берегу, готовились к встрече Нового Года. Только дом отставного прокурора
выглядел заброшенным, ну и, конечно, его собственный дом. Теперь поселок
показался ему городом лунатиков, местом посадки инопланетных кораблей,
недоступным и обманчиво близким в слезящейся перспективе.
Розан догнал его и обдал перегаром. Марк тяжело дышал, и Стеклов понял,
что тот не дойдет. Им оставалось преодолеть еще две трети периметра озера.
И в этот момент он увидел лодку. Она стояла в маленькой илистой бухте и была
пуста. В сумерках лодка казалась черной и похожей на огромную рыбу с
распоротым животом и удаленными внутренностями. Он не заметил бы ее, если
бы не косой белый крест из полусгнивших деревянных весел, лежавших на дне.
- Слушай, - сказал Розан над ухом. - По-моему, это та самая лодка...
- Гарик!!! - заорал Стеклов, но крик получился каким-то глухим и угас
без эха в бездонной воронке темноты.
Могли ли ОНИ отправиться отсюда домой пешком? Наверное, могли. Особенно,
если Ромадин все-таки спилил дерево... Но Борис почему-то не верил в это.
- Садись! - приказал он Розану и полез к лодке через покачивающиеся
кучи древесного гнилья. Розенфельд без возражений пробирался следом, хотя
Стеклов спиной ощущал его страх. Страх двигался рядом, как бесплотный
двойник человека. Просто чуть более темная часть пространства, готовая
слиться с озерной чернотой...
Они начали сталкивать лодку на воду. Под кормовой лавкой валялся
какой-то предмет. Когда Розан тяжело завалился на нос, вода, плескавшаяся
на дне, вынесла на обозрение маленький детский ботинок. Борис вцепился
руками в борта лодки, загоняя занозы под ногти.
Шнурок извивался маленькой красной змейкой.
Мех был пропитан водой.
Одной заклепки не хватало.
Это был ботинок Славика.
Стеклов стал грести, чтобы хотя бы тупая однообразная нагрузка
высосала из него эту ноющую боль, непрерывно тянувшуюся муку ожидания самого
страшного. От весел отслаивались щепки и трухой расползались под пальцами...
Он отталкивался от черной жижи, но лишь для того, чтобы еще глубже
погрузиться в трясину безнадежности.
* * *
Прошло какое-то время. Справа появились огни, будто звезды в разрывах
облаков, которые ничего не освещали, кроме самих себя. Они оставались
единственным ориентиром в опустившемся мраке.
За спиной Стеклова раздался тихий всплеск. Через несколько секунд две
руки легли ему на плечи... Это была шутка, слишком дурацкая даже для Розана.
Тот не мог придумать ничего более идиотского, дикого, непристойного. И
непонятно было, как он подкрался так тихо.
Борис в ярости обернулся и увидел, что это не Розан.
Он узнал поблескивавшую норковую шубку Марины, но все еще не мог
разглядеть ее лица. Насколько он понимал, а понимал он мало, Розенфельда в
лодке вообще не было. Остывшие ладони коснулись его шеи, и он содрогнулся.
Если так сходят с ума, то его безумие было одним из самых неудобных.
Но эта тварь сзади была слишком реальной. Ее голова приблизилась
вплотную. "Марина" не дышала, но пахла, как болото. Липкие руки сомкнулись
вокруг его шеи. Ошейник из покрытой инеем стали... Если это и была ласка,
то пригодная лишь для некрофила. Он бросил весла и попытался разжать эти
пальцы, но его растертые до крови ладони соскальзывали, а ногти раздирали
кожу на горле. Тонкий язык проник в его левое ухо, словно покрытая слизью
улитка, и начал ввинчиваться в ушную раковину. Левая половина головы
превратилась в часть гипсовой маски, и тут он вспомнил о пистолете.
Рука долго не могла попасть в карман, а когда попала, то оказалось, что
"беретта" лежит неудобно - стволом кверху. Пока Борис неловко вертел его
в непослушных пальцах, едва не стало поздно - он оценил ласку смерти.
Эту безмятежность.
Этот покой.
Эти смехотворные судороги насквозь фальшивой жизни...
Он выстрелил, потому что все вдруг стало ему безразлично. Выстрелил,
просунув ствол пушки под левой рукой. Раз, второй, третий... Даже выстрелы
казались здесь щелчками.
Руки отпустили его. Лодка медленно кружилась на черной арене в
присутствии единственного зрителя.
Когда Стеклов, наконец, обернулся, женского тела в лодке не было. Зато
Розенфельд полулежал на носу и не отвечал на оклики. Борис бросил весла и
подобрался к нему поближе, рискуя перевернуть утлое суденышко.
Розан показывал кадык небу, окаменев с двумя дырками в груди и животе.
Кровь свернулась быстро, и входные отверстия были обозначены лишь небольшими
пятнами на свитере.
Стеклов чувствовал чудовищную усталость. Кто-то играл в шахматы
человеческими фигурками, а теперь фигуры стали выбывать из игры. Эндшпиль -
только и всего. Время жертв и разменов, пусть даже безрассудных.
Он перекинул труп через борт лодки, и тот сразу же пошел ко дну.
Розенфельд исчез так же ненавязчиво и без претензий, как жил.
После этой простой операции лодка зачерпнула много воды и была
полузатоплена. Стеклов вернулся к веслам. Теряя всякую чувствительность и
способность ощущать боль, он начал грести в сторону темного промежутка в
полосе огней, где должен был находиться его дом.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Свет фонаря ослепил его, и он выпрыгнул из лодки слишком далеко от
берега, погрузившись в воду до колен. Ил хлынул в сапоги, а волна холода
добралась до паха. Борис схватился за ветки и оттолкнул от себя посудину,
которая - он не сомневался в этом - ему больше не понадобится.
Толстая стерва зачем-то ждала его на берегу, шаря лучом фонаря по
слепому зеркалу озера. Что она хотела увидеть - собственное отражение? Или
след кошмара, в который он стрелял? Стеклов вдруг понял, что не только
Лариса могла услышать звуки выстрелов...
И тут он увидел Мартина, о котором совсем забыл. Тот был мертв уже
пару часов и напоминал мокрое, брошенное за ненадобностью чучело.
Пес напоролся на толстый гладкий сук, пронзивший его до позвоночника.
Следы его когтей остались там, где он в агонии загребал гнилые листья, землю
и собственные внутренности. Судя по глубине вырытых ямок, он умирал долго
и мучительно.
Стеклов начал смеяться. Его смех далеко разносился по берегу. Смех
освобождал от черноты; безумие становилось прозрачным и даже приятным,
поскольку исчезала всякая озабоченность...
Лариса оцепенела где-то рядом, словно только что осознала роковой
диагноз. И вдруг он ударил ее еще раз, выбив из рук слепивший его фонарь. Им
вдруг овладела сильнейшая агорафобия.
Он пошел прямо к дому, чтобы побыстрее спрятаться в этом столетнем
склепе, а стерва со стеклянными глазами заторопилась следом. Она все еще
цеплялась за разваливающуюся реальность, но он знал, что в ее мозгу уже
произошло короткое замыкание; копоть покрывала череп изнутри, и дым
просачивался через глаза и полуоткрытый рот...
Нечто подобное произошло и с ним. Несмотря на это, она боялась
приближаться. Он упал в кресло и нащупал в кармане размокшую папиросу
с "травкой". Огляделся по сторонам в поисках спичек и увидел снятую
телефонную трубку.
- Ты звонила кому-нибудь? - спросил он у своей жены.
- В полицию, - промямлила она.
- Ты глупая сука, Лариса, - сказал он очень спокойно. Его фраза была
сочетанием звуков, которые не выражали никаких чувств.
Он достал из кармана пушку и прицелился. Не попасть было трудно - ее
фигура целиком заслоняла дверь.
Первая пуля попала жене в лоб, но он даже не понял этого. Просто
большая черная родинка появилась над переносицей, а дверь приняла на себя
тяжесть пошатнувшегося тела. Вторая пуля выбила глаз и окрасила серый
пластик в грязно-коричневые тона. Борис демонстрировал завидную кучность
стрельбы. Лариса осела и повалилась набок, как растерзанная ребенком кукла.
На бытовом уровне Стеклов сохранял удивительную рассудочность. Он снова
наполнил обойму патронами из коробки и оттащил труп в сторону, чтобы можно
было без помех открыть дверь. После этого он еще раз окинул взглядом
комнату и только теперь заметил коробки с гирляндами и игрушками,
приготовленными для украшения новогодней елки.
На лице Стеклова появилась детская мечтательная улыбка. Он запустил
руку в одну из коробок и понял, что еще не все потеряно. Он никому не
позволит испортить себе последнюю новогоднюю ночь.
Раздался стук в дверь.
- Открыто! - крикнул он, не оборачиваясь.
Дверь действительно была не заперта. Он услышал старческое дыхание
с характерной хрипотцой. Бывший прокурор просунул в щель узкую мордочку
ехидны.
- Добрый вечер! Мне показалось, у вас тут какой-то шум...
- Вам показалось, - сказал Стеклов, оборачиваясь и безмятежно
улыбаясь.
Взгляд Геннадия Андреевича переместился на его брюки, до колен
испачканные грязью, и мокрые следы на полу. Потом он увидел женский труп.
Мимика соседа доставила Борису немалое удовольствие. Старикашку
скрутил священный страх, а потом в нем проснулся законник. Но раньше, чем
он успел брызнуть слюной, Стеклов выстрелил в него.
Пуля проломила ветхую грудь и отбросила экс-прокурора назад. Он
перевалился через бездыханную тушу жены и остался лежать, задрав вверх
тощие волосатые ноги в каких-то нелепых кроссовках с подошвами, сиявшими в
темноте.
* * *
Когда приехала полицейская машина, дом был залит светом, а хозяин
развешивал гирлянды на ближайшем дереве. Сосна под окном кабинета уже была
обезображена гигантскими сверкающими шарами и бумажными клоунами. Из
распахнутого окна доносилась очень громкая музыка. Ферри пел "My Only
Love", и Стеклов беззвучно подсвистывал ему. Полицейские "жигули"
остановились за "фиатом", из машины вышли двое и направились к мужчине,
стоявшему на стремянке. Разговор получился коротким, но исчерпывающим.
Нет, он не вызывал полицию. У него все в порядке. Должно быть, чья-то
глупая шутка. Не говорите, просто дурацкая шутка. Особенно, в такую ночь.
Идиотов все еще хватает... А кто звонил? Женщина? Подождите, я спрошу у
жены. Нет-нет, мне не трудно! Ну ладно, если это лишнее... Пропали дети?
Кошмар! Пойду проверю, что там с моими...
Он крикнул, и к его безмерному удивлению в окне детской на втором этаже
появились две головы. Хорошо, что полицейские не заметили его замешательства.
Им было холодно и паршиво. Проклятая служба... Все чаще посещает какая-то
глухая злоба. Особенно, когда видишь, как готовятся к веселью богатые кретины...
Кто этот? Художник? Понятно... Помнишь, ту серо-розовую мазню в кабинете у
начальника? Что, его работа? Да нет, но этот такой же... Пусть хоть штраф
заплатит! Да пошел он на хер! Еще адвокатов натравит... Поехали отсюда.
О черт, сегодня будет совсем не весело...
Когда красные огни полицейских "жигулей" пропали за деревьями,
Стеклов включил ток и полюбовался своей работой под звуки "Авалона". Ферри
декадентски повздыхал еще немного, а потом пластинка кончилась.
Борис вернулся в гостиную и откупорил коньяк. Налил в стакан из-под
"колы" и выпил, не ощутив крепости. Он отпраздновал таким образом свой
неизлечимый сифилис: последнее мясо иллюзий отпало от скелета его
одиночества.
* * *
После этого он отправился в мастерскую и включил верхний свет. Еще
никогда он не сделал ни одного мазка при электрическом освещении, но сейчас
такой пустяк ничего не значил. Он начал наносить краски на загрунтованный
холст, простоявший на мольберте несколько месяцев. Он делал это, ощущая
дыхание приближающегося кошмара.
Если он и думал о чем-то, то только о том, чтобы успеть. Не было времени
работать с палитрой; он выдавливал краску из тюбиков прямо на холст и
растирал пальцами, размазывал ладонями. Крупные капли пота скатывались по
лицу, но пылала только голова, все остальное тело было застывшим,
непослушным, окоченевшим.
Прямоугольное окно холста отделяло его от действительности, и он
выплескивал на него пятна электрического яда, алкогольной блевотины; рыл
безнадежно длинный туннель к смерти сквозь стекло пустоты; пытался найти
отбросы собственного "я" и слепить его воедино вопреки отторжению
омертвелых тканей...
И даже время больше не давило на него, освободив дыхание. Он не знал,
сколько часов ему осталось, но точно знал, что немного. Когда он закончил,
то отвел самого себя в кабинет. Он тащил свое тело, как спившийся бродяга
тащит за собой пса на веревке, надеясь что-нибудь получить за него на
живодерне.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Он проснулся и понял, что шепот ужаса, прокравшийся в сон, не обманул
его. Он ощутил чье-то присутствие - человеческие тела набухали во тьме,
как весенние почки на деревьях. Он открыл глаза и протянул руку к
выключателю лампы. В кабинете пахло гнилью, а от двери повеяло сыростью.
Вспыхнул свет. Борис увидел своих детей.
Ему показалось, что его скручивает судорога, но на самом деле он
остался неподвижен. Невероятная тяжесть придавила его к кровати и запечатала
в прозрачный саркофаг.
- Я замерзла, папа, - сказала Рита и протянула к нему ручку, такую
же белую, как простыня. Ее одежда промокла насквозь. Бант в волосах обвис,
словно большая розовая медуза. Стеклов хотел посадить ее рядом с собой, но
когда его руки обхватили ее тело и сжали его, изо рта девочки хлынула
грязная ледяная вода.
Постель мгновенно превратилась в зловонное болото, но у Бориса не
хватило духа оттолкнуть то, что он считал своим ребенком. Славик тоже
подошел ближе. Его щека была разорвана до уха, и от этого лицо казалось
перекошенным. Сквозь разрыв просачивался ил, которым был забит рот
мальчика. Стеклов специально наклонился, чтобы посмотреть на его ноги. Как и
следовало ожидать, он увидел только один ботинок.
Когда дети легли рядом, Борису показалось, что к нему в кровать положили
два промерзших кошачьих трупа. Он понял, что они не дышат. Кошмар был соткан
настолько совершенно, что его оставил парализующий ужас. Ничего другого
просто не существовало, и потому он смирился...
Потом появилась Марина. Подошла, мягко ступая, и забрала его послушных,
ласковых, мертвых детей. Он и сам стал послушным. Когда она протянула руки,
он увидел в круге света от лампы, что на пальцах нет ногтей. Они уже выпали,
и на их месте были гноящиеся раны. Он понял, что это не Марина, а ТА, ДРУГАЯ,
ХОЗЯЙКА ОЗЕРА...
Женщина наклонилась еще ниже и коснулась обвисшим животом его руки. С ее
головы свешивались спутанные мокрые волосы.
Безглазое лицо придвинулось, и рваные губы накрыли его рот. В звенящей
тишине он слышал удаляющиеся шаги маленьких ножек. Он и не предполагал,
что в дурном сне может быть так уютно, а оцепенение радикально избавляет от
боли...
* * *
Через приоткрытое окно донеслась страшная, нечеловеческая музыка. К
музыке добавился ритмичный шорох, будто кто-то танцевал на ковре из опавших
листьев. Один, два, несколько человек...
Он выглянул в окно всего на секунду - этого оказалось достаточно. Вся
компания была в сборе: Гарик, Марина, парень с деревянным обломком в
глазнице, слепая девушка с пустым рюкзаком, Славик, Ритуля, лиловая женщина
со вздувшимся животом... Все были там, внизу, и переступали одновременно,
задрав головы к плачущим небесам... Вспыхнули гирлянды, тени танцующих
задвигались на потолке... Борис наблюдал за призрачным хороводом на
внутренней стороне век...
Музыка принесла с собой запах. Этот запах испортил ему праздник. Вряд
ли так гнусно пахли жена и старик, лежавшие в гостиной, хотя Стеклов уже
не помнил, сколько ночей прошло с тех пор, как он убил их.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг