Соня Гринберг невозмутимо вязала, сгорбившись за стеклянной перегородкой.
Славик пытался утешиться, рассматривая в раздевалке "ТВ-секс". Все
выглядело довольно бледно, за исключением негритянки, снятой спереди и
помещенной на развороте. Та сидела с прямой спиной, соединив свои
растянутые дойки у себя над головой. Между ног у нее было нечто,
напоминавшее Марианскую впадину. Некоторое время Славик прикидывал, что бы
он делал с этой поглотительницей мужиков, и пришел к выводу о своем полном
ничтожестве.
Зашвырнув журнальчик подальше, Рыбкин отправился делать обход.
Остановился возле третьей палаты и долго пялился в глазок. Скукотища была
такая, что даже причуды Бобо сейчас показались бы нелишними. Но Бобо еле
дышал, отключенный барбитуратами, и тонкая струйка слюны свисала из уголка
его рта.
В восьмой палате шестой год обитал "неликвид". Так называли человека по
фамилии Живаго. У него был забавный сдвиг. Он мнил себя инкарнацией
пастернаковского персонажа и, кроме того, всерьез считал, что рядом с ним
постоянно живет его малолетний сын. Все, происходящее в городе или даже в
стране, так или иначе отражалось на этом несуществующем сыне. Если верить
"неликвиду", дитя неизменно пребывало в нежном возрасте и требовало
неусыпной заботы.
Но это еще не все. Сын, оказывается, был глухим, и "неликвид" писал ему
послания собственной кровью - обычно стихотворные. Поскольку бумаги у него
не было, он пачкал простыни, одежду или стены. За это его очень не любили
санитары. И что характерно: добывая "чернила", "неликвид" частенько
прокусывал себе пальцы, язык, расцарапывал десны или выгрызал устрашающие
раны на руках, но ни разу не предпринял суицидальной попытки (еще бы -
когда-то он ведь был учителем стандартной биологии и анатомии). Вены у
него были, как у двенадцатилетнего подростка.
Сегодня этот графоман сидел на полу рядом с кроватью и втолковывал
что-то "сыну". Рыбкин расценил это как вопиющее нарушение режима. Он даже
ощутил праведное негодование. Наконец-то. Хоть какое-то развлечение.
Когда санитар открыл дверь и вошел, "неликвид" уже успел забраться на
краешек кровати - чтобы осталось место для "сына". Если он и пытался
притворяться спящим, то очень неумело. Рыбкин сбросил его на пол одной
рукой. У Славика зарябило в глазах от того, что он увидел.
- Не будите его! - завизжал "неликвид". - Он только что заснул!
Брезгливо поморщившись, Рыбкин взял простыню двумя пальцами и потянул
вверх. В него врезалось щуплое тело и тут же с воплем отскочило в сторону,
точно резиновый мяч.
- Ой, не могу! Не могу! - запричитал псих. - Дай мне его!
Он схватил с кровати воображаемого ребенка, сложил руки перед грудью и
побежал с добычей в угол. Рыбкин безразлично улыбался. Он расправил
простыню и поднес ее к свету, падавшему из коридора. Она была покрыта
кровавыми каракулями, выведенными пальцем. Судя по тому, что слова
наползали друг на друга, а строчки шли вкривь и вкось, "неликвид" писал в
почти полной темноте. Днем он бывал более аккуратен. И все же от скуки
Рыбкин прочел все.
- Ах ты, козел... - произнес Славик, закончив приобщаться к
маниакально-депрессивной поэзии.
"Неликвид" сидел под стеной и укачивал пустоту. Санитар не стал его
бить. Вначале. Он всего лишь пинками "подбросил" пациента поближе к свету
и осмотрел его руки. Ранки на пальцах уже затягивались. Тем лучше. Рыбкин
ограничился конфискацией испачканной простыни и "уложил" "неликвида"
спать.
После колыбельной, которую спела резиновая дубинка, тому уже было не до
"сыночка".
Славик заглянул в двенадцатую. Колян усадил "свинку" в позу лотоса. Это
была привычная и уже изрядно поднадоевшая хохма, имевшая, впрочем,
определенный смысл - после непроизвольного мочеиспускания запачканными
оказывались только бедра пациентки... В глазок Рыбкин видел ее слегка
оплывший профиль, абсолютно неподвижный на фоне серой обивки. Жалкое
создание! Оно вызывало у санитара еще большее презрение оттого, что до
него было не достучаться. Его нельзя было даже уязвить или сделать ему
больно. Оно обитало в незримой башне из слоновой кости, отбрасывая лишь
тень в мир реальности и животных страстей. "Хренова водоросль!" - подумал
Рыбкин раздраженно и отправился в процедурный кабинет.
Здесь он пошатался среди зачехленного барахла. Горела одна лампа
дневного света из шести. Голубой кафель казался в полумраке грязно-серым.
Когда-то тут работали двенадцать человек, и скучать не приходилось даже
ночью... Внезапно Рыбкин почувствовал себя крайне неуютно. Он затравленно
оглянулся. Клаустрофобия? Без сомнения. Однако было еще что-то - смутное
ощущение угрозы, исходящей от... электроконвульсатора. Аппарат для
электросудорожной терапии, похоже, был не прочь разогреться...
Проклятие! Славик облизал губы. Хорошо хоть спирт еще остался. Он
приготовил себе сорокаградусную смесь в стерильной пробирке для забора
крови... Выпил. Слегка отпустило. Беспричинная тревога улетучилась. Но
пустота вползала в голову через ноздри, рот, глаза, уши и проделывала все
новые и новые дыры в веществе мозга, превращая его в пористую губку,
лишенную объема. Эта губка впитывала информацию, однако в ней не рождалось
никаких мыслей...
Каждый звук гулко отдавался в коридоре. Славик даже слышал, как Соня
шумно сопит над клубком шерсти. Вот звякнули спицы - она отложила их в
сторону. Листает журнал дежурства...
- Покогми "свинку"! - заорала Гринберг так, что Рыбкин поморщился. Зато
человеческий голос вернул его к действительности. Он бросил взгляд на свои
великолепные часы.
Все правильно. 22:30. Ох уж эта еврейская щепетильность!
"Ты ждешь еще меня, прелестный друг?.."
- Да знаю! - огрызнулся Славик и достал из шкафа одноразовый шприц.
Потом открыл сейф, извлек картонную коробку и машинально пересчитал ампулы
с глюкозой. Возникло некоторое несоответствие между тем, что он видел, и
тем, что ожидал увидеть. Он не сразу понял, что это несоответствие
означает. А когда понял, то захихикал - но тихонько, чтобы Гринберг не
услышала.
- Ну, Колян, ты даешь, мать твою! - прошептал он, восхищаясь своим
сменщиком. Тот изобрел простейший способ облегчить себе жизнь. Он попросту
игнорировал "свинку" в течение всего дежурства. Рыбкин готов был поставить
свой месячный заработок на то, что пациентку из двенадцатой палаты никто
не кормил и перорально по крайней мере трое суток... Значит, у него
сегодня будет меньше работы. Гораздо меньше.
Но Колян все-таки придурок. Это делается немного не так.
Рыбкин взял две ампулы, положил их в карман халата и вышел в коридор.
Здесь он подмигнул Соне, уставившейся на него из-за стекла, будто
аквариумная рыбка "телескоп пестрый", и, весело насвистывая мелодию песни
под названием "Я дам тебе все, что ты хочешь", открыл дверь двенадцатой
палаты.
Его встретил устоявшийся запах мочи и пота, заглушить который был не в
силах даже дезинфектор. Рыбкин не стал включать свет (выключатель
находился на панели центрального поста). Тусклого луча, падавшего из
коридора, оказалось вполне достаточно. В конце концов он НЕ СОБИРАЛСЯ
делать укол. Славик подошел к "свинке" и похлопал ее по бритой голове, на
которой только начали отрастать волосы. И не волосы даже, а пух -
настолько мягкими они были...
В этот момент что-то хлюпнуло у него под ногами. Он посмотрел вниз - на
носки своих идеально белых туфель. Они уже не были ИДЕАЛЬНО белыми. На
правом расползалось желто-коричневое пятно.
- Это что такое? - тупо спросил Рыбкин у сидящего перед ним манекена
(за годы работы санитаром он привык задавать риторические вопросы). - Я
спрашиваю, что это такое, твою мать?!.
Славик был ошеломлен. Подобное случалось десятки, если не сотни раз, но
сегодня он нервничал, как никогда в жизни. Он был, что называется, на
взводе. Спусти курок - и ба-бах!
Пока бабахнуло тихо. Рыбкин всего лишь ударил "свинку" по щеке. Ее
голова дернулась и свесилась набок, безучастные глаза уставились в пол.
Рот приоткрылся - между зубами стал виден абсолютно СУХОЙ язык. Рыбкин не
осознал, что это означает. Злоба зашкалила. В мозгу стучали противные
молоточки. Ему хотелось задушить эту тварь, увидеть, как ее глазные яблоки
выползают наружу...
Он медленно поднял правую ногу и вытер подошву об упругое покрытие
стены. Потом попытался унять дрожь в руках и возбужденное дыхание.
Гринберг редко заглядывала в палаты. ("Блядские чистоплюи!" - подумал
Славик обо ВСЕХ, кто не был санитаром.) Это давало ему отсрочку.
Он вышел в коридор и аккуратно закрыл дверь палаты. Мускулы его лица
были сведены судорогой - на нем застыла пугающая улыбка. Но пугаться было
некому. Соня сидела за перегородкой из небьющегося стекла, склонившись над
спицами.
По пути в сортир Рыбкин почувствовал боль в пальцах. Оказалось, что он
незаметно для себя раздавил ими одну из ампул. На халате образовалось
влажное пятно. "Похоже, кое-кто сегодня описался", - сказал подленький
внутренний голос, интонации которого, несомненно, принадлежали Соне
Гринберг. Рыбкин ощутил, как дергается левое веко. Он поднес ко рту
окровавленные пальцы и начал их посасывать...
Затем он постоял в сортире, прислушиваясь к успокаивающему журчанию
воды. Бросил в сливное отверстие унитаза остатки ампулы, целую ампулу и
нераспечатанный шприц. Во всем этом было мало смысла. Его никто не
контролировал.
Он спустил воду. Постоял еще немного. Сплюнул. Слюна была вязкой и
тянулась, тянулась изо рта, будто стеклянная нить. Или леска, привязанная
к проглоченному крючку. Рыбкину показалось, что кто-то вот-вот начнет
вытаскивать наружу его внутренности. Он выпрямился. Голова раскалывалась
от внезапно нахлынувшей боли.
Что-то было не так. Плохая работа. Плохие запахи. Плохие люди. Они
плохо с ним обращались.
Настолько плохо, что впору было разрыдаться.
В пять часов семь минут утра Соня обнаружила Рыбкина спящим на топчане
в мужской раздевалке. Почему бы нет? - она и сама вздремнула с полуночи до
четырех. Славик проснулся от одного лишь ее присутствия. Сел. Его тут же
бросило в пот.
- Пойди посмотри на Бобо, - приказала Гринберг. - Что-то он дергается.
Перевяжи его на всякий случай.
У Рыбкина отлегло от сердца. Почему-то он ожидал совсем другого
известия. Какого? Этого он еще не осознавал.
Он поднялся, чувствуя необъяснимую слабость во всем теле. Кое-что он
соображал, поэтому прихватил с собой резиновую дубинку.
- Свет! - буркнул он, выходя в коридор.
Соня вернулась на пост и щелкнула тумблером на панели. Рыбкин глянул в
глазок на двери третьей палаты, которая теперь была ярко освещена. Бобо до
сих пор не проснулся, но ворочался, словно больной в тяжелом бреду. Когда
Рыбкин приоткрыл дверь, стало слышно, что пациент повизгивает по-собачьи.
Славик был опытным санитаром - на своем веку он видел и слышал и не такое.
Вдруг Бобо дико завизжал и сделал попытку вскочить - с ЗАКРЫТЫМИ
глазами. Рыбкин отреагировал мгновенно. Он двинул психа дубинкой в живот,
а когда тот сложился пополам, швырнул его на кровать. Самое удивительное,
что Бобо при этом так и не пришел в себя. Он свернулся калачиком,
умиротворенно урча. Как только Рыбкин повернулся к нему спиной, снова
раздался дикий, безумный визг, от которого закладывало уши.
- Что ты возишься?
Славик вздрогнул и обернулся.
Соня стояла на пороге палаты.
"Какого черта тебя сюда принесло, корова любознательная?" Рыбкин послал
ее - про себя. Потом распрямил Бобо, постукивая его дубинкой по суставам,
и пристегнул к кровати кожаными ремнями. Спящий визжал не переставая. В
этих воплях звенел смертельный, непереносимый ужас. Из уст Бобо Рыбкин
слышал всякое - от похабных анекдотов и ритуальных песнопений до рецептов
приготовления паштета из детской печени, - но подобный концерт тот закатил
впервые.
Славик захлопнул дверь, отгородив себя от звукового кошмара. И понял,
что надо бы снова хлебнуть из пробирки... Соня возвращалась к своему
вязанию, виляя жирным задом. У Рыбкина, смотревшего ей вслед, возникло
почти непреодолимое желание распороть скальпелем хрустящую ткань халата у
нее на ягодицах и искромсать желеобразную плоть. Хорошо, что скальпеля под
рукой не оказалось...
- Убери в двенадцатой, - сказала Соня, обернувшись. И погрузилась в
свой аквариум, где было спокойно, тихо, пахло дезодорантом и завораживающе
мелькали острия спиц, нанизывая на себя петли пряжи...
Славик тихо шептал проклятия. Эта идиотка Гринберг все-таки
заинтересовалась тем, как поживает "свинка". Санитару Рыбкину предстояло
выполнить самую неприятную часть работы. И ничего не возразишь. В
контракте его обязанности были оговорены предельно четко.
Со "свинкой" все было в порядке. Во всяком случае, так показалось
Рыбкину. Он подошел к ней, расставил ноги пошире, чтобы не запачкать
туфли, и обхватил ее шестидесятикилограммовое тело, просунув руки под
мышками. "Вставай, сука, папочка пришел!" - прохрипел он, рванув сидящую
вверх.
Прислонив "свинку" к стене, Славик изучил лужу, а затем развернул
пациентку и увидел, что загрязнение приняло глобальный характер. Он едва
удержался от того, чтобы снова не отхлестать ее по роже.
Пачкаться не хотелось. До конца дежурства оставалось два с половиной
часа. Куча времени, если знаешь, как им распорядиться. Рыбкин знал. Он не
был лентяем, нет - просто сегодня он понял: ГРЯЗНАЯ работа не для него.
Человеческая грязь - это всегда нечто специфическое. Исключительная
пакость. С гораздо меньшим отвращением он убирал бы коровий навоз.
Он отлучился ненадолго и вернулся с каталкой. Уложил на нее "свинку" и
покатил в сторону душевой. Увидев это. Соня покрутила пальцем у виска.
Впрочем, ей было все равно - каждый сходит с ума по-своему. Рыбкин
осклабился. Она поняла его без слов и щелкнула тумблером.
Душевая была огромной и напоминала процедурный зал в какой-нибудь
водолечебнице а-ля "Пятигорские купальни". Из-под замутившихся от пыли
плафонов сочился желтый свет. В трубах резвился местный водяной - вонючий
мутант из канализации. Жертва аборта.
С порога Рыбкин сказал в пустоту: "Привет!". Его настроение улучшалось
с каждой минутой.
"Вет! Вет! Вет!" - донесся ответ из кабинок.
Славик вытолкнул каталку на середину помещения и установил ее прямо над
зарешеченным сливным отверстием. Напевая себе под нос старую песню о
главном, он развернул шланг, закатал рукава халата и включил воду.
Напор был таким, что "свинку" чуть не смыло с каталки. Рыбкин
захохотал. Он сдернул с нее пижаму, широкие брюки и бросил их в контейнер
для грязного белья. Перевернул безвольно лежавшее тело на живот и устроил
ему массаж тугой струей горячей воды.
Душевую заволокло туманом, а "свинка" порозовела еще сильнее. Славику
казалось, что он обрабатывает кусок парного мяса. Он вымыл этот кусок до
блеска и продолжал тереть его намыленными ладонями...
Соня, сидевшая в кресле перед отключенными мониторами, забеспокоилась.
Рыбкин застрял в душевой надолго. Он всегда казался ей неуловимо странным.
Может быть, это была всего лишь неприязнь... Она не обратила бы внимания
на задержку, если бы не сегодняшнее поведение Бобо, Его крики произвели на
дежурную сестру тягостное впечатление. Соня чувствовала беспричинный страх
с тех самых пор, как услыхала их...
Она отложила наполовину связанный свитер и медленно направилась в
сторону душевой. Проходя мимо двери третьей палаты, она на всякий случай
подергала ручку. Дверь была заперта.
У Рыбкина случилась приятная неожиданность - эрекция. Самое смешное,
что он не сразу это заметил. Ему доставляло неосознанное удовольствие
гладить "свинку". Сам он будто бы витал при этом где-то далеко. Потом
что-то изменилось в его восприятии - и поврежденные датчики снова послали
сигналы в мозг...
В этот момент Рыбкин сделал потрясшее его открытие. Он понял, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг