один подскочил и в застывшую руку мертвеца что-то быстренько сунул. Я
пригляделась - крест это был. Грубый деревянный крест, из двух веточек
неумело выструганный.
Я ничего не сказала. Что тут говорить? Черви нашего брата хоть с
крестом, хоть без креста принимают.
Постояла я над трупом, соображая, что с одежонкой его делать, а заодно
дух перевела. Больно тяжелый он был - не мускулы, а мясо. Извини, браток,
но похоронить тебя не смогу. Ни сил нет, ни инструмента, чтоб могилку вырыть.
Кстати, тебе тоже спасибо. Ты свою половину маршрута честно проехал; вторую
половину мне рулить придется. Лишь бы подольше продержаться... И не надо
мне одежи твоей! Кто знает, может, и меня где-то смерть за поворотом
ждет - такая же злая, такая же бесприютная. Не хотелось бы голой лежать,
а впрочем, не имеет значения... Не понимаю только, на фига ты деток с собой
потащил в эту свою последнюю поездку, и уже не пойму никогда, хороший ты
человек был или хреновый. Корми червей, дружище! Все мы, в конце концов,
только корм для червей...
Положила я беднягу под деревом и на всякий случай карманы его обшарила.
Думала пушку сыскать, но этот лунатик наивный даже без ножа ехал! Видали
такое? На что рассчитывал, непонятно. Нашла я только какую-то книжонку и
картонные корочки. Документы то есть. Черт знает что творится! Кому он,
тупица, их предъявлять собирался, в нашей-то дикой глуши?!
Покачала я головой - и скорее к выводку своему. Тэ-эк. Топаем за мной
по одному! След в след, дурачье, понятно? Учитесь выживать, пока я жива.
Эта наука дороже всего стоит, и никто вам ее не преподаст, окромя такой
вот заразы дотошной. Топаем, детки, топаем...
Привела их в "спальню", а сама еще один контрольный обход сделала,
хоть и валилась с копыт от усталости. Но лучше быть усталой, чем мертвой.
Когда вернулась, глазам своим не поверила. Ох ты, блин! Во-первых,
слабый свет появился в нашей голой конуре. А во-вторых, малолетки пакетики
свои развернули и клееночку расстелили. Стол, значит, накрыли. Свечку
припасенную зажгли, кружком расселись, но ни один к еде не притронулся, хоть
изголодались до предела. Меня ждали. Культурные ребятки, воспитанные. Язык
не шевельнулся отругать их за то, что первейшее правило маскировки
нарушили...
Как только я вошла, они молиться начали, Бога благодарить за день
прожитый и за еду, им посланную. Я только криво ухмылялась. Лично я
благодарила бы того парня, который автомат придумал... Истово детки молились,
искренне. Сразу стали до жути похожими друг на друга. И все почему-то
одинаково одеты были - в костюмчики из грубого коричневого сукна. Потом они
молиться закончили, снова сидели молча и терпеливо ждали.
Опять сердце перевернулось и защемило как-то по-особенному. Ни разу
раньше такого со мной не было, даже когда папашка мой сгорел...
Насчет того, чтобы похавать, меня долго упрашивать не надо. Присела
я с ними рядом - и давай наворачивать! Черствая еда была, старая, с
плесенью, но она мне вкусней любой другой показалась. Слаще меда... И вода
у них тоже нашлась - у кого во фляге, у кого в глиняном сосудике с пробкой.
Напилась я и нажралась до полного блаженства. После такого пира мне
только самокрутки не хватало, но тут уж я к деткам не в претензии...
Не помню, как заснула. Вообще-то я чутко сплю, от малейшего шороха
вскакиваю, но в ту ночь никто нас не потревожил. Выходит, дали мне все-таки
передышку. Знала бы, кого за это благодарить, на колени бы встала.
6. ОН
Итак, я недооценил дневное бродяжье племя. Черт подери, какая выдержка!
Прикидывались, что не замечают слежки! О, проклятие на их головы!.. Я
поглаживал одной рукой клинок ножа, а другой - ствол пистолета. Холод
металла отрезвил меня. Холод предметов, раскаляющихся лишь тогда, когда они
убивают... Кроме того, пистолет раньше принадлежал Одноглазому Осипу, и я
считал его самым дорогим трофеем, символом преодоленного рока.
Да, месть мы оставим на потом. Сыграно было честно. Все хотят жрать, а
бродячий кот давно считался деликатесом и в более благополучных краях. Тем
не менее я непременно отомщу ублюдку, которого Барин отметил своими когтями,
и месть моя будет чернее и страшнее самого глубокого гнезда под гнилым пнем,
кишащего гадюками. Сейчас же надо импровизировать, чтобы не потерять нечто
гораздо более важное, чтобы не ускользнула сучка, таскающая в своем брюхе
мою будущую жизнь...
Я "пошарил" вокруг слабым поисковым лучом. Нащупал множество
насекомых, мышей и спящих птиц. Что ж, на крайний случай сойдет и мышь,
хотя контролировать ее будет намного труднее. И еще - я ненавижу птичье
искаженное поле зрения. Ни черта не поймешь, пока не привыкнешь. Но я не
был уверен, что бродяги дадут мне время привыкать. В смерти Барина был
один положительный момент - я понял, что имею дело с сильным противником,
и приготовился к долгой изматывающей борьбе.
Но я не железный и нуждаюсь в отдыхе. Я выставил сторожевую мышь
подальше от костра - лишь бы следила за брюхатой, - и решил немного
соснуть. Куда там! По случаю удачной охоты бродяги похерили сон и устроили
пир. Достали бухло из неприкосновенных запасов, а потом на свет появилась и
гитара, которую вытащил из латаного-перелатаного чехла пожилой дулец*.
Однако и об осторожности они не забывали - двое из всей компании постоянно
были начеку, прогуливаясь вокруг цеха. С интервалом примерно в полчаса их
сменяла другая парочка. Только беременной дали послабление, и та постоянно
торчала возле огонька.
--------------------------------------
* Дулец - мужик (жарг.).
--------------------------------------
Я отказался от мысли перещелкать их поодиночке (кроме, конечно, пузатой
красавицы). Что мне оставалось? Лишь терепеливо ждать.
И я вынужден был далеко за полумеркоть* слушать этих грязных свиней,
сожравших Барина, - их тоскливый вой вперемежку с веселой похабщиной, от
которой все равно разило тоской и, как ни странно, намерением выстоять
несмотря ни на что.
Это были не просто песни. Каждая звучала как приговор без жалости и
пощады, даже опусы типа "Мужчины писают стоя" или "Резиновая мама".
Да, тяжелой будет теперешняя охота!..
--------------------------------------
* Полумеркоть - полночь (жарг.).
--------------------------------------
Бродяги выли:
Слепая кляча бредет на погост,
Стонет под нею горбатый мост.
В телеге лежу, молодой и красивый, -
Голодным сдох на Великий пост!
Могила вдали от Святой земли,
Ее сторожат две белых совы.
Две белых совы у ворот Преисподней
И черный пес на железной цепи...
Потом мои чрезвычайно чувствительные ноздри учуяли едва уловимый
аромат жареного, плывший над заводом. Ну и пытка! И все же мне нравилось
прикосновение сотен раскаленных жал к моим нервам. Мне нравилась боль. В
ней было что-то великолепное. Закрывая глаза, я видел свет, исходивший
из головы Распятого в те часы, когда он страдал на Холме. Этот слабый свет
доходил до меня сквозь тысячелетия...
Перевалив через апогей, страдание стало изысканнейшим наслаждением.
А потом я сам ощутил зверский голод.
Под конец я подключился к мышке, чтобы проверить, на месте ли мой
драгоценный товар. Вообще-то дневные бродяги обычно предпочитают пересидеть
ночь в какой-нибудь конуре, но кто знает, что в голове у бабы на девятом
месяце?
Нет, она никуда не делась. Подвыпившие дульцы ублажали ее слух хриплым
вокалом. Они выли очередную песенку. Дрожь пробирала от этого мрачного
хора. Фанатики. Такие не сдадутся...
...Сверху пялится луна,
Как покойник бледная.
Ох не спасут от ночника
Ветка голого куста,
Два серебряных креста,
Да собака верная!..
Ну, это уж слишком! Они будто издевались надо мной. Вернее, не они, а
слепой случай. Впрочем, подмечено точно: от ночника ничто не спасет. Тем
более дурацкие амулеты. Кажется, молва превратила нас в подобие пугал,
в почти фольклорный элемент, детскую страшилку. Это значит, что до конца
никто не верит в магию ночников. Придется сделать все возможное, чтобы
опровергнуть несправедливое мнение...
Брюхатая не подпевала. Она сидела, откинувшись в полудреме на свой
вещевой мешок, и блаженно улыбалась. Наверное, ей казалось, что у нее
давно не было такой приятной и спокойной ночи в подходящей компании. Но на
бедрах у нее лежали пистолеты. Ничего, милашка, отдыхай пока; сегодня я тебя
не разочарую...
И только перед рассветом бродяги угомонились, а я сумел недолго
покемарить.
7. ОНА
Проснулась я с первыми лучами солнца. Кости и ушибы ныли сильнее, чем
вчера. И между ног все еще текло. Ну да ладно, мне не привыкать... Смотрела
я на малышню спящую, на лица их, невинные и доверчивые, и думала: до чего ж
они беззащитные, слабые, к жизни этой чертовой не приспособленные! А ведь
все мы когда-то такими были - и я, и Ванька, и прочая падаль. Что ж из
этих-то получится, вернее, из тех, которые выживут? Из кого - бродяги, из
кого - оседлые. А из кого-то зверье бандитское выйдет, но сейчас никаких
признаков не разглядишь. Где ж она, звериная эта суть, сейчас прячется?
Внутри она сидит или потом в спящего человека исподтишка вползает, будто
гадюка в ухо, и мозги ядом отравляет?
Что толку думать об этом! Решила я лучше вещи мертвеца рассмотреть.
Книжка оказалась потрепанной, засаленной, с крестом на черной обложке.
Библия то есть. Папашка мне когда-то про книжку такую рассказывал. Полистала
я ее и захлопнула. Не было настроения напрягаться. Почитаем на досуге, хотя
меня сразу обломало то, что имен там странных и ненашенских много и мути
всякой про оседлых говнюков. Само собой, те страницы, которые не понравятся,
можно вырвать и по прямому назначению использовать. Хоть на самокрутки
пустить, хоть еще куда-нибудь. Бумага тонкая, хорошая...
Открыла корочки - в них тоже крест намалеван, мужик с кольцами вокруг
головы, а ниже вообще чушь написана. "Приют Святого Андрея", что ли.
И должность хмыря убитого - "Наставник". В самом низу малюсенькими
буковками: "Спаси и сохрани!". Я так поняла, что это вроде девиза или
наказа. Как же, сейчас! Спасет и сохранит! И куда эти наставники-чистоплюи
без стволов и клинков лезут? На путь истинный наставлять? Да тут вдоль
любого шоссе столько засад понатыкано, что на танке с трудом прорвешься!
И где он, этот путь истинный?! Эх вы, импотенты безмозглые... Сидели бы в
своих приютах, как суслики в норах, и носа наружу не высовывали. Чтоб нос
не отстрелили...
Разбудила я выводок и подождала, пока они все в коридорчике за углом
оправились. Потом построила и тем же порядком отвела к автобусу. Решила с
утра не жрать - будем запасы экономить. Неизвестно, когда теперь смогу еду
добыть. Двенадцать ртов, это же надо! На кой хрен такой хомут себе на шею
повесила, до сих пор не пойму!
Прежде чем трогаться, открыла бензобак и веточкой обструганной уровень
бензина замерила. Километров на сто хватит, а дальше... По правде говоря,
на "дальше" я не рассчитывала. Это был бы уже оптимизм. Вернее, кретинизм.
Голубоглазая ко мне не на шутку приклеилась - повсюду ходит следом, во
все дырки заглядывает, чуть ли не движения мои повторяет. Одежонка на ней
как на пугале висит - то ли с чужого плеча, то ли пошита на вырост. Иногда
она ручонки из рукавов протягивает и автомат трогает. Думает, я не замечаю.
- Ты это, девка, брось, - говорю. - Иди со своими играй.
А она мне:
- Научи меня стрелять, мамочка!
Я чуть слюной не поперхнулась.
- Зачем тебе? - спрашиваю.
- Ты рулить будешь, а я отстреливаться...
Смышленая, заноза! Может, и впрямь из нее толк выйдет? Я пыталась
припомнить, когда сама впервые ствол в руки взяла, - так и не вспомнила.
Но не автомат же!
- Ладно, - пообещала я. - Добудем тебе погремушку подходящую, тогда
и учиться начнем.
По-моему, ей и этого хватило. Ускакала довольная. Я тебе
покажу - "мамочка"!..
Едем. Ветер дует сильнее, чем вчера. Одна радость - кукурузные поля
закончились, и по обе стороны дороги потянулись унылые холмы.
Эх-х! И ждала ее тюрьма
Возле лысого холма,
Земляная камера -
Тесная и темная...
Он песенки этой бродяжьей долго избавиться не могла; снова и снова
мотивчик назойливо на ум возвращался.
Солнце напекло крышу, и к полудню стало жарковато, несмотря на обдув.
Пискуны сомлели и спят на сиденьях. Одна голубоглазая сидит рядом и всякий
раз внимательно глядит, как я врубаю передачу. А ведь до педалей еще лет
пять доставать не сможет! Вот привязалась, хитрюга! Кого-то она мне
напоминала. Очень сильно напоминала. Может, меня саму, сучку упрямую?
Когда скучно стало, я пытать принялась, откуда они такие взялись, зачем
в путь опасный отправились и куда попасть хотели. Ей-богу, ничего нового не
услышала. И не услышу, наверное, хоть триста лет проживу. Везде одно и
то же. Мир на страхе и насилии держится, а где этого нет, значит, есть
утонченный обман, лицемерие и, в конце концов, самое изощренное
насилие - это когда ты врага своего полюбишь, за благодетеля истинного
примешь и удовольствие начнешь получать от той роли унизительной, что тебе
отведена. Интересуетесь, где печальный опыт приобрела? Да уж любила я
поганца одного, на свое несчастье...
Дитя малолетнее, понятно, слов таких не знает, немногое помнит, а за
наставника своего и вовсе не в ответе, однако вытянула я из голубоглазой, что
жила она раньше в монастыре, надежном, как крепость, и была там полная
идиллия. Даже приют сиротский организовали и молитву божью в головы детские
вдалбливали. Все друг друга братьями и сестрами называли, никто никого
обидеть не смел, а барахлишко монастырское общим считалось, чтобы повода
для раздоров не было. Так славно и мирно существовали, что слушок пошел про
жизнь в санатории этом, и стали стекаться туда дармоеды и халявщики со
всего ихнего края. Да еще эти, как их... паломники, вот. Главный всех
принимал - не прогонишь же человека под стволы вражеские, если он к воротам
твоим приполз помощи просить. Но в том-то и дело, что большинство только
жрать хотело и ни черта не делать. Дескать, пусть нас Господь защитит и
накормит, а пока он отдыхает, займитесь этим вы, его верные слуги!
Ни о чем подобном голубоглазая, разумеется, не болтала и выболтать не
сумела бы, но я опять-таки домыслила. Думаю, не сильно ошиблась.
Разбухла община та счастливая, словно гнойник, - тут идиллии конец
настал. Голод начался; кто-то заразу занес (сифилис, догадалась я); людишки
давай святыни, надежд не оправдавшие, всячески осквернять, а потом и до
междоусобицы дошло. Резня была, наверное, жуткая. Голубоглазая об этом и
говорить не смогла; затряслась, будто лихоманка ее била. Ну, я давить не
стала. "Что дальше было?" - спрашиваю.
Мужик, которого я гнить под открытым небом бросила, собрал сирот
уцелевших, ворота тайком открыл и на автобусе всех вывез. Получается, выхода
у него другого не было, вынужденная мера. И никакой он не лопух, а человек,
на безнадегу наплевавший и жизнь не напрасно отдавший. Не знаю, решилась бы
я вот так - без единого патрона, с полным кузовом малышни... Пожалела я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг