Санаторий: Сборник фантастических произведений, очерков. Сост. Е. В.
Носов. - М.: Мол. гвардия, 1988. - 370 с. ISBN 5-235-01012-4. Стр. 217-232.
Андрей Дмитрук
Кофе в час Волка
Автор приносит благодарность за помощь Анатолию Кириллову
Под утро художнику-оформителю приснился сон, - один из тех поразительно
счастливых снов, где сверкают улыбка и приключение. Не успеваешь
проснуться, и вот уже испарились события, и остается только щемящая
сладость - иной раз надолго, надолго...
Он лежал, не желая разнимать накрепко спаянные веки. Ловил последние
вздохи приснившегося леса, глубину и свежесть; великий покой, подчеркнутый
резким щебетом пичуг и гнусавым звоном насекомых. Скрипнули в вышине
сучья, синицы обменялись короткими возгласами. И вдруг, сламывая и
смешивая дрему, над самым ухом пробили главные часы страны, и вагонами
покатились сообщения. Дикторов было двое - мужчина и женщина. Судя по
категорически-бодрым голосам, они успели отменно выспаться.
Еще не в силах протянуть руку, чтобы выключить радио, он продолжал лежать,
а на него уже наваливались все прелести ясного сознания. И прежде всего
жгучее чувство стыда. Надо же так набраться, чтобы не помнить, как
выпроводил "толпу", чтобы лечь спать при работающем динамике... У корня
языка гнездилась ноющая боль, словно от царапины. Конечно, стакан воды он
себе не поставил, и чайник пуст, и сейчас придется плестись к этому
отвратительному крану, пахнувшему ржаво и затхло. А потом-обратно на
диван, еще хотя бы на пару часов.
В "Последних известиях" мелькнула пауза, и он - уже вполне трезвым ухом -
успел принять короткую морзянку дятла и понял, что ни гул ветвей, ни
лесная шелестящая благодать не исчезли.
После крепкого массажа пальцами удалось разлепить веки. И тотчас, поймав
боковым зрением яркий свет, зелень и трепет, он повернулся и вскочил так
резко, что застоявшаяся кровь больно ударила изнутри в череп.
Посреди истоптанных, закапанных краской половиц лежал оазис густой зелени,
выпуклый, как бок спящего медведя. Как если бы некто из вчерашней "толпы",
решив подшутить над пьяненьким хозяином, ночью втихомолку вынул часть
досок и на место их аккуратно погрузил вырезанную где-то на поляне шапку
крылатого орляка, цветов и цепких трехлистий ежевики. Все это увенчивал
куст шиповника, осыпанный алыми лакированными бусинами. Но, во-первых,
велик был остров, как раз человеку лечь, раскинув руки и ноги, - для
подобной шутки нужен грузовик и целая бригада рабочих. Во-вторых, вообще
не мог существовать в Северном полушарии, ибо за окном полуподвала серел
грязным снегом анемичный ранний апрель. И в-третьих и в главных - не
только на островке стояло иное время года, что было с чудовищной натяжкой
допустимо при наличии теплиц. Нет - кругом гудел, щебетал и похрустывал,
своими вздохами тревожил застойную табачную муть незримый лес. Трава была
освещена совершенно иначе, нежели хмурая комната, - щедрым полным солнцем.
Остров исходил жаркими золотыми столбами, немного не достигавшими потолка.
В солнечных колоннах сновали, вспыхивая, мошки, солидно перепархивал
иссиня-багровый мотылек. Внезапно легкие отвесные тени, топчась и
приплясывая, столкнулись над островом - и стало понятно, что лучи падают
сквозь колебимые ветром кроны.
Как положено при оглушительном впечатлении, после первой темноты в глазах
и толчка во всем теле, подобного резкой остановке автомобиля, наступило
равновесие. Перестроившись на новые условия игры, сознание наконец
почувствовало себя дома. Уже почти спокойно ступил он на изрядно нагретый
пол. Рука сама нащупала сигареты и зажигалку.
С весельем очарованного внимания присел наш герой перед островком, рядом с
крайними стеблями.
Вещь была неоспорима. Нагретой землей, муравейником и грибницей пахло в
комнате. Ласковое тепло прикоснулось ко лбу, голым коленям и рукам. Тепло
живое и ощутимое, как огромная кошка, во всеоружии соблазнов лета,
безделья и загара, особенно манящих для души, издерганной полугодичными
холодами. Захотелось броситься с размаху прямо в солнечный туман, всем
телом подмять папоротник.
И он чуть было не сделал это. Уже напряг мышцы ног - не внезапно заметил,
как сизая струя, выпущенная после очередной затяжки, растекается по
невидимой преграде. Как будто за стеклом золотился маленький рай... Вещее
чутье заставило встать и отойти от греха.
Нестерпимый по контрасту, изо всех углов прыгнул на него сырой озноб.
Бегом ворвавшись в первую комнату, он занял дощатый закуток -самодельную
ванную - и подставил голову под кран. Фыркал, плевался, тер зубы пальцем,
намазанным мятной пастой - черт унес куда-то щетку. В зеркале осмотрел
разинутый рот и подъязычье - ничего, никаких повреждений. Голова опять
напомнила о себе при небрежном повороте, и он дал клятву держать в
мастерской анальгин.
"О чем это я думаю?!" - одернул он себя, возмутившись, будто совершил
святотатство. Причесываясь и подстригая бородку все перед тем же зеркалом
для бритья, представил себе Крымова - бригадира, старшего партнера по
мастерской. Беспардонного Крымова, который мог явиться в любую минуту.
Разумеется, не так рано, однако, безусловно, мог. То ли доделывать эскиз
пенопластового фриза для Дворца культуры "Строитель", то ли с очередной
подружкой, разомлевшей от его колоритного брюха и безудержного шутовства.
Но Крымов ли страшнее всех? Еще не догадываясь, что за диво поселилось под
его крышей, -хотя интуиция нашептывала что-то знакомое, - наш герой уже
ревновал зеленую тайну, опасался санитарных комиссий, испытывающих
охотничью страсть к мастерским; пожарных и милицейских чинов, тоже нередко
жаловавших в гости и глубоко убежденных, что государство зря предоставляет
отдельным, причем не лучшим своим гражданам некую площадь, помимо квартир.
Вообразив обморок должностного лица, вслед за этим - волокиту письменных
объяснений, дикое любопытство города и, как триумф справедливости, ледяной
блеск научных приборов, - вообразив все это, он мрачно вернулся во вторую
комнату. И успел заметить огромную, больше вороны, серо-коричневую птицу,
скользнувшую, распластав маховые перья, над самыми головками лиловых
колокольчиков. Птицу, бесшумно возникшую из ничего и исчезнувшую за краем
солнечного потока.
Его словно обварило, Ноги задрожали так, что пришлось опять сесть на
диван. Наконец-то он постиг свою судьбу в случае подчинения соблазнам
островка - то есть чем обернулся бы желанный отдых на солнышке.
Слава богу, "Теорию относительности для миллионов" он в школьные годы
штудировал; фантастику тоже пожирал, только давай... Пересеклись две
независимо существующих Вселенных. Та, другая, вливается в точку
пересечения звуками, запахами и ветром; зноем, уже заметно нагревшим
комнату, и наивной пестротой лесных цветов. Реальность этой встречи сложна
и мало доступна рассудку. Во всяком случае, проникновение неравномерно.
Возможно даже, односторонне. Если до сих пор еще мелькала шальная мысль, -
а что же возникло там на месте подлеска, неужели кусок замызганного пола?
- то теперь ее стерло новым, жутковатым пониманием. Островок странным
образом существовал в обоих, мирах, никуда не пропав из родного леса.
Причем, очевидно, мастерская оставалась неощутимой оттуда. Птицы пролетали
сквозь нее, и невидимые дебри, вероятно, расстилались там на месте города.
Землянин, ступив через границу островка - если это возможно, - оказался бы
среди трав и стволов, под небом иного бытия. Относительно Земли это было
бы все равно, что умереть.
...Что делать дальше? Разориться на червонец-другой, заказать ребятам из
выставочного цеха складную брезентовую ширму? Толку нет. Все равно солнце
будет проникать оттуда, и скоро полуподвал накалится так, что придется
работать при открытом окне. От чужих глаз никуда не денешься. Тем более
что и время суток в двух мирах не совпадает - значит, станет сиять на весь
двор среди ночи... Ах, черт бы тебя побрал! (Он курил машинально, чувствуя
отвратительный вкус во рту.) Опускай глухую штору на ночь, приходи в
банную жару... Да, это сейчас жарко, а потом? Если там кончится лето?
Вычерпывать ведрами ноябрьский ливень? Мерзнуть, зарабатывать воспаление
легких, когда в комнате валит снег?
Страх сменился яростной досадой. Он уже едва не плакал, глядя на островок.
Он горько сожалел, что не может забить окно досками, навесить амбарный
замок и навеки не показываться на этой улице. Работа. Крымов. Кроме того,
даже если бы удалось скрыться - грозовой потоп, подмывающий дом; удар
молнии, лесной пожар. Страшные сюрпризы, после которых уже никому ничего
не докажешь.
...Наконец он окончательно осознал, что и с чудом, и с мастерской придется
распрощаться. Вот так-таки пойти и доложить. В ту же самую милицию.
Видимо, и досада-то, и ярость происходили от глухого изначального чувства
неизбежной утраты. Несмотря на все грозящие неудобства - ох, как же не
хотелось снова смотреть на загаженные половицы!.. Успел отогреться,
прильнуть душой к маленькому раю. Ведь не было, не было в его жизни до сих
пор ни волшебства, ни тайн. Куда там! Училище, провал на экзаменах в
художественный, армия; и вот уже восемь лет, как навязчивый мотив, -
рекламный комбинат. Крымов, Лана, похмелья, денежные заботы: "сделать
потолок"; "втереть очки" худсовету, выдав дешевую работу за более дорогую;
сорвать щедрый "левый" заказ, и так далее...
Пока не натикало семь, он курил и со всей осторожностью, как минер, бродил
вокруг оазиса. В общем, уголок был вполне земной, среднеполосный, хотя
поручиться за полное совпадение он не смог бы из-за постыдного незнания
ботаники. Определенно был знаком орляк, с его грубыми перьями на голых
рыжих стеблях - плебей среди папоротников. Ну, лопух, изгрызенный жуком
или червем... та же на нем паутина, тот же лиловый отлив мясистых
черенков. Белые лепестки ежевики начинают осыпаться, обнажая кулачки
будущих ягод,- август? Привычные скромные звездочки багряных гвоздик,
лепешки тысячелистника. А такая штука есть в наших лесах? Ажурный
сизо-голубоватый шар, на вид жесткий, как сталь, с торчащими шипами. Плохо
быть невеждой в делах природы, выхолощенным горожанином...
Натягивая водолазку, джинсы, проверяя содержимое карманов пиджака и пальто
- удостоверение, платок, деньги, талоны на транспорт, - он ощущал, как
растет сердцебиение. Дико, невообразимо. Не упасть бы на улице, как
записные инфарктники. Однако никуда не денешься - надо идти, ждут...
От порога он обернулся на слабый, вкрадчивый шум, подобный топоту
крошечных человечков. Редкие капли постукивали по ягодам, скатывались по
ложбинкам листьев... Но через минуту стало ясно, что дождь не состоится. В
последний раз кивнул ушибленный каплей колокольчик, и вновь брызнул
полдень, заплясали огненные мошки.
Выйдя на темную подвальную площадку, он привычно нагнулся и сунул, было,
ключ под резиновый коврик, (Недавно у них с Крымовым было два ключа, затем
Лана посеяла один из них.) Итак, наш герой уже отогнул край коврика, но,
повинуясь все тому же вещему голосу, вдруг отпустил его. И положил ключ в
карман...
...Выпив в гастрономе бутылку пива, он отправился колесить по городу.
Ездил целый день, и день не удался. Даже погода была под стать событиям.
Промозглый ветер катился из улицы в улицу, хозяйничал как в
аэродинамической трубе, закреплял водой ветровое стекло такси, и
"дворники" противно взвизгивали, размазывая грязь...
...Строго говоря, наш герой вообще не любил бывать там, где уже окончил
работу. Восемь лет оформительской лямки сделали его мудрым. Заказчик
всегда егозит, когда договаривается с тобой, он прямо-таки излучает
предупредительность. Заказчик верит, что твой стенд (витрина, рельеф, щит,
набор знаков для торгового зала) .сделает эпоху в рекламе. И вот - слаб
человек! - ты сам начинаешь верить, что создашь нечто, разорвешь будничный
круг... Ах, не разорвешь ты его никогда! По мере выполнения убеждаешься,
что работенка будет рядовая, и дай бог, чтобы приняли ее и свои, и чужие;
и прощаешься с заказчиком скомканно, отводя глаза, а он, деликатная душа,
молчит.
...Торгово-экономический институт - здесь он оформил кабинет общественных
наук... Худсовет работу принял, как вполне ординарную. Декан, обидно
заметив - "на твердую троечку", все же обещал подписать приемо-сдаточный
акт. Что ж, и то хлеб... Следовало побывать у трех заказчиков, а также в
бухгалтерии художественного комбината...
И опять надсадно трубил ветер проспектов, и сбивались под низким грязным
небом автомобильные пробки, и постовые в опущенных капюшонах шествовали
угрюмо, как чернецы.
Из дневной круговерти он выпал около шести вечера, вконец издерганный,
голодный и преследуемый дразнящим видением, которое, безусловно, было
связано с походом в расчетную часть комбината, где усталые женщины
копошились в месиве бланков. Представилась ему груда лимонно-желтых,
кирпичных и кровавых листьев. Когда там наступит осень, опавший груз
невидимых, где-то за перекрытиями бормочущих крон затопит островок.
Печальный и пряный запах будет в мастерской, и шелест, похожий на жалобу
леса.
Почувствовав, что на глазах выступают слезы, он опрометью свернул в
какой-то мокрый, зябкий палисадник и стоял там один над ноздреватыми
сугробами, пока не отхлынула горечь. Вспомнились давние, наивные надежды,
похороненные под цинизмом и суматохой. Как мальчишкой тщательно срисовывал
эти самые осенние листья, любовно отобранные в парке; как старался не
пропустить ни одной жилки, ни одного зубчика... Как, чуть повзрослев,
строил натюрморты: кружка, яйцо, фарфоровый слоник... Грезилась ему тогда
жизнь живописца, вольная и ясная, точно игра детей за уэллсовской "дверью
в стене", и в то же время вдохновенно-аскетическая, подчиненная одному
лишь пафосу творения. Дивные полотна складывались на пороге сна, поражая
гармонией и смыслом. Вот цель его земных дней... Не будет суетной погони
за удовольствиями, мелочных расчетов; темные порывы инстинктов не одолеют
его... В четырнадцать лет он засыпал счастливым, с холстом и красками у
постели, чувствуя себя посвященным в рыцари и готовым на подвиг.
...А не оборвать ли все одним ударом? Заявление на стол, и в аэропорт.
Вещмешок, этюдник... Много ли ему надо?
Струсил. Сцепив зубы, втиснулся в очередной троллейбус и поехал в центр.
Наступило тягчайшее из испытаний.
Кофейня, расположенная в холодном и прокуренном подземном переходе на
центральной площади, встретила дежурным набором лиц. Мальчики за тридцать
и мальчики за сорок, вершившие свой крестный путь на стыке нескольких
искусств, не прикасаясь ни к одному из них, заказывали "двойные" без
очереди. Буфетчица была своя. Следовало только вовремя возвращать ей
чашки, вынесенные из круглой стеклянной кофейни в подземный переход, туда,
где можно курить. Здесь витийствовали поэты, которых не публиковали, и
трясли немытыми кудрями художники, коих не выставляли. Жажда
самоутверждения, густая, как табачный дым, накапливалась в переходе, метко
прозванном "трубой". Все вылетало здесь в трубу-время, молодость, крохи
способностей, ясный ум. Здесь проводили дни и годы, старели, повинуясь
расслабляющему влиянию бесчисленных "двойных" и бесконечной болтовни.
Здесь было единственное место на земном шаре, где местные мыслители могли
собрать аудиторию. Возникали микрокумиры, калифы на час. Женщины с
помятыми лицами и голодными глазами по-кошачьи бродили в толпе, жадно
вдыхая дым и сплетни. Здесь знали все про всех, ворошили чужое белье
страстно и самозабвенно, поскольку занять мозги было нечем. Порою в
"трубе" складывались брачные союзы; чаще происходили скандалы с мордобоем,
дававшие новую пищу языкам женщин-кошек.
Войдя в толчею "трубы", наш герой пожал несколько рук и привычно
отмахнулся от предложений послушать стихи, купить фотокопию буддийского
гороскопа, выяснить отношения по поводу общей знакомой и т. п. Но если от
"трубных" знакомых можно было легко отделаться, то Крымов, прочно
занимавший место на подоконнике внутри кофейни, был настоящей проблемой.
Никита, напоминавший чудовищного бутуза-переростка из "Пищи богов",
покоился среди болтливой мелюзги, как танкер на рейде, окруженный снующими
катерами. Привычным ветерком овевали его пустословные споры с немедленным
переходом на личность, неуклюжие пикировки; улыбка, раз и навсегда
растянувшая огромные губы, не покидала клоунского лица. Он бывал подчас
ужасен в своей улыбчивой беззаботности. Левой рукой Крымов пригибал плечи
курносой толстушки в клеенчатом плаще; правой, в которой была чашка кофе,
завладела шустрая смуглянка с заячьими передними зубами, трещавшая быстро
и возбужденно. Девочки тянулись к Никите, поскольку он совмещал в одном
лице и младенца, и огромного, как бык, мужчину.
- А кто это к нам пришел? - засюсюкал Крымов, увидев младшего совладельца
мастерской. - А кто это бабушку зарезал? - Голос у него, как у многих
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг