробности и опустил взгляд, уловив лишь белизну кружев на ее широком
сиреневом платье под темным до полу плащом да крошечные звезды в
сережках-капельках на нежных ушах, открытых высокою напудренною прическою.
Сборы не продлились долго. Ныне для нас, простых смертных, любая вещь
была единственной и незаменимой: оттого пришлось наскоро почистить колени
вымазанных вчера брюк. Обуви, правда, было две пары; отстранив скрепленные
проволокой зимние ботинки, я выбрал более целые черные туфли, которые сам
подновлял масляной краскою. Еще раз проверил сохранность очков. Постарался,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг