летом расхождения, наверное, огромные, но час сюда - час туда для меня не
имеет никакого значения. Все это хрень и баловство!
Кстати, о "сенбернаре". Так я прозвал главного врача этой тюремной
психушки за величественный вид и отвислые щеки. Кажется, он профессор, и
при этом сволочь редчайшая. Гораздо более утонченная, чем его сторожевые
псы. "Доберы" шефа втайне ненавидят, как и любого кадра с десятиклассным
образованием, не говоря уже о высшем. Но вынуждены подчиняться.
"Сенбернар", в свою очередь, их презирает и при разговоре брезгливо
оттопыривает нижнюю губу. Глазки у него слезятся, а веки красноватые и
припухлые.
Он слишком солиден и занят собой, чтобы приходить часто, однако,
когда это все же случается, мы имеем дело с явлением почти божественного
масштаба. Еще бы: в его руках ключи нашей жизни и смерти. Ну, свободы уж
точно. От него зависит, выпустить нас отсюда когда-нибудь или оставить
гнить навечно... Он решает, здоров ты или болен, опасен или безопасен,
человек ты или просто кусок мяса. Он - последняя инстанция. Поэтому даже
отвязанные придурки из "МЦ" засовывают свои грязные языки в свои грязные
задницы и ведут себя, как хорошие мальчики.
Но вряд ли это может помочь. "Сенбернар" неумолим и лишен эмоций,
точно дохлая корова. Он даже игнорирует наши вопросы... Мы для него вроде
белых мышей - наш писк ничего не значит. Так себе - реакция на
раздражитель... Он изучает наше поведение, глубину нашей деградации -
белый идол, преисполненный чувства собственного превосходства. Хотя о
каком поведении может идти речь в этой клетке? Маньяк может быть примерным
заключенным, а нормальный человек перегрызет себе вены от безысходности.
Не каждый из нас Боэций, и не каждому дадут написать "Утешение
философией". У нас бы тебе отбили почки, Боэций, и всякую охоту
философствовать...
Одиночество сводит с ума быстрее, чем что-либо другое. Вы не знали?
Одиночество опустошает, от него воют на луну, оно убивает способность
радоваться простым вещам и замечать страшные перемены. Когда-то я знал
одинокую женщину - она была некрасива, и никто не хотел даже спать с нею.
Я, кстати, тоже. В конце концов, сны довели ее до ненамыленной веревки.
Одиночество среди людей, в обществе которых я вынужден постоянно
находиться против своей воли, еще хуже, потому что такое положение
противоестественно. Оно разрушает последнее, что у меня осталось - хрупкие
стенки моей личности. В городах это происходит сплошь и рядом, поэтому
вокруг столько алкоголиков и психопатов, столько эксгибиционизма, столько
обнаженной агрессии, столько распадающейся человеческой ткани... Пауки,
посаженные в банку, начинают поедать друг друга...
Опять я не о том. Буду описывать только реальное, то есть, то, что
нельзя изменить. Но я не могу изменить самого себя - значит, я реален? - и
не могу изменить свои мысли - значит они тоже реальны? О, если бы самые
черные из моих мыслей превратились в червей, змей, белых бультерьеров
(черт, откуда эта блажь?!) - это была бы маленькая армия генералиссимуса
Макса, и эта армия проложила бы мне дорогу к свободе!..
"Сенбернар" появился в палате со свитой из двух жлобов, немного
попыхтел, приказал Шуре зачем-то открыть рот, едва скользнул по мне
взглядом, указующим перстом обозначил жертву и увел с собой Карлушу. На
спецобработку. Не знаю точно, что это такое, но после процедуры каждый из
"менструаторщиков" становится очень тихим. Примерно на неделю. По-моему,
кто-то все же передает им наркоту...
Мои догадки лучше держать при себе. Тем более, что скоро меня поведут
на воскресную прогулку. "Прогулка" - это одно только название и вместе с
тем особо изощренное издевательство. Гуляю я по глухому бетонному коридору
длиной никак не меньше двухсот метров. Не знаю, куда он ведет, должно
быть, прямиком в ад. Приставленному ко мне "доберу" даже лень за мной
следить, и он оставляет меня здесь одного на час.
Бежать некуда, если вы не веселое привидение Каспер и не умеете
проходить сквозь стены. За дверью - комната санитаров, где они режутся в
деберц, пьют спирт, а по ночам трахают пациенток. В основном, тех, которые
не могут пожаловаться Святому Бернару, или тех, которые сами хотят.
Насколько мне известно, ни одна еще не проговорилась...
Прогулки эти я ненавидел, но понимал, что двигаться надо. Четыре года
в психушке - слишком долгий срок, чтобы действительно не сойти с ума. Но
время - иллюзия, и рассудок иногда возвращается, как бродяга-зомби в свою
разрытую могилу... Хуже было то, что я превратился в скелет, обтянутый
кожей. По правде говоря, я здесь совсем зачах. Иногда я шепчу себе:
слушай, кретин, если ты собираешься когда-нибудь выйти отсюда или сбежать,
тебе нужны силы. Для побега нужны силы, даже для надежды нужны силы, но
откуда им взяться?.. Я пытался отжиматься от пола и подтягиваться на
оконной решетке. Однажды за этим занятием меня застал ретивый "доберман".
Две недели я не мог ничего делать руками. Даже жрал с трудом. Вилку держал
в кулаке, как трехлетний. А теперь представь меня в туалете... Представил?
Отдыхай... Потом я пробовал снова - слишком шумно пыхтел по ночам. Дали
еще раз - понял, что Шура Морозов не дремлет. Прикончил бы тварь, да сил
нету... Мышцы дряблые, ноги дрожат, в голове постоянный шум... Недолго мне
осталось, люди...
Так вот, о прогулках. Не знаю, почему, но выводят меня одного. Никто
другой в нашей палате подобной привилегией не пользуется... С некоторых
пор в комнате у "доберманов" появился приемник. Гулять стало чуть веселее.
Сегодня услышал одну из новых музыкальных станций. И надо же - повезло!
"Full Tilt Boogie Band" как раз играли "Заживо похороненный в блюзе".
Верно сказано, без балды. Заживо похороненный - это я и есть. Чуть не
завыл. И такая меня тоска взяла - хоть головой об стену!..
Ну нет, думаю, суки, - не дождетесь! Собирал себя по крупицам, по
кусочкам. О маме вспомнил, о тебе, Ирочка, стерва (ты-то хоть жива еще?
как я тебя хочу!), об этом кретине Клейне, который втравил меня в это
дерьмо, ну и, конечно, о тебе, господин писатель, раззвонивший обо всем в
своей дурацкой книжонке! Спасибо еще раз, удружил! Теперь ничего не стоит
меня вычислить. Надеюсь только на то, что Виктор книг не читает, или на
то, что я для него - пустое место. Шлак. Живой труп. Смешная, конечно,
надежда, но пока еще живу... Кстати, надо будет письмо накалякать
писателю, предупредить беднягу. А то ведь грохнут ни за что, и станет мне
совсем одиноко. Все, решено - напишу письмо. Только как его отправить?
"Доберы" злобствуют, а из наших вряд ли кого в обозримом будущем
выпустят...
Кое-кто полагает, что у меня паранойя. Я всех своих соседей по палате
задолбал - почти все время торчу возле окна. Наблюдаю. Странный я чувак -
все равно бежать некуда. Но наблюдаю. Жду машину. Или вертолет. Или еще
что покруче - ОНИ способны на все.
Вообще-то соседи правы - свет я им, конечно, заслоняю. Хотя какой
тут, к чертям собачьим, свет?! Писателишка не ошибся - стекла грязные,
мухами засиженные, и оттого кажется, что весь мир дерьмом облит. А когда
кажется, значит, так оно и есть. Такой вот незрелый буддизм...
Пейзаж, между прочим, тоже невеселый. Решетки, чахлые деревья,
грязно-красный кирпич. Ирку я, правда, ни разу не видел - тут писатель
наврал. Впрочем, прощаю. Я же понимаю - художественный вымысел.
3
Только что написал цифру "3", но тут-то и завертелась карусель,
тут-то все и началось. До этого я не жил, а тихо гнил, коптил не небо даже
- потолок. Все изменилось за какую-нибудь пару месяцев. Спасибо тебе,
неизвестный благодетель, кто бы ты ни был и где бы ты ни находился!
Спасибо. Проси, что хочешь, - все отдам, все сделаю. Скажешь идти
куда-нибудь - пойду. Если завтра попросишь душу - отдам и душу. Только
жизнь мою не проси. Ради жизни я и помощь твою принял... Если найду Ирку,
не проси ее у меня - не отдам. Ну не такая же ты сволочь, чтобы Ирку у
меня забирать, правда? Зачем тебе женщина? А Ирка всего лишь женщина,
куколка моя любимая - две руки, две ноги, теплая влажная щель между ног
(черт, так и до рукоблудия недалеко!) и килограммов так под шестьдесят
тщеславия. Тоже, между прочим, жертва. Только это нас и сблизило, когда
она еще наложницей Виктора была. Шлюха продажная, но не могу без нее!..
Что сказать о первой ночи, когда появился тот старик? Обычная была
ночь, необычные сны. Описывать бесполезно. Девки, само собой, снились,
только на самом интересном месте все хорошее заканчивалось. Меня
бесполезно суккубами пугать - у меня ад еще до полового акта начинался.
Не знаю, как можно терзать нечто бесплотное, но именно это
происходило в кошмарах. Плоти нет, и нет боли. Зато есть кое-что похуже.
Распад личности. Осознание того, что уже не существуешь. Черные птицы по
кусочку склевывают мозг, гигантский каток раскатывает его в лист
бесконечно малой толщины, и штамп с твоим именем выбивает в нем черные
дыры, пожирающие остатки света...
Той ночью я проснулся после того, как нашел на сковородке Иркины
глаза.
...За окном висела половинка луны - знаете, такая кисло-желтая,
печальная, голая. Я вытер пот со лба, отдышался, прислушался... Морозов
деликатно сопел в свои две дырки, Потный во сне постанывал, один раз даже
ручонку вскинул. Остальные, включая господина писателя, пускали слюни в
объятиях Морфея. Должно быть, объятия были ласковые, а руки у Морфея -
пухленькие, как у той бабы, с которой мы в девяносто втором в вагончике
канатной дороги...
Стоп. Это к делу не подошьешь. Итак, я прислушался, а затем и
пригляделся. Свет луны был мглистый и рассеянный, словом, дорогу в туалет
найти можно. Я ее, правда, давно отучился по ночам искать. "Доберманов" с
такой чепухой беспокоить нельзя. Не для того у них ночные дежурства, чтобы
сопровождать в сортир каждого придурка, которому отлить захочется. Так что
выбора нет... Даже Самурай предпочитает терпеть, а у него недержание
конкретное.
В общем, дорогу я не искал. Просто смотрел на лунную нашу палату и
потихонечку осознавал: что-то не так. Потом вспомнил, и мне стало не по
себе. Казалось бы, глупо, но кое-чего я еще боюсь. У меня даже руки
похолодели. Карлуша-то с процедуры не вернулся...
Я как-то сразу понял, что все, нет больше нашего Карлуши. Загнулся
бедняга - или загнули, но ему это уже без разницы. Остались
"менструаторщики" без барабанщика.
Я себе мало доверяю. Почти совсем не доверяю. Однако на этот раз был
уверен в том, что не ошибся. Еще труднее было спорить с тем, что я увидел
на прибранной Карлушиной коечке.
Она стояла в углу, справа от моей. На ней лежал старик, повернувшись
ко мне лицом. Глаза под густыми бровями были открыты и, не мигая, смотрели
на меня. Длинная черная борода свисала до пола, а седые волосы почти
полностью покрывали подушку. Лицо казалось изможденным, как у заключенного
из "Дахау", но во взгляде была безумная сила.
Понятное дело, я тут же хотел вонзить себе ногти в брюхо. Для
проверки. Поскольку моя левая рука находилась в этот момент чуть пониже
(девки-то мне все-таки снились), то боль была такая, что я чуть не
подскочил и даже сдавленно завыл. Чуткий наш Шура заворочался, почмокал
губами, но не проснулся...
Старик продолжал все так же спокойно смотреть на меня. В то, что его
поселили в палату ночью, а я ничего не слышал, поверить было трудно.
Вернее, невозможно, но рассудок еще цеплялся за какие-то рациональные
объяснения... Новый пациент был облачен в живописные лохмотья. До меня
стало доходить, что если это и сон, то из тех, Клейновских, которые не
отличишь от реальности, пока не перенесешься куда-нибудь еще...
И вдруг старик поманил меня к себе пальцем. Я еще не совсем очухался
и никак не отреагировал. Тогда он бесшумно встал, бесшумно подошел и
бесшумно присел на краешек моей кровати. Я отодвинулся, но недалеко. На
гомика он был мало похож, а на убийцу тем более. Хотя последняя фраза есть
еще одно свидетельство моей безмерной наивности.
Короче говоря, прятаться от него под матрас или устраивать родео в
палате было бессмысленно. "Кончай меня, дедушка!" - подумал я наполовину в
шутку, наполовину всерьез.
И тут он, будто в ответ, дал мне пощечину.
Я охренел. Ладонь у него была маленькая, холодная и твердая; глаза
сияли, как у пророка, а губы кривились в брезгливой гримасе.
- А вот это уже хамство... - начал я вполголоса и протянул руку,
чтобы пересчитать дедушкины вставные зубы. И что вы думаете - я не сумел
его ударить! Понимаю, что надо, а не могу. Могу, но не хочу. Кстати, это
почти одно и то же...
Я сразу же вспомнил Харьков, свою старую квартирку. Тогда подобный
фокус мне показывал Клейн. Правда, масон, надо отдать ему должное,
обошелся без рукоприкладства. Наверное, положение мое в те денечки было не
такое паршивое. Вам судить - в книжке об этом эпизоде почти правда
написана...
Невероятные глаза старика видели меня насквозь. Они препарировали
душу с той же безжалостностью, с какой скальпель вскрывает тело. Вся моя
несостоятельность, несовершенство, смехотворность моих самооправданий
оказались как на ладони. Самому себе я представлялся вывернутым наизнанку.
Лучи, падавшие из чужих зрачков, пришпилили меня к месту, как булавки
бабочку. Зрачки светились, будто фосфоресцирующие шкалы приборов, а
приборы эти показывали приближающуюся катастрофу.
- Пошел ты! - сказал я, злобно скрипя зубами.
Никогда, ни на одну минуту не хотел я признавать над собой
чьей-нибудь личной власти. Если кто-то пытался давить на меня, я либо
вступал в борьбу, либо уходил в сторону. Никому не лизал задницу. Кое-кто
считает, что я много потерял. И не сделал карьеру. И остался никем. И у
меня нет так называемых "друзей". Но это мнение придурков, которые
регулярно упражняют свой язык...
Однако есть еще власть общества и системы. Эта власть безлика и
размыта. Ее давление неизбежно, удушающе и неумолимо. День за днем система
лепит из тебя то, что ей нужно. Деталь. Всего лишь одну из миллионов. И в
конце концов вылепит, можешь не сомневаться... Необитаемые острова,
полинезийский рай, тибетское вольное молчание - лишь призраки твоего
запуганного, раздавленного "я". Поэтому ты никуда не убежишь, а я буду
слушать твои жалобы до самой смерти. И смеяться.
Ничего такого старик, разумеется, не сказал, а я не успел подумать.
Наверное, это было лишнее. Он улыбнулся, но глаза его не потеплели и не
стали менее безжалостными. Я сказал себе, что у него хороший дантист.
- В тебе еще достаточно злобы, сопляк, - тихо проговорил старик. У
него оказался глухой, приятный голос, без этих противных, визгливых
старческих ноток.
- Доволен? - спросил я. - А теперь катись!
Со мной происходило что-то непонятное. Почему-то я не хотел поднимать
шум и обнаруживать присутствие этого старика, оскорбившего меня. Хотя
"доберманы" наверняка отбили бы у него желание вести ночные беседы. Тем не
менее, я покорно лежал и слушал его бред. Или бредил сам.
- Ты хотел бы выйти отсюда, сопляк? - спросил старик уже без улыбки.
Я пропустил его дурацкий вопрос мимо ушей и задал свой:
- Кто ты такой?
- Если тебе будет легче, жалкое создание, то назови меня как-нибудь.
Давай поиграем в эту игру - тебе ведь кажется, что у тебя бездна времени.
Какие имена тебе нравятся? А какие звуки?
- Много понта, старик! - сказал я. - Сделай что-нибудь, а не трепись.
Он покачал седой головой. Волосы у него были длинные, белесые и
жидковатые, как у престарелого Игги Попа. Я окончательно убедился в том,
что он не из наших. С таким хайром тут не держат. И все время я продолжал
искать себя в выпуклых сияющих зеркалах его глаз...
- Мой вопрос не такой уж глупый, - проговорил старик с отсутствующим
видом. - Разберись в себе. Может быть, ты не так уж мечтаешь выйти? Когда
хотят - делают... Снаружи страшно - ты не забыл? Охота продолжается...
Он задел меня за живое. За ОСТАВШЕЕСЯ во мне живое. Оно было
похоронено где-то в непроницаемом саркофаге моей неврастении.
- Кто ты, старик? Я не шучу... - голос у меня стал хриплым, как у
Леонарда Коэна, повредившего связки.
- Скажем, так: я помогаю освободиться.
- Кому?
- Слабым. Глупым. Тем, кто считает себя бедным и несчастным.
И тут меня осенило. Я понял, кого напоминает мне этот клоун и его
маскарадное тряпье. Я испытал даже какое-то облегчение, когда все
превратилось в буффонаду. Потом меня будто обухом ударило. Разочарование
было глубоким и болезненным. Мой чердак уже никуда не годился - в нем
поселились призраки и фальшивые надежды.
Но старик не исчез. Он по-прежнему сидел передо мной - дряхлая плоть,
излучавшая сверхъестественную, опрокидывающую силу.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг