в зловонной липкой жиже, начавшей заливать и верхнюю площадку
"излучателя", молча барахтался мистер Паркер, бывший американский
мультимиллионер.
Никто не спас бы ни Паркера, ни Харвуда, если бы даже очень хотел этого
- слишком далеко прыгнул "излучатель". А по доброй воле трясина пленных не
отпускает.
На рассвете все кончилось. Лишь тусклое пятно среди предательской
зелени на поверхности болота говорило о том, что именно здесь состоялось
последнее действие фарса при участии того, кто возомнил себя "властелином
мира".
Дорогой ценой досталась партизанам эта победа. Восемь убитых,
тринадцать раненых да несколько десятков оглушенных и временно ослепленных
интегратором - таковы потери ночного боя.
Но этот бой - не первый и не последний. Еще будут и будут бессонные
ночи, штурмовые походы, наступления и отступления. И поэтому колонна
усталых людей не плетется, а идет быстрым, четким шагом. Потаенными
тропами, через горный хребет, в глубь "римбы", которая и прячет и кормит
отважных.
На перевале колонну догнала Парима. Девушка еще издали начала искать
глазами самого высокого, самого широкоплечего. Но его нигде не было видно.
- Ми-Ха-Ло... Где Ми-Ха-Ло? - обеспокоенно спросила она у одного из
бойцов.
Боец, не отвечая, грустно склонил голову.
И тут Парима поняла, что случилось что-то очень страшное,
непоправимое...
Расталкивая людей, она бросилась вперед... и остановилась, окаменев.
Перед ней двигались носилки, на которых лежал ее любимый.
- Убит?? - Парима вскрикнула, пересекла путь санитарам. - Стойте!..
Убит...
Не несите его в "римбу"!.. Он любил солнце...
Уже не в силах сдержать себя, она, рыдая, упала на неподвижное тело.
- Что ты делаешь, сумасшедшая! - закричал санитар, оттаскивая ее за
плечи. - Ми-Ха-Ло не убит, он ранен!
- Ранен? - Парима вскочила на ноги и, еще не веря, прошептала: -
Ми-Ха-Ло, это я... Ми-Ха-Ло, ты меня слышишь?
Михаил ничего не видел и не слышал. Он был тяжело ранен в голову. Но он
дышал. Он жил. И этого достаточно.
- Отойди. Я понесу, - девушка взялась за один край носилок. -
Медленнее!..
Ему очень больно.
И вновь колонна двинулась вперед, - терять времени было нельзя.
...Рассеивался туман над перевалом. С каждой минутой светлело, голубело
небо.
Всходило солнце, и надо было ожидать, что грядущий день будет
безоблачным.
Эпилог Раздался мелодичный гудок. Петр Сергеевич Щеглов, подойдя к
визефону, нажал кнопку:
- Слушаю.
Абонент молчал. Экран не вспыхивал.
- Слушаю вас, товарищ!
И вновь ни звука. Но контрольная лампочка горела, и это
свидетельствовало, что аппарат исправен.
- Товарищ, вы, вероятно, впервые имеете дело с визефоном?.. Нажмите
красную кнопку рядом с диском.
Едва он это произнес, как вмиг по экрану пробежали разноцветные линии,
приобрели плотность и яркость, отчетливость и рельеф, обрисовали фигуру
миловидной смуглой девушки в красном платье.
- Парима! - вскрикнул Щеглов. - Каким образом?.. Почему не писали?..
Где вы сейчас?.. Немедленно приезжайте сюда!
- Я здесь, в Москве... Вылетела неожиданно, ракетопланом...
Девушка, вероятно, еще не пришла в себя после молниеносного путешествия
в стратосфере, не свыклась с мыслью, что она оказалась в Советском Союзе.
Ее лицо было беспомощным и растерянным.
- А где... Ми-Ха-Ло?.. - Парима зарделась, запнулась: она давно
овладела русским языком, но в этот миг с губ сорвалось то имя, которое
навсегда осталось в ее сердце.
- Ми-Ха-Ло работает... - Щеглов смутился и не мог этого скрыть.
- Михаил болен?.. С ним что-нибудь случилось?.. - Парима беспокойно
сдвинула брови, подошла ближе к экрану. - Говорите... Сразу же говорите...
Я не получала от него писем почти месяц.
- Нет, все в порядке, Парима. Просто я не хочу, чтобы...
Сзади с грохотом упал стул. Из гостиной в кабинет, ощупывая руками
воздух, шел Лымарь.
- Парима?.. - переспросил он горько. - Вы пишете ей письмо?.. Не
нужно... - Михаил наткнулся на стол, поморщился от боли. - То есть
напишите. Но все, как есть. Хватит ее обманывать. Я слеп, да. И письма за
меня пишет инженер Щеглов.
Щеглов сделал Париме торопливый знак и, не погасив экран визефона,
выключил микрофон и динамик. Затем подошел к Михаилу, посадил его на диван
и сказал:
- Хорошо. Письма писал я. Что же дальше?
Михаил вскипел:
- Петр Сергеевич! Я уважаю вас, как родного отца. Но... нельзя шутить.
С этим не шутят... Парима знала меня сильным, зрячим. А теперь...
Щеглов взял его руку, крепко сжал ее:
- Я не шучу, мой друг. И никто, кроме подлецов, не решится издеваться
над чужой бедой... Но Париме я не напишу... так как написал об этом уже
четыре года тому назад. Она знает обо всем. И лишь о том, что тебе
восстановили слух, я не успел написать.
- Написали?! Четыре года назад?
Лымарь склонил голову.
Острая боль сжимала - его сердце: почему все так случилось?.. Какая
несправедливость судьбы: иметь чистые, неповрежденные глаза, и - не видеть
почти ничего, едва различать свет, потому что пуля повредила участок
мозга, ведающий зрением...
Выходит, что обманывали не Париму, а его... И у Паримы вместо любви
теперь - жалость. Жалость к калеке...
- Михаил! - укоризненно сказал Щеглов.
Лымарь не шевельнулся. Тогда Щеглов подошел к визефону, повернул
аппарат экраном в эту сторону и включил микрофон.
- Успокойте, - сказал он шепотом Париме. - Ему нельзя волноваться.
Но девушка его не видела и не слышала; она тянулась взглядом куда-то в
сторону, к шкафу. Ей, вероятно, была плохо видно, и она даже налегла на
экран.
Щеглов придвинул аппарат еще ближе, и по тому, как заблестели глаза
Паримы, понял: теперь видит.
- Ми-Ха-Ло... - прошептала девушка. - Ты на меня не сердишься, Ми-Ха-Ло?
Это не было умышленным обращением к прошлому, - к тем далеким дням,
когда там, в малайских джунглях, лишь зарождалась их любовь. Губы сами
произносили то, что хотело сказать сердце.
А Михаилу, как тогда в "радиорубке", казалось: мерещится, звучит в
мозгу нежное-нежное, давнее-давнее... Пробыв три с половиной года почти
глухим, он все еще не свыкся с восстановлением слуха.
- Ми-Ха-Ло... Мой милый, мой хороший... Я знаю все... И вот приехала,
чтобы быть всегда с тобой...
Михаил вскочил, лихорадочно обвел комнату взглядом невидящих глаз,
вскрикнул:
- Петр Сергеевич, я схожу с ума... Я слышу голос Паримы...
- Нет, нет, дорогой, - тепло ответил Щеглов. - Это действительно ее
голос.
- Не может быть! - взволновался Лымарь. - Я не хочу... Я не могу...
- Вот видишь - нервы! - засмеялся Щеглов, погрозив Париме пальцем. -
Придется отложить лечение. Парима приедет дней через...
- Мой дорогой, - тихо и радостно сказала Парима. - Я уже приехала. Петр
Сергеевич, как добраться к вам?
Михаил бросился на голос. Сдвинул стул. Ударился о тумбу визефона.
Обхватил руками холодное стекло экрана.
- Парима!!!
Как часто бывает, что человек страдает, тяготится жизнью, а горе-то
воображаемое.
Чаще всего это случается с влюбленными. И он и она жить не могут друг
без друга. Это видят все вокруг, и только они сами не способны разобраться
в своих чувствах. Бредут в пьянящем тумане, вздыхают, не замечая ничего и
никого, а за ними стелется, стелется ромашковый след. "Любит - не любит"...
Как назло, всегда выпадает "не любит"... Вот тебе и трагедия... А
встретятся невзначай эти двое на майской росистой тропке, в саду, залитом
лунным светом, или даже молча послушают до утра соловья, - вот и станет
понятным все, что было таким простым и одновременно таким запутанным.
Хуже бывает, когда не в эту первую робкую, а в глубокую, настоящую
любовь вдруг ворвется большое горе. Хуже, а может быть, и лучше, потому
что любовь, как и дружба, проверяется не в миг веселья, а в трудные минуты.
Большое горе постигло Михаила Лымаря. Пуля попала ему в голову,
повредила зрительные центры мозга и привела к слепоте.
Врачи обещали вернуть ему зрение. После трех операций он действительно
стал отличать свет от тьмы. Но это был предел. Хирургия исчерпала свои
возможности.
Оставалась надежда еще, на один метод. На какой именно - Петр Сергеевич
Щеглов не говорил, ссылаясь на запрещение разглашать незаконченные работы
научно-исследовательского института биофизики.
Может быть, новый метод и впрямь окажется эффективным. Но Михаил уже
потерял надежду: разве возвратишь зрение человеку, страдающему слепотой
психического происхождения?
Несколько последних месяцев его, не переставая, грызла совесть. Как он
мог проявить малодушие и скрыть от Паримы свое увечье?! Пусть он сделал
это, чтобы не причинять горя любимой, пусть надеялся на успешное лечение,
- но ведь Парима никогда не простит обмана... Да и может ли он иметь право
на ее любовь? Не лучше ли сделать так, чтобы она забыла его навсегда?
Какими далекими и какими несущественными кажутся ему эти переживания
сейчас!
Он сидит рядом с Паримой, держит в своих руках ее руку и представляет
любимую именно такой, какой она была вечером перед штурмом Гринхауза.
Говорят, земля, за которую пролил кровь, становится навсегда родной. А
для Михаила Лымаря далекая Малайя стала родной вдвойне.
Жадно расспрашивает он о знакомых местах, о людях, с которыми рука об
руку боролся за освобождение Малайи, удивляется, как бурно развивается
молодая народная республика.
Прошло немного времени со дня окончательного освобождения страны, а уже
через "римбу" пролегли железные дороги и шоссе, строятся школы и заводы,
кинотеатры и порты. А вблизи того места, где когда-то был Гринхауз,
недавно заложена мощная гидростанция.
И невольно перед глазами бывшего радиста "Игарки" и бывшей малайской
партизанки вновь и вновь проплывает то, что минуло и никогда не повторится.
- Ми-Ха-Ло, дорогой, а где сейчас мистер Петерсон?
- Не знаю, Парима. Обещал писать и, действительно, сообщил, что прибыл
в Соединенные Штаты, а затем умолк.
- Погиб, наверное. Или получил наследство.
Михаил двинул плечами. Он видел Петерсона лишь несколько минут и не
интересовался этим человеком.
А Джек Петерсон, "всемирный миротворец", в эти минуты шел по узкой,
неказистой уличке Нью-Йорка, - по уличке, известной всему миру, ибо ее
название стало символом империализма.
Нет, Джек не стал миллионером, - это засвидетельствовал бы каждый,
увидевший его изможденное лицо, потрепанную одежду, ботинки, бесстыдно
просившие каши.
Так почему же этот полунищий попал на Уолл-стрит, на улицу, где даже
миллионеры кажутся жалкими бедняками в сравнении с теми, кто ворочает
миллиардами?.. Почему же он вышел из небоскреба, на двери которого висит
скупая, черная с золотом табличка: "Паркер Нейншл Банк"?.. Неужели,
ссылаясь на знакомство с мистером Паркером-Вторым, клянчил у кого-нибудь
из его наследников несколько долларов на пропитание?
Нет, Джек Петерсон не протягивал ладонь за милостыней. Он протягивал
свои руки: возьмите их, они еще сильны и могут сделать многое! Он не
продавал своего самолюбия, но шел на более значительную жертву: готов был
продать свой мозг, свои способности, неисчерпанную творческую энергию. Что
угодно, - он согласен даже проектировать машины для уничтожения, лишь бы
получить возможность восстановить проект интегратора, с помощью которого
наконец будет установлен мир и согласие во всем мире.
Слепой, неразумный человек!.. Он все еще избегал политики, убегал, как
черт от ладана, когда его приглашали на митинг сторонников мира; вместе с
множеством других обывателей вслед за желтой прессой повторял всяческие
басни о коммунистах. Гринхауз его не научил ничему.
Вколоченное в голову с детства не рассеивается за несколько дней.
Петерсон полюбил русского инженера Щеглова, радиста Лымаря и красивую
малайку Париму, свыкся с мыслью, что и среди малайцев есть умные,
искренние, хорошие люди.
Однако он воспринимал каждого из этих людей в отдельности как
индивидуума, а представить их в целом, в массе, не умел и не хотел.
Петерсон оставлял это на потом, когда под действием облучения все люди на
земле действительно станут равными по своим умственным способностям и
будет устранена причина возникновения всяческих политических группировок.
Свыше четырех лет Джек Петерсон один-одинешенек ведет невероятно
тяжелую борьбу за создание интегратора. На постоянную работу его никто не
берет, так как он производит впечатление помешанного, едва начнет говорить
о своих грандиозных замыслах. Несколько раз его сажали в тюрьму за
бродяжничество, но сразу же выпускали: этот "клиент" откровенно радовался
обретенному крову и пище и немедленно принимался за расчеты.
Свыше четырех лет, отказывая себе во всем, Петерсон тратил все до
последнего цента - на бумагу и чертежные принадлежности, не позволял себе
потерять хотя бы минуту, - рассчитывал, чертил, аккуратно, как на
выставку, - и приносил чертежи в убогую каморку своего знакомого, в один
из самых нищих закоулков Бруклина.
И вот недавно случилась непоправимая беда: тот дряхлый дом завалился, а
газ, вырвавшийся из поврежденной магистрали, послужил причиной пожара.
Погибло все, в том числе и чертежи будущего интегратора.
Начать все сначала Петерсон не в силах; у него просто не хватит энергии
довести дело до конца... Эх, если бы удалось вспомнить схему профессора
Вагнера!.. Казалось, когда-то она врезалась в мозг так, что ее оттуда и не
выковырнешь!.. Но это было тогда, когда голову Петерсона облегал чудесный
"радиошлем". А теперь для восстановления в памяти схемы интегратора нужно
прежде всего иметь этот интегратор. Круг замкнулся.
Четыре года назад Майкл Паркер-Третий, наследник Паркера-Второго, в
знак благодарности за печальное сообщение, предложил Петерсону солидную
должность в лаборатории военной радиоаппаратуры. Джек гордо отклонил это
предложение.
Сегодня, упрекая себя в безрассудстве, он пришел к Паркеру, чтобы
заявить о своем согласии. Но Паркер-Третий даже "не узнал" его.
Петерсон постоял на углу Уолл-стрита и Бродвея, собрался было свернуть
влево, к Баттери-Парк, - там были удобные лавочки, - а затем передумал:
холодно. На ночлег устроиться лучше в Риверсайд-Парк, хотя бы за Сто
шестнадцатой Западной улицей, где-нибудь вблизи Колумбийского университета.
Там есть некоторая защита от пронизывающего северо-восточного ветра.
Но в кармане не было ни цента, а до Сто шестнадцатой Западной улицы
отсюда не менее пятнадцати километров. Раз в жизни, имея деньги и
свободное время, можно пройтись по этому отрезку Бродвея - "Великого
Белого Пути", который и впрямь ночью освещен чуть ли не ярче, чем днем.
При одном воспоминании о подобном путешествии с пустым карманом мимо
шикарнейших магазинов, ресторанов и кафе у Петерсона стало на сердце
тоскливо и скучно.
Нет, лучше уж направиться через мост к Бруклину, и там, где-нибудь у
Мертл-авеню, отыскать вентиляционную шахту метро. Врежется в ребра
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг