Есть улицы, которые славятся своими зданиями. Есть улицы, которые
славятся своими садами. А Тихая улица славилась своими пареньками.
Все пареньки с Тихой улицы были как на подбор: белокурые, ясноглазые,
веселые. Стоило одному из них записаться в кружок бальных танцев, как
сразу же все записывались в кружок бальных танцев. Стоило одному
насвистать новый мотив, как сразу и все насвистывали новый мотив. Стоило
одному купить шляпу, как сразу все покупали шляпы.
И только Шурик Петров, который недавно окончил ремесленное училище, был
непохож на всех.
А между тем все у него было как у всех: волосы - белокурые; глаза -
ясные; нос - веселый, чуть вздернутый; работал он, как и все, на заводе;
любил, как и все, ходить в кино, играть в волейбол, покупать мороженое,
ухаживать за девушками.
Но хотя все у него было как у всех, делал он все не как все.
Все зачесывали свои белокурые волосы набок, а он их стриг под машинку.
Все по воскресеньям ходили на танцы, а он в это время играл в шахматы.
Все щеголяли в синих костюмах, желтых ботинках и фетровых шляпах, а он
щеголял в простой гимнастерке, спортивных тапочках и форменной фуражке.
Все, ухаживая за девушками, сразу признавались им в любви, а он,
ухаживая за девушкой, честно признался, что просто ему дома было скучно
сидеть, вот и решил он за кем-то поухаживать.
А эта девушка была красавицей Катенькой, и кто бы ни увидел ее, тот
сразу влюблялся в Катеньку, если, конечно, уже не был влюблен в другую
девушку.
И Катенька Шурику Петрову резонно ответила:
- Если вам просто дома скучно сидеть, то пошли бы вы в парк культуры и
отдыха, а за мною и без вас есть кому ухаживать.
Услышав такой ответ, Шурик Петров разгладил под ремнем гимнастерку,
сдвинул на затылок фуражку и сказал:
- А почему бы нам вместе не пойти в парк культуры и отдыха?
Но Катенька оглядела его с фуражки до тапочек и, вздернув свой вздорный
носик, сказала:
- Как же я с вами пойду, когда у вас нет ни такого костюма, как у всех,
ни таких ботинок, ни такой шляпы?
И она вскочила в трамвай и помахала оттуда своим нежным розовым
пальчиком перед своим вздорным девичьим носиком.
А Шурик Петров остался на трамвайной остановке. И пошел домой
опечаленный.
Как раз в это время пареньки с Тихой улицы шли в дом культуры на танцы.
Увидев, что Шурик Петров опечален, они окружили его и спросили, что с ним
случилось.
И он рассказал, что с ним случилось.
- Что ж, - сказал один славный паренек, - правильно отшила тебя
Катенька. Ведь тем-то и славятся пареньки с Тихой улицы, что все как один.
А раз все как один, то и один должен быть как все.
Логично?
И так как Шурику Петрову показалось, что это вполне логично, то во
вторник он пошел в магазин и вечером щеголял, как и все, в синем костюме,
желтых ботинках и фетровой шляпе.
А в среду сходил в дом культуры и записался в кружок бальных танцев.
А в четверг, как и все, насвистывал новый мотив.
А в пятницу отросли его белокурые волосы, но он не подстриг их под
машинку, а зачесал, как и все, набок.
А в субботу он стал так похож на всех других пареньков с Тихой улицы,
что когда сфотографировался, то его карточку отдали другому пареньку и тот
думал, что это его карточка, а Шурику Петрову отдали карточку другого
паренька, и Шурик Петров думал, что это его карточка.
И теперь он твердо знал, что он - это тот, кто держит Катеньку за руку.
Это знал он, но этого не знала она.
- Здравствуйте, Катенька, - сказал Шурик Петров, - я так соскучился, я
по видел вас целую педелю.
- Почему же вы меня не видели, - спросила она, - если каждый вечер мы с
вами ходим в парк культуры и отдыха слушать соловьев?
- Нет, Катенька, - сказал он, - вы ошиблись.
Я еще ни разу не ходил с вами в парк культуры и отдыха. Но сегодня,
если только вы согласитесь, я готов слушать соловьев хоть всю ночь.
- Ну что ж, - сказала она, - когда кончатся танцы, можно пойти и
послушать соловьев.
Так они разговаривали, танцуя вальс, фокстрот и польку, а как только
кончились танцы, Шурик Петров поспешил в гардероб, чтобы раньше других
получить свою шляпу. Но когда он получил свою шляпу, то увидел, что
Катенька уже выходит на улицу с белокурым, ясноглазым пареньком в синем
костюме, желтых ботинках и фетровой шляпе.
- Постойте, Катенька! - закричал Шурик Петров. - Вы обещали пойти со
мной, а уходите с кемто другим!
- Почему же с другим? - удивилась она. - Я ухожу с вами.
- Как же со мной? - сказал он, чуть не плача. - Ведь я вот где, а он -
это вовсе не я.
И тот паренек подтвердил:
- Конечно, я - это не ты.
- Вот видите, - сказал Шурик Петров. - Он сам говорит, что он - это не
я. А кто вас пригласил пойти слушать соловьев?
- Я пригласил, - сказал паренек.
- Нет, я пригласил, - сказал Шурик Петров.
И пока они спорили, вокруг них собрались все другие пареньки с Тихой
улицы и сказали:
- Да хватит вам спорить. Твоя как фамилия?
- Александр Петров, - сказал Шурик Петров.
- А твоя?
- Петр Александров, - сказал паренек.
- Это кто Петр Александров? - спросила Катопька. - Разве ты Петр
Александров? - спросила она у парепька. - Это ты Петр Александров, -
сказала она Шурику.
- Нет, я Александр Петров, - сказал Шурик Петров.
- А ну, предъяви паспорт, - потребовали пареньки.
Но пока он искал паспорт, другой паренек увел красавицу Катеньку, и,
когда Шурик Петров мрачно сказал, что он не взял с собой паспорта, возле
него уже не было Катеньки, а были только славные пареньки с Тихой улицы.
- Ну, чего нос повесил? - дружелюбно сказали они. - Выше голову, Петр
Александров! Давай пошли домой.
- Я не Петр Александров, - сказал Шурик Петров, - я Александр Петров.
- Брось вкручивать! - сказали они. - Вон где Александр Петров! Его уже
и след простыл. Он уже, наверное, целуется с Катенькой в парке. А ты Петр
Александров, так что унывать у тебя, брат, нет никаких причин.
- Как же нет причин, - воскликнул Шурик Петров, - когда я теперь не
знаю, кто я?
- Ну и чудак! - сказали пареньки с Тихой улицы. - А на что же милиция?
В милиции, брат, установят твою личность в два счета. А ну пошли в милицию!
И вышли на нашу улицу.
А на нашей улице было много народу, - казалось, будто все юноши и
девушки, сколько их есть в городе, пришли в эту теплую ночь на нашу улицу,
где желтые фонари трепетали в зеленой листве деревьев.
Одни возвращались в этот час с танцев, другие - из театра, третьи были
в кино, четвертые - просто так, неторопливо гуляли среди веселого и
нестрого потока. Все были различно одеты, смеялись разными голосами,
напевали разные песни и уже издали узнавали друг друга, потому что каждый
отличался от всех и вес отличались от каждого.
Только пареньки с Тихой улицы были все как один. И все как один они шли
в милицию, чтобы одного отличить от всех.
И вся наша улица потешалась над ними.
АНДРЕЙ
ХИЖИНА
И ЕГО ГОРЕ
Был у меня товарищ. Андрей Хижина. Подводный инженер.
Oн имел квартиру из двух компат, кухни, ванной и прихожей.
В одной комнате жил он сам с Варенькой. В другой - его дядя Кузьма
Кузьмич.
Каждое утро Андрей Хижина уезжал к берегу моря, где строился подводный
завод. Работы у него было много, а после работы он еще учился, и домой он
возвращался очень поздно.
Он ехал домой в автобусе, а от автобусной остановки бежал бегом - так
не терпелось ему поскорей увидеть свою Вареньку. Он бежал по улице, как
спортсмен, - загорелый, белозубый и ловкий, и, врываясь в квартиру как
ветер, подхватывал Вареньку на руки.
И он всегда приносил с собой букетик цветов, или кулечек конфет, или
какой-нибудь забавный подарок со дна моря.
Варенька была такая маленькая и худенькая, что в трамвае у нее
спрашивали:
- Девочка, ты выходишь на этой остановке?
Но она была уже не девочкой. Она тоже работала и училась, и когда
приходила домой, то сразу начинали хлопать все двери в квартире, греметь
все кастрюльки в кухне, звонить телефон в прихожей, говорить радио в
комнате и все предметы вдруг обретали голос и движение.
- Ведь это только подумать, - говорил Андрей Хижина, - двадцать шесть
лет я ходил но тем же улицам, по которым ходила ты; ездил в тех же
трамваях и автобусах, в которых ездила ты; забегал в те же магазины, в
которые забегала ты; и, наверное, я не раз встречал тебя, даже не
догадываясь, что ты - это ты!
И они оба смеялись, так это казалось им невероятно.
И хотя он говорил это каждый вечер уже два года, по Варенька слушала
его с таким интересом, будто он говорил это первый раз.
А утром Андрей Хижина снова спешил к берегу моря. Он ехал к морю в
автобусе, но до автобусной остановки бежал бегом - так не терпелось ему
поскорей увидеть свой подводный завод.
После него уходила на службу Варонька.
И дома оставался один дядя.
- Ну, наконец-то! - говорил он. - Слава богу!
Теперь хоть можно подремать спокойно.
Весь день он лежал в своей комнате на продавленном диване, небритый и
сонный, в мятых брюках и отвислых подтяжках.
Иногда вечером Андрей Хижина встречал своего дядю на кухне.
- Ну как, дядя, - спрашивал он, - все еще нс надумал идти работать?
- Как же! Надумаешь! Даст твоя супруга подумать! - ворчливо отвечал
дядя. - Тут не только подумать - подремать не приходится. То она затеет
мыть пол, то говорит по телефону, то к ней придут подруги. Никакого от нее
покоя!
И, шлепая домашними туфлями, дядя поскорей уходил к себе, ложился на
продавленный диван, закуривал и размышлял: что бы еще такое сказать про
Вареньку, которую он терпеть не мог, даже не здоровался с нею, когда они
встречались.
Так жили в одной квартире Андрей Хижина, Варенька и дядя Кузьма Кузьмич.
Однажды s осенний ветреный день Варенька простудилась и заболела.
Приехала неотложная помощь, впрыснули Вареньке пенициллин и сказали, что
надо ее отвезти в больницу.
Она лежала на кровати, маленькая и беспомощная, как подбитая птичка. Не
хлопали двери. Не гремели кастрюльки. Не звонил телефон. Молчало радио.
А по лестнице поднималось Горе.
Оно останавливалось на каждой площадке и вглядывалось в номера квартир.
Лостпица была ярко освещена, по когда Горе выходило на площадку,
электрическая лампочка меркла и светила вполнакала и номера квартир
разглядеть было трудно.
Горе было неопределенного пола, высокое и строгое, в старой шляпе с
большими полями, в широком и длинном пальто. Из глубоких темных впадин
глядели красивые и грустные глаза.
Горе остановилось у квартиры номер шестнадцать, прислушалось и открыло
дверь.
Оно вошло не нозвонив, не постучав, не спросив разрешения.
В прихожей оно сняло галоши и поставило в угол зонтик.
Андрей Хижина был возле Вареньки. Горе встало за ним.
Оно стояло за его спиной, наклонялось вперед, когда наклонялся он,
отступало назад, когда отступал он, ходило по комнате, когда ходил он. Оно
ехало вместе с ним в машине, вошло в приемный покой, н когда он взял в
свои руки маленькие, горячие и вялые ручки Вареньки, Горе так стиснуло его
плечи, что он чуть не вскрикнул от боли.
Андрей Хижина вернулся домой. Вместе с ним вернулось и Горе. Было уже
поздно. За окном метался ветер, гнул деревья и раскачивал фонари.
Андрей Хижина не зажег света. Он опустился на стул. Горе стояло за его
спиной, обнимало его плечи, давило на них, и он склонялся все ниже и ниже.
- Ну, поплачь, поплачь, сыпок! - шептало Горе. - Как тихо стало в
квартире. Как пусто и холодно стало в квартире...
Так прошло время до самого рассвета. До рассвета сидел Андрей Хижина в
темной комнате, стиснутый и придавленный Горем. А когда наступил рассвет и
по мраке комнаты стали рождаться предметы, он поднялся и надел пиджак.
И Горо спросило:
- Куда ты?
- На работу, - сказал он. - Мы будем сегодня устанавливать опорные
фермы.
- Не пущу, - сказало Горе. - Какие там формы, когда у тебя горе?
- Нет, я пойду, - сказал он.
- Пет, не пойдешь, - сказало Горе. - Или ты уже забыл свою Вареньку,
как она лежала на кровати, маленькая и беспомощная, похожая на подбитую
птичку?
- Я не забыл ее, - сказал Андрей Хижина, - но я должен идти. - И он
повел плечом, чтобы освободиться от цепкой руки Горя.
- Ну что ж, - сказало Горе, - раз должен, так иди, только и я пойду с
тобой.
- Нет, - сказал он, - ты будешь мешать мне.
Да тебя и не пустят туда без пропуска.
- Меня? - усмехнулось Горе. - Меня всюду пускают без пропуска.
Но он осторожно отстранил свое Горе, усадил его в кресло у окна и,
сунув ему в руки первую попавшуюся книгу - чтобы не скучало, - ушел из
дому.
И Горе осталось одно.
Оно полистало книгу, потом поднялось с кресла, побродило по комнате,
включило радио, поглядело фотографии, развешанные на стене: ему стало
скучно. Оно все видело, все знало, и ничто не могло развлечь его. И,
поскучав с полчаса, Горе надело в прихожей галоши, взяло зонтик и
отправилось к берегу моря, туда, где Андрей Хижина строил подводный завод.
В бюро пропусков, как часовые, стояли вахтерши в платках и шинелях;
командировочные с портфелямп звонили по телефону; ругались шоферы,
оформляя документы. Дощатая перегородка с окошечком ограждала дежурного от
всех человеческих слабостей.
- Здравствуйте, - сказало Горе дежурному. - Я - Горе Андрея Хижины.
- Что? - спросил дежурный, окинув Горе бдительным взглядом. - Андрея
Хижины? - и, порывшись в бумажках, сообщил: - Нет у меня на вас заявки.
- Я знаю, что нет, - сказало Горе, - но вчера его жену увезли в
больницу. Если бы вы только знали, как он любит ee! Если бы вы только
видели, как он глядел на нее, когда она лежала на кровати, маленькая и
беспомощная, похожая на подбитую птичку!..
Горе говорило так жалостио, что шоферы, вытащив носовые платки, долго
отсмаркивались и тяжко вздыхали. Командировочные, прикрывшись своими
портфелями, украдкой вытирали глаза. А вахтерши, стоявшие, как часовые,
громко плакали, и их слезы прямо ручьями текли на черные казеппые шинели.
И даже дежурный, огражденный перегородкой от всех человеческих
слабостей, вдруг всхлипнул и сказал своему помощнику дрожащим и
расслабленным голосом:
- Аникушкин! Человек ты или идол! Да проводи же их поскорее к товарищу
Хижине!
И Горе проводили к Андрею Хижине.
Андрей Хижипа был на берегу. Могучие подъемные краны высились над ним,
широко расставив железные поги. Море лежало тяжелое и черное. Из коды
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг