будут прокляты до десятого колена. Говори!
Индра включил внешнюю связь и передал юноше микрофон.
Сверкнув белками, Арджуна покосился на командующего, ноздри его
раздувались. Держа микрофон на отлете, как цветок с удушливым ароматом, он
произнес первые вкрадчивые, полные ненависти звуки. Рупор на брюхе
"стрекозы" разнес их по равнине.
Мальчик смелел с каждым словом. Рассекая кулаком воздух, кричал,
словно сердитая птица. Метал на землю угрозы и проклятия. Несколько раз
Индра услышал свое имя...
Он смотрел, как напрягается жила на хрупкой еще шее Арджуны и думал,
что такую шею можно переломить ребром ладони, а вот поди же ты -
действительно царь! У командующего скребло на душе. Словно он выпустил на
свет некую зловещую силу вроде Сестры Смерти.
Накричавшись, загнанно дыша, Арджуна повернул вдохновенное, пылающее
лицо к покровителю:
- Я сказал. Они слышали.
- Сейчас посмотрим...
Индра двинул рычаг набора высоты от себя.
Черная "стрекоза" падала в центральное кольцо костров, где
человеческое месиво шевелилось вокруг камышовых конусов - жилищ вождей.
Несколько мгновений Индра все-таки надеялся, что воины падут лицами в пыль.
Он мог поклясться, что ему совершенно не хочется сжигать заживо этих
воинственных, пылких детей с их разукрашенными слонами и лошадьми, с
деревянными божками на носилках...
Но муравейник встревожился, закипел, и навстречу мелькнули горящие
стрелы. Словно пальцы простучали по днищу "стрекозы", пробуя толщину
металла...
Рука Индры повалила рычаг в обратную сторону.
Между кострами и звездами, равно чуждая тем и другим, уходила от
лагеря трескучая машина. Хмуро молчалив был бог-громовержец Индра; молчал и
юный царь Арджуна, изо всех сил стараясь удержать злые слезы.
XVIII
Шестнадцатый день постукивает дряхлый движок, по мутной, разморенной
солнцем реке движется неуклюжая баржа. День за днем одно и то же: по левому
борту марево над гнилой поймой, пояс тростников и накаленная степь, по
правому - слои обрывов, осыпи, то сахарно-белые, то ржавые, поросшие цепким
кустарником. Формируя новое ложе, река грызет склоны. Иногда целые пласты,
ворча, оседают под воду. Серебристый всплеск покачнет баржу, и снова -
покой, ленивый ветер, запах гниющих зарослей.
Вирайя стоит на кормовом возвышении, в его руках видавший виды,
обмотанный синей изолентой руль. Перед глазами архитектора - покрытая
облупившейся белой краской стена единственной каюты. Там, за тонкими
досками, сидит вконец исхудавший пилот с багровым ожогом, закрывшим всю
левую половину лица. К его голове приросли черные блюдца наушников. Еще
немного, и Вестник сменит Вирайю у руля, а Бессмертный сядет обшаривать
эфир... Громоздкая старая рация работает только на прием. Вплотную к ее
горячему, словно утюг, кожуху, лежит на тощем солдатском матраце больная
Аштор. Настал черед Орианы ухаживать за ней, поить кипятком, закрашенным
несколькими крупицами кофе.
В последнее время Вирайя стал часто вспоминать старого друга Шаршу
Энки. Что-то с ним? Получил ли он пропуск в одно из убежищ Внешнего Круга?
А если получил, то устоял ли поспешно выстроенный бункер? А может быть,
сразила Шаршу гвардейская пуля во время столичных волнений перед потопом
или растоптала обезумевшая толпа? Впрочем, очень может быть, что еще раньше
за крамольные речи в своем доме он попал в орденский застенок. Оттуда если
и выходят, то лишь после мозговой операции - покорные, бессловесные
люди-автоматы, государственные рабы низшего разряда...
Скорее всего давно нет на свете бедняги врача. Но живет он в памяти
Вирайи, живет громкий сочный голос его, то насмешливый, то гневный, то
подкупающе-убедительный. Стоя за рулем или отдыхая ночью, когда баржа сонно
покачивается в естественной бухте, бывший иерофант ведет молчаливую беседу
с другом.
- Мог ли ты предполагать, Шаршу, что все кончится так быстро и так
страшно? Даже ты, при всем своем вольнодумии, был уверен, что Острова
Блаженных, Империя, Орден - это навеки, до конца времен... Были великие
города, "черные стрелы", были молочные ванны и утренний шоколад. И вот нет
ничего, и нас - тех, богатых, уверенных - тоже нет. Мы - как морская пена,
что тает на берегу под солнцем. И никакая сила не спасет нас.
...Тогда у них еще не было баржи. Завидев на горизонте ясную синюю
полосу, решили добраться до реки одним переходом - и совершили его почти
целиком, изнемогая от жары в степи. Чем ближе к берегу, тем глубже
становились овраги и вымоины, сливались в гигантский рыхлый лабиринт.
Непрерывные подъемы и спуски стали настоящим кошмаром. Аштор, надо ей
отдать справедливость, терпела, стиснув зубы, даже поскальзываясь, обдирая
руки жесткой глиной. Смачивали языки теплыми, затхлыми остатками воды из
фляг - и снова шли, ползли, карабкались... Любой раб в каменоломнях
Архипелага выглядел чище, чем они: Вирайя в лохмотьях орденской черной
куртки и переливчатой рубахи, в изодранных брюках, с чемоданом, для
удобства привязанным за спину; пилот, обмотавший голову шарфом; голоногая
Ориана, укутанная чехлом с самолетного кресла; Аштор, серая и
заострившаяся, похожая на цаплю - без косметики, в огромных пыльных
очках...
Пришлось устроить привал из-за Орианы, подвернувшей ступню. Они
возились втроем, вправляя ей ногу под лучами беспощадного Диска, словно
решившего покарать отступников. Потом ждали до заката, пока Ориана сможет
продолжать путь; достигли реки глухой ночью, идя с фонарями по дну
лабиринта. Вода, вязкая и черная, как смола, открылась внезапно. По ту
сторону реки всю степь покрывали костры - словно туча солнечных бабочек
билась под сетью. Трое Избранных и Ориана по-ночному отчетливо слышали
треск горящих стеблей тростника, слышали чужой стремительный говор,-
Избранные никогда не вкладывали в слова столько страсти, не смеялись и не
ссорились так шумно и открыто, как эти люди вокруг костров. Скупо звякала
сбруя, храпели и топтались лошади; перекрывая все звуки, протрубил слон.
Из-за реки пахло жареным мясом, навозом и сандаловыми дровами.
Набрав свежей воды, они затаились на ночь в овраге. Иногда казалось,
что совсем рядом бухает барабан и свирепо-озорные голоса выводят монотонную
песню, полную скрытой угрозы.
На рассвете Вирайя не выдержал и ползком добрался к воде. Разумеется,
Аштор пыталась удержать его, шепотом умоляла не рисковать, но, заняв
позицию в ложбине, он почти сразу услышал рядом дыхание подруги. Потом
приблизились пилот и Ориана.
- Покарай меня Единый, если я когда-нибудь видел такую орду!- прошипел
пилот.- Как ты думаешь, Бессмертный, с кем они собираются воевать?
Впрочем, можно было не шептаться - так скрипели возы, грохотали копыта
и орали вожаки выступающего войска. Соревнуясь со слонами, гнусаво ревели
боевые трубы. Поблескивая ручными и ножными браслетами, текла масса воинов
с белыми повязками на головах, огромными щитами в руках. Лошади шлепали по
мелководью. Сухощавые, малорослые всадники хохотали и перекликались, словно
им предстояла веселая игра. У излучины толпы воинов помогали буйволам
вытаскивать увязшие телеги, остро щелкали бичи.
Завороженные размахом и пестротой движения, беглецы чуть ли не до
полудня сидели в ложбине у воды - пока не ушел последний обоз.
Вирайя предложил сделать привал на двое-трое суток, дать армии
откатиться подальше и податься туда же, вниз по течению, чтобы .достигнуть
моря до проливных дождей. Пока что он не мечтал о большем, чем какое-нибудь
заброшенное здание поста у побережья, скромное поле, лодка и рыбачья
сеть....
Пока нарезал тростник для шалаша, Аштор и Ориана с наслаждением
плескались в реке.
Стоя на краю изрезанного глинистого берега, Вирайя смотрел, как редеет
дымка пыли над степью. Странное, томительное предчувствие мешало ему
отвести взгляд от уходящей армии. Нелепой, беспорядочной, шумной - и вместе
с тем пронизанной чуждым для Избранных духом веселья и воли.
Дневной жар выбелил чистую высь. Вирайя до рези в глазах вглядывался в
небо, пытаясь понять, не почудился ли ему легкий рокот в вышине?
Нет, не почудился. Белая царапина, словно след за кормой лодки,
удлиняется с юго-востока над степью.
Как во время недавнего воздушного боя, не успев отдать себе отчет,
почему он поступает именно так, Вирайя крикнул, срывая горло: "Все в
укрытие!" - и прыгнул сам, чуть не сломав ноги, в глубокую расселину
склона. Он увидел Аштор, тащившую за руку Ориану. Вода мешала им бежать.
- Ложись, где стоишь! - приказал Вирайя.
Каждое мгновение стало чудовищно бесконечным. Аштор толкнула Ориану
вперед: рыжая с воплем, подняв облако пыли, упала к ногам Вирайи. А сама
гетера поскользнулась на мылкой кайме берега и упала...
Он рванулся помочь.
Не успел.
Небо вдруг приобрело нестерпимый цвет расплавленной бронзы.
Кто-то жестоко ударил по ушам так, что огненные колеса завертелись
перед глазами. Рот Вирайи наполнился кровью из десен.
Гребень оврага скрывал заречные дали. Только видно было, как на южном
склоне неба творилось что-то омерзительное и невообразимое. Там разбухала,
вспучивалась шишковатая, быстро темневшая опухоль. Сначала она была
огненной, затем быстро сделалась гнойно-ржавой. Клубящиеся отростки
поползли к земле. Навстречу им рванулся, громоздясь, косматый столб праха.
Прильнул, поддержал тучу, будто шляпу грузного, кряжистого гриба...
Налетел первый порыв шквала. Воющая воздушная волна промчалась над
рекой, срывая седую водяную пыль. Комья глины барабанили по спине, голове.
Воздух, упругий и твердый, давил резиновой ладонью, не давая вздохнуть...
Постепенно вихрь выдохся и сменился сырым, промозглым ветром. Быстро
стекались тучи, скрадывая расплющенную тень гриба. Да и не гриб это уже
был, а лепешка гнойного тумана низко над степью, безобразное облако, не
смеющее встать в небесный строй. Под ним бесцельно блуждали блики, совсем
непохожие на россыпь солнечных костров, чьи темные оспины еще курились в
траве.
Они молча встали, отряхнулись. Аштор била крупная дрожь, она никак не
могла застегнуть сорочку. Без единого слова вышли на линию прибоя. Огибая
бесчисленные мысы, мчался к ним Вестник-пилот. У него обгорел левый рукав -
как потом оказалось, вспыхнули сухие тростники. На перепачканном личике
пилота с белесыми ресницами были написаны восторг и священный ужас. Еле
переведя дыхание, он упал на колени и поцеловал руку Вирайи. Дико было
слушать здесь, сейчас горячечное славословие в адрес Меру, всесильного
Ордена, всемогущего Диска, карающего дерзких. Вирайя отдернул руку и велел
Вестнику замолчать.
Расплылись на все небо траурные тучи. По воде, рождая мгновенные
пузыри, по изрытому копытами дальнему берегу застучал редкий дождь. Но
сумрачные огни все так же бродили степью, временами хищно вспыхивая над
новой добычей.
Сделав несколько шагов, Ориана со стоном повалилась на песок, стала
кататься, царапать лицо ногтями. Мужчины пытались унять ее. Аштор прижала
ее голову к своей груди, гладила, щебетала детские глупости.
Запекшиеся губы разомкнулись, темны были омуты немигающих глаз на
грязном, заплаканном лице - больше не жили в них золотые искры.
- Сколько можно? - бесстрастно проговорила Ориана.- До каких пор?..
- До конца мира, уж будь спокойна,- вздохнула Аштор.- Мужчин не
переделаешь.
- Будьте вы прокляты, прокляты, прокляты!- не слыша чужих слов,
повторяла Ориана.
В ту первую ночь после взрыва Сестры Смерти они выбрали для ночлега
уцелевшую рощицу у самой воды. В сиреневом сумраке теплилось угасающее
зарево на противоположном берегу, глазу мерещились какие-то пугающие
силуэты...
Корявая светлокорая роща, пахнувшая прелью, перевитая сочными лианами,
казалась волшебным оазисом, устоявшим против разгула стихий - естественных
и рукотворных... Массивные бархатные султаны цветов, темно-пурпурные в
свете фонарика, на ломких стеблях поднимались из буйного подлеска;
стыдливо-порочные желтые лилии намекали сладким запахом на близкое царство
смерти.
У корневищ, вымытых из склона, сиротливо покачивалась моторная баржа.
Вирайя отправился к ней на разведку: он хотел прихватить и пилота, но Аштор
заявила, что они с Орианой боятся одни в роще. Однако пилоту все же
пришлось побывать на барже, чтобы помочь столкнуть в воду два трупа
Избранных в лохмотьях армейской формы, с изъеденными, как сыр, щеками.
Наверное, долго несло течением посудину с какого-нибудь разоренного поста,
пока не прибило волной от взрыва к берегу.
Ночью Аштор рвало, просто наизнанку выворачивало. К рассвету она
совсем обессилела от приступов тошноты и только просила чуть слышно:
"Убейте меня, все равно мне конец!" Ориана часто меняла мокрые тряпицы на
пылавшем лбу Аштор. Пилот тоже чувствовал себя скверно: ухо, шея и плечо с
левой стороны покраснели и саднили, как от сильного ожога. Но тем не менее,
забыв о себе, он утешал Аштор, бегал к реке смачивать компрессы.
Наутро пилоту удалось завести движок.
Велико было уныние испепеленных просторов, мимо которых целый день
плыло медлительное судно: стволы деревьев, скрученные винтом, вздутые туши
коней и быков, пришедших утолить последнюю смертельную жажду, полчища
разноцветных, органно гудящих мух... Из-за них женщины до ночи не выходили
из каюты. Дальше от берега в струящемся мареве было трудно различить
что-либо, кроме сплошной черноты. Зато по кромке прибоя, выбрасывавшего
странную кофейную пену, людские трупы лежали густо, иногда сцепившись
целыми гирляндами. Более светлые ступни и ягодицы, омываемые водой,
блестели, как желтое масло. Пилот у руля вздрагивал каждый раз, когда баржа
натыкалась на что-то - словно мешок протаскивали под плоским дном.
На третьи сутки ночью Вирайя заметил свет на вершине холма и приказал
выключить двигатель.
- Но ведь это же пост, Бессмертный! - убеждал рулевой, когда течение
несло бесшумную, темную баржу вдоль гряды с двухэтажным освещенным домом.-
А может быть, и штаб сектора! Здесь тебя встретят и поселят, как подобает
твоему рангу, и всех нас при тебе!
- Тихо, - сказал Вирайя.- Это наши враги. Держи правее.
Они ушли благополучно, хотя прожектор время от времени подметал гладь,
вызывая нервный писк в заречных тростниках, где миллионными стаями селились
птицы-ткачики.
Скоро Аштор стало совсем худо. Она лежала, не поднимаясь и не проявляя
интереса к окружающему. День и ночь глаза были прикрыты опухшими веками.
Ориане едва удавалось накормить ее вязкой кашицей - на барже обнаружили
запас манной крупы. Твердая пища причиняла Аштор сильную боль, она стонала
и отплевывалась. Десны опухли и кровоточили все сильнее, во рту появились
язвы.
На десятый день пришла большая, неожиданная удача. Наугад обшаривая
эфир, пилот каждый вечер убеждался, что мир Избранных почти угас. Еще можно
было изредка разобрать полустертый помехами рапорт командира "черной
стрелы" или стальной рев сверхмощной радиостанции Меру: "Всем Избранным,
независимо от посвящения, предписывается немедленно связаться с
диспетчерской Внутреннего Круга на волнах..."
Да, жил еще эфир, но то была уже агония, тщетные попытки сохранить
лоскутья гибнущей культуры. И вот среди панической сумятицы, межматериковой
переклички постов, ставших недоступными друг для друга, как разные планеты,
на фоне передаваемой каким-то безумцем танцевальной музыки, вдруг
прорезался монотонно, настойчиво бормочущий голос: "Шаршу Энки вызывает
Вирайю Конт... вызывает Аштор Аруми... сектор Двухречья вызывает..."
...Вот и пройдено устье реки. Пенится под винтом морская синева, и
чайки вспарывают небосвод, стремительно соскальзывая вниз за мелкой
рыбешкой.
XIX
Баржа, заново просмоленная и покрашенная, уходит от причала. Движок
чихает, выплевывая сизый дым и густую пену. Удаляется пристань с черными
кольцами автопокрышек на стенке. Песчаный купол берега пуст. Под навесом,
на крашеных голубых досках, одна-единственная застывшая фигура. Плотный,
дочерна загорелый Избранный в шортах и белой шляпе. Вот он медленно, словно
через силу, поднял руку и помахал. Пока еще можно что-нибудь крикнуть,
Избранный на пристани услышит и ответит,- но зачем? Все уже сказано...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг