проводят вечера счастливые семейные парочки. А они, что ни говори, были
счастливой парочкой. До нынешнего Нового Года...
-- Конечно, знаю.
-- Жди меня там. Буду минут через сорок. Максимум, через час.
Она дала отбой, оставив его в полнейшем недоумении. "Буду"? А где же
Ян? Она ни словом о нем не обмолвилась. Не похоже на Дину, хотя Марк мог
дать голову на отсечение, что разговаривал именно с нею. Ее голос, ее
манера, но не ее эмоции. Впрочем, он допускал, что она могла пережить
нечто такое, после чего человек выпадает на время из привычных рамок. По
крайней мере, она жива, здорова, и Ян, судя по всему, тоже. Все остальное
было не так уж важно.
Марк развернулся и медленно поехал к "Махаону". Усталость незаметно
выродилась в мягкую, обволакивающую и не слишком навязчивую пелену. Может
быть, потому, что в этой пелене увязали тревожные мысли. Если не делать
резких движений, состояние почти нормальное.
Он рассчитывал забрать Дину из бара и снять номер в каком-нибудь
мотеле -- при условии, что с Яном все в порядке. Обо всем прочем он сможет
думать только тогда, когда проспит часов шестнадцать...
* * *
Бар "Махаон" был открыт всегда. Марк не помнил случая, чтобы дверь,
озаренная жутковатым фиолетово-зеленым сиянием сюрреалистической бабочки,
оказалась запертой. Бабочка, раскрывшая над входом неоновые крылья, была
прочно и навечно пришпилена стальной арматурой к мрачной кирпичной стене.
Внутри бара было уютно, тепло и спокойно. Тут мог громко разрыдаться
пьяница, но ни разу дело не доходило до потасовки. Бар работал даже тогда,
когда закрывались все другие заведения, в любые праздники или траурные
дни. Вероятно, у хозяина был на то свой резон и тонкий расчет. Если идти
больше некуда, остается одна дорога -- в "Махаон". Для всех заблудших
и потерянных. Утешительный тупик в конце скорбного пути. Не то чтобы Марк
ощущал себя таким уж парией, однако здешний декадентский душок явно
пришелся ему по вкусу.
Тут давно устоялась особая атмосфера, и звучала только хорошая
блюзовая музыка. Сюда приходили те, кто задыхался от одиночества в
гостиничных номерах; опустившиеся и постаревшие красотки; потенциальные
самоубийцы, с радостью соглашавшиеся на очередную отсрочку; спившиеся
художники, поднакопившие деньжат на дешевое пойло; непризнанные поэты
индустриальных помоек; холостяки, страдающие от бессонницы на исходе ночи,
и случайные прохожие, которых бар либо принимал в свое закрытое от мира
чрево, либо нет. Но если уж принимал, то человек становился постоянным
клиентом надолго. Кое-кто -- до самой смерти.
Это было последнее пристанище, что-то вроде клуба изгоев, более или
менее остро ощущавших свою вечную бездомность -- конечно, в экзистенциальном
смысле, потому что некоторые из этих "бедняг" давно сколотили себе
состояния и имели особняки в престижных районах. В "Махаоне" все были
равны. Любой находил себе интересного собеседника. Каждый -- банкир, нищий,
инвалид, брошенная женщина, биржевой маклер, неудачник, университетский
профессор, игрок, полное ничтожество -- мог ощутить на время родство с
кем-нибудь, изрядно спрыснутое алкоголем. Они были в чем-то одинаковы и так
понятны друг другу -- эти люди, пропивающие то, за что было заплачено
кусочком души -- неважно когда: сегодня или тридцать лет назад...
Паркуя машину на стояке возле бара, Марк увидел несколько знакомых
тачек. Завсегдатаи в сборе. Он и не сомневался. Несмотря на то, что последние
пару часов его терзало беспокойство, переступая порог он чувствовал себя
потрепанной штормом посудиной, входящей в тихую гавань. Плыл сизый и
горьковатый сигаретный дымок, мягко светили лампы, тихо звучал "Прячущийся
среди теней" в исполнении Питера Гринбаума. Расплавленные отблески лежали
на бронзе пивных кранов, и жидким янтарем плескалось само пиво в высоких
бокалах. Приглушенные голоса создавали мерный неотступный рокот, будто
шорох океанских волн, наползающих на заброшенный пляж. К счастью, ящика для
идиотов в "Махаоне" сроду не водилось. О Новогоднем празднике напоминал
только огромный игрушечный тигр, брошенный кем-то на стойке. Между передними
лапами тигра была зажата бутылка шампанского. Начинался плохой год для слабых
и травоядных. Точнее, начнется в феврале...
Марк внимательно оглядел помещение, включая темные закоулки. Несколько
человек приветствовали его поднятыми рюмками и бокалами. Дины еще не было,
если только она не отправилась припудрить носик в дамскую комнату. К своему
немалому удивлению Марк увидел, что за его любимым столиком торчит Гоша в
обществе юной девицы (странно, что они еще не в кровати) и хорошо знакомого
ему борзописца из музыкального ежемесячника. Пить и даже болтать с ними
настроения не было, однако Гоша уже воздел руку над спинкой полукруглого
дивана и заорал:
-- Эй, старик! Двигай сюда!
Марк поморщился и направился к стойке, прикидывая, когда это Гошик
успел набраться -- ведь из клуба они уехали почти одновременно. Он заказал
себе коньяк и обменялся с барменом парой фраз о "собачьей погоде". На
дальнем краю стойки отставной генерал и проститутка играли в нарды. Генерал
был разбит наголову и получил "марс".
Марк покатал во рту аморфную коньячную дозу и слил ее в пищевод. В
этот момент на плечо ему упала мягкая Гошина лапка.
-- Брезгуешь, приятель?
-- Динку жду.
-- Здесь? Сейчас?! -- Гоша округлил глаза и потряс жирноватыми щеками.
Он всегда отличался богатой мимикой. -- Ну вы даете, ребята! Вечный медовый
месяц, да?.. Слушай, Марк, пойдем за столик. Познакомлю тебя с одной
красотулькой. Будешь смеяться -- консерваторская курочка. Кого-кого, а
скрипачки у меня еще не было! Представляешь, как мы с нею сыграем дуэтом?!
Он двусмысленно захихикал. У него были мясистые красные губы и влажные
волосы. Маслянистый завиток лежал на белом лбу, как запятая между двумя
похабными междометиями глазок.
-- Да видел я ее... -- пробовал Марк отвертеться.
-- Нет-нет, видеть мало. Ты должен с ней поговорить. Высокий класс -- и
никаких комплексов. Генка вон уже икру мечет! Пошли, пошли!
Гошик был из тех пиявок, от которых невозможно безболезненно избавиться,
пока они вдоволь не насосутся крови и не отпадут сами по себе. Отказ означал
обиду почти смертельную. Гоша дулся бы месяц, как отвергнутый гомосек.
Поэтому Марк смирился со своей участью и со вздохом принял неизбежное,
надеясь, что Дина явится поскорее.
Гоша, настойчиво подталкивая потными ладошками в спину, сопроводил его к
столику и усадил на лучшее место. Марка это устраивало, раз уж все равно
приходилось ждать. С его позиции просматривался почти весь бар и входная
дверь. Телекамера оказалась прямо над ним, и объектив фиксировал почти то же
самое, что видел он. И скрипачка, и журналист его не интересовали. К Генке
он большой симпатии не испытывал, хотя иногда тот мог быть желчно-забавным.
Потягивая коньяк малюсенькими глотками, Марк снова и снова прокручивал
в памяти последний телефонный разговор -- не столько содержание, сколько
интонации, тембр голоса, даже дыхание. Некоторые вещи по-прежнему
казались необъяснимыми. Вместе с тем возникло и крепло подозрение, что
кто-то сыграл с ним очень плохую шутку.
Пятнадцать минут прошли в мутном хаосе -- сигарета за сигаретой,
глоток за глотком, шум собственных мыслишек, обрывки фраз, словесный
мусор, бульканье жидкости, истертый смех, реплики, брошенные невпопад.
Вокруг -- манекены, разевающие рты. Давно перегорели все их эмоции, воля,
вера, надежды, стремления. Внутри него самого -- тоже пепел взамен
подлинных чувств, пепел, время от времени складывающийся в идеограммы: вот
это -- долг, вот это -- страх, а вот это, должно быть, любовь...
Где же Дина? Если только звонила ОНА... Теперь он почти не сомневался
в обратном. На месте его удерживала только слабая надежда, что все это
в конце концов окажется недоразумением и нелепые загадки найдут вполне
прозаическое объяснение. А разминуться с женой сейчас, когда он достиг
стадии полной опустошенности, представлялось ему самой большой нелепостью.
От нечего делать он прислушался к разговору. Гена, как всегда, трепался
о том, в чем неплохо разбирался, то есть о музыке. На этот раз его болтовня,
кажется, была рассчитана на скрипачку, томно откинувшуюся на спинку дивана и
потягивавшую коктейль. На ней было платье, оставлявшее открытыми плечи и
подчеркивавшее линию груди. Девица сидела, закинув ногу за ногу. В разрезе
виднелся клин очень белой кожи. Отсутствие белья угадывалось. В общем, было,
на что посмотреть. Лицо -- бледная маска с темной чечевицей рта. Неуловимое
выражение в глазах. Возможно, презрение... Браслеты на голых руках.
Татуировка на плече -- "цветок Аравии".
Гена много чего слышал на своем веку, но по-настоящему поклонялся
старому доброму бопу и року шестидесятых. Спиртное развязывало ему и без того
хорошо подвешенный язык. Он становился плавен и почти литературен. Частенько
впадал в дешевую патетику и при этом, скорее всего, был искренним. Хотя бы
изредка быть откровенным -- это ведь тоже потребность. Для некоторых -- почти
мучительная. Для хорошо оплачиваемого журналиста это был шанс достучаться
до кого-нибудь, высказываясь напрямик. Его мнения отличались радикализмом --
в отличие от лакированной заказной патоки, которая изливалась на страницы
красиво оформленной макулатуры. Сейчас Генка был вдохновлен присутствием
"скрипачки" и "грузил" по полной программе.
-- Слушать современный мэйнстрим -- все равно что спать с дорогой и
слегка перезрелой проституткой. Она искушена, опытна, технична и...
предсказуема. К большому сожалению. Нет-нет, она, конечно, делает то, что
нравится клиенту, она прекрасно разбирается в его желаниях, но еще лучше
знает себе цену и осознает собственную привлекательность. Ее кожа идеальна;
каждая поза изящна или, по крайней мере, эротична; каждый жест продуман и
отточен до совершенства, а некоторые выверены по отражению в зеркале.
Освоены все приемы, стимулирующие вожделение. Даже когда она расслаблена и
"отпускает" себя из-под контроля, есть то, что уже проникло в кровь и
стало ее плотью -- способность лгать и смаковать банальные, "комфортные"
эмоции. Она настолько искусна в имитации, что заметить подделку можно только
при наличии сверхчувственного восприятия, которым большинство потребителей
не обладает. Эта музыка-проститутка добрала солидности и состарилась вместе
с музыкантами, исполнявшими ее и научившимися выдувать великолепные мыльные
пузыри. Она может быть потрясающе профессиональной и в силу этого порой
"прячется" за дьявольски совершенным звукоизвлечением. Но лично я
предпочитаю консервам парное мясо...
Он поднес девице зажигалку. Та затянулась и окурила журналиста сложным
букетом табачного дыма и собственного парфюма. Потом кивнула, требуя
продолжения. Но Генку и так уже несло по кочкам.
-- Рок-музыка периода ее полового созревания -- это девственница,
невинное душой создание, полюбившее в первый раз и обреченное на несчастье.
Сочетание свежести и страсти, наивности и неискушенности, легкости и
естественности, "сырости" и искренности, эксгибиционизма и неуправляемых
порывов. Куда? Да куда угодно! Лишь бы не гнить заживо в клоаке обывательщины!
Музыку спасает примитивизм, но когда его пытаются подделать, хочется блевать.
Это как с бабой -- пусть щебечет глупости, но хотя бы не врет! О чем это я?
Ах, да -- о нашей "девушке". Если не клиент, то она сама уж точно потеряет
голову. Вполне вероятно, что удовлетворения вы не получите, однако
почувствуете тайну, скрытую от вас так же надежно, как ушедшая в прошлое
собственная юность. Встряска может оказаться очень сильной. Но чаще она
пробуждает только ностальгию. Проворачивается некий ключик -- и заржавевшая
шарманка внутри вас воспроизводит одну и ту же мелодию. Единственную. То, что
ужалило в пятнадцать лет, забыть и разлюбить невозможно. Это -- тот самый
чертов праздник, который всегда с тобой. Или хотя бы его затрепанная афиша.
Вы превращаетесь в тень -- призрак чистого и открытого для всех вибраций
мира создания, которым были когда-то... Вы можете цинично воспользоваться
"девушкой", которую вам навязали, например, испортить ее, но это будет
означать только признание собственной тупости и эмоциональной глухоты. Вы
забиваете скрипкой гвозди? Прекрасно! Можете похвастаться этим в компании
таких же болванов, потребляющих сухофрукты вместо натурального сока. Моя
незамысловатая "девушка" может вернуть вас на остров молодости. Ненадолго,
но эти минуты, секунды или мгновения того стоят. Они возвращают вас к
источнику жизни. Пара глотков -- и вы снова можете окунуться в удушливый
смрад современного существования...
Гоша слушал эту высокопарную чушь с иронической ухмылочкой, изредка
подмигивая Марку -- дескать, знаем мы вас, писак гребаных! Большую часть
времени он уделял все же созерцанию плоти, томившейся так близко и с полной
очевидностью принадлежавшей ко второму типу по Генкиной классификации.
Скрипачка хранила загадочное молчание, поощряя журналиста взмахами длиннющих
ресниц.
Марку было скучно и тревожно -- крайне необычное сочетание. Слишком
много слов. Они кружили вокруг него, будто назойливые мухи, и падали на
липкую ленту сознания, пока оно не оказалось засижено ими. До него вдруг
дошло, что эта болтовня служит какой-то, вполне определенной, цели.
Слова -- как дымовая завеса, за которой происходит что-то, скрытое только
от одного Марка...
* * *
В зеркале над стойкой отражались старые маятниковые часы. Прошло сорок
пять минут с того момента, как он вошел в бар. Она сказала "максимум, час"?
Что ж, он подождет еще немного. Столько, сколько понадобится, чтобы червяк
внутри нажрался нервных клеток и наконец успокоился.
Ему показалось, что маятник замедляет ход. Он следил за тем, как диск
описывает сверкающие дуги, нарезая пространство тонкими ломтями. Из
образовавшихся щелей полезли золотые мухи; обнажилась до предела обветшалая
изнанка обоев, прикрывающих суть вещей... Он ощутил приближение эйфории.
Маятник все дольше зависал в крайних положениях. Почти незаметная, но
непрерывная смена ритма привела к тому, что голоса превратились в низкий и
неразличимый гул. Вскоре коса времени почти остановилась, прекратив свою
безжалостную работу...
И тут Марк понял, что не чувствует ног. При обычном онемении ими
можно было пошевелить. Сейчас же он не сумел сделать ни единого движения.
Более того, паралич стремительно распространялся вверх по телу. Когда Марк
решил помочь себе руками и попытался опереться на столик, обнаружилось,
что и руки ему уже не подчиняются. Они безвольно лежали на бедрах, и он
не мог даже согнуть пальцы. В этом не было ничего болезненного -- просто
тело будто превращалось в невесомый и неуправляемый шар. Физическая легкость
и тошнотворная волна паники -- "Черт подери, что это со мной?!"...
Впрочем, голова еще работала достаточно ясно, хотя где-то на окраинах
сознания уже образовался золотистый туман, в котором тонули все неприятные
образы и мысли о плохом. Тишина вытеснила гул и стала почти осязаемой, будто
Марк был игрушкой, обложенной прозрачной ватой. Золотая стена, сулившая
изоляцию и покой, приближалась; мир сузился до размеров пятачка, на котором
стоял столик, диван и сидели два человека -- Гоша и его скрипачка. Гена
куда-то исчез. Вместе с ним исчез интерьер "Махаона", все остальные люди
и память о том, зачем Марк вообще приезжал сюда.
Гошик внезапно протрезвел. Его лицо оказалось очень близко, а шепот
звучал, как глухое рычание.
-- Вот и славно, старик, -- сказал он, похлопав Марка по щеке. -- Сейчас
мы выйдем проветриться.
Марк пялился на плоскость, посреди которой торчали лампа, пепельница и
бутылка коньяка, из которой ему дважды доливали. Он не заострял на этом
внимания и воспринимал как само собой разумеющееся. Выходит, зря.
Гоша ловко смахнул бутылку в карман, а "скрипачка" раздавила сигарету
в пепельнице. Оба вдруг стали чрезвычайно деловитыми. До Марка дошло (эту
мысль еще не поглотил золотистый туман забвения), что девица, безусловно,
действует заодно с Гошей, опоившим его "сладкой печалью". Последние
сомнения на этот счет исчезли, когда та придвинула к нему свою
кукольно-гладкую плоть и голосом, абсолютно похожим на голос Дины, сказала,
сплевывая слова с тонких ядовитых губ:
-- Спасибо, что дождался, милый!
* * *
Потом его подхватили под руки и повели к выходу, как перебравшего
пьянчужку. Девица оказалась в неплохой физической форме, а Гоша тяжело
пыхтел. Кто-то из бывших собутыльников вызвался помочь, но его вежливо
отшили. К тому моменту Марк уже не мог подать сигнал бедствия. Его голова
свесилась на грудь, а ноги двигались бесконтрольно, выпадая из-под туловища
в полном соответствии с силой тяжести, словно конечности манекена с хорошо
смазанными шарнирами. Он не владел даже мимикой лица. Внутри черепа
перекатывались черные шарики страха, а на физиономии застыло то самое
выражение, которое она приобрела пять минут назад, -- скука и надетая поверх
этой скуки растерянная глуповатая полуулыбка.
[.............................................................]
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг