платанами улицу. - Неужели непонятно? Нашим коммунистам не нравится, что
дело не доведено до конца. Что правительство Некозырева чешет себе
задницу, когда заходит речь о полном восстановлении советской власти. Тут
Анциферов вступил в сговор с Комаровским, ну, с начальником
военно-морского училища, и тот выведет своих курсантов на улицы сразу
после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше - этого я пока не
знаю.
- Кто это Анциферов?
- Бывший секретарь обкома комсомола и нынешний секретарь горкома
компартии.
- Ну, выведут курсантов - а дальше что?
- Как что? У них давно подготовлены списки либералов, демократов,
коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион.
- Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете.
- Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы посидите минут десять в
машине, я за ним сбегаю.
Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У палисадника,
где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке,
три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в машине
было опущено, и я невольно прислушался.
- А помнишь, - говорила одна детским голоском, - как Виктория рожала, а
Энрике принял роды?
- Ты все перепутала, - возразила старушка, чье птичье личико было
словно затянуто паутиной. - Виктория родила от Энрике, а роды принимал
Альберто.
- А вот и не Альберто, а Адальберто! - прошамкала третья, с
провалившимся ртом. - Сама все путаешь.
Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из
трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали,
парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос,
обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный
взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и
осторожно выдвинул ее из окошка. Но "парка" уже не глядела на меня. Она
говорила весьма авторитетно:
- Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!
- Еще бы, - подтвердила старушка с детским голоском. - А помнишь, как
переживала Алисия, когда появился Амадор?
- Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.
- А как ее любил Диего! Ах, как любил!
- Разве Диего? А не Альберто?
- Нет, Диего!
Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и
худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же
ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель.
Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой "Москвич".
Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в
штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске - в ту
пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а
не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с
декабристом Лорером.
- Ну и как? - Нинель сияла от гордости. - Замечательный факт, ведь
правда?
- Мы надеемся, - произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, -
что в "Большой газете" найдется место для подготовленной нами статьи.
- Ну что ж, - сказал я, - давайте статью, я передам в наш отдел
культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым...
Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки,
что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский
болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы
ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом.
Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее
частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации,
которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в
городе, способная противостоять морскому училищу.
- А они что - вооружены? - спросил я, но не получил внятного ответа на
свой наивный вопрос.
По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной
пятиэтажки - ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти
вместе с ним.
Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара -
рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним - вы не поверите - с
ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а
по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы...
- Это Братеев, он наш сосед, - шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать
на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее
волосы... Как она сюда попала?.. Или это не она?..
- Настя, - позвал я негромко.
Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил,
даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он
бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.
Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти.
Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его
бритоголового соседа. Тишина... Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда
рядом со мной вновь появился Сорочкин.
- Дмитрий, что с вами? Вам плохо?
- Плохо, - кивнул я. - Очень плохо.
- Дать валидол? Валокордин?
- Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И
вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.
Да нет, уверял я себя, это не она... Откуда ей здесь взяться? Какая-то
девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по
российским городам?
Однако что-то саднило в глубине души.
Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине.
Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно
выпекали хлеба и булки разных сортов.
Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества
заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от
праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. "Шумит, как улей,
родной завод", вспомнил я слова из старой-престарой песни.
Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в свой кабинет,
где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината.
- Прошу зайти ко мне, - сказал кому-то Давтян в телефонную трубку. -
Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете, я бы не стал по
пустякам...
- Сейчас придет директор, - сообщил он, положив трубку. - Его телефон
наверняка прослушивается, придется пользоваться моим.
Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с шумом распахнул
дверь и вошел в нее боком.
- Ну, в чем дело, Мартик?
Давтян познакомил нас, а потом громким шепотом рассказал Педро
Васильевичу про заговор. Директор выругался в полный голос, после чего
схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал:
- Диего Карлос, привет! Да, это я. Тебе известно что-нибудь про
"комаров"? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек
игрушки! Когда, когда... Может, сегодня вечером, а может, уже сейчас
отправились... Что? Разрешение округа? Если будешь ждать разрешения, то
тебя...
Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают "комары" с этим
Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка,
который без особого разрешения округа не имел права выдать своим
"ребятишкам" боекомплект. Не нравилось мне все это. Ох, сильно не
нравилось!
- Ну, тогда, - кричал в трубку директор, - не взыщи, я приведу своих.
Понял, Диего? Так и доложишь начальству: пришли, мол, мукомолы с
хлебопеками и... Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя.
Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд:
- Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная - голову оторву!
Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее.
- Кто это - "комары"? - спросил я.
- Курсанты военно-морского училища, - пояснил Сорочкин. - У них
начальник контр-адмирал Комаровский. В кабинете у него стоит статуя
Сталина в полный рост. Соответственно - и обучение.
- У них в училище, - встрял Давтян, - не все такие "комары". Есть и
нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы, собственно, и
узнали о заговоре.
- На что рассчитывает Комаровский? - поинтересовался я. - Ну, допустим,
ему удастся бабахнуть по мэрии...
- Да нельзя этого допустить! - Сорочкин, что называется, сверкнул
очами. - Вы что, не понимаете значения такой символики? Опять выстрел
революционного крейсера - а то, что сигнал раздастся не в Питере, особого
значения не имеет. Приморск - известный в стране город. Может такое
начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не успеет,
как коммуняки ворвутся в Белый дом, заарестуют розовых и полностью
захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о запрете
всех партий, кроме своей, и закрытии всех прочих газет. И вот вам
достойная встреча столетия Октября!
Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер! Сидел бы себе за
компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции Кимвалова. Небось
не докатилось бы до Москвы бабаханье "Дмитрия Пожарского". Тоже мне
"Аврора"! У Некозырева правительство, конечно, никудышное, но есть же,
черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же -
основной закон, запрещающий насильственные действия...
А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты
тут очутилась?
Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли
рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск?
Я спросил у Сорочкина:
- А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь?
- Да потому что молодой. Я когда родился, латиноамериканские сериалы
уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем.
- Да, - сказал я. - Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега.
- Тоже красиво, - усмехнулся он. - Если хотите, буду вас так называть -
Лопе де Вега.
Неспешно мы подъезжали к мэрии - солидному зданию советского имперского
стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью. У двери,
охраняемой двумя вооруженными милиционерами, толпились люди. Тут были
горожане обычного невзрачного вида, но были и хорошо одетые люди,
вероятно, в недавние времена называвшиеся "новыми русскими".
Мы вышли из машины и принялись было проталкиваться сквозь толпу, но тут
дверь, ахнув пружинами, отворилась, и из мэрии вышел собственной персоной
Головань. Плечистые охранники начали расчищать ему дорогу, но Головань
остановил их.
- Вы ко мне, граждане? - вопросил он зычно.
- К вам! К вам, Игнат Наумович! - раздались голоса. - Защиты, отец
родной! Запретили вывозить хурму за пределы района, а куда девать?
Уродилось-то хурмы столько, сколько на весь Эс-Эн-Гэ хватит...
- Эс-Эн-Гэ! - Головань надул щеки, как всегда это делал перед
значительным заявлением. - Это уродливое образование доживает последний
год! Шо? Это я вам говорю! Белорусы уже с нами - куда им деваться со своей
бульбой? Армения тоже вернется, как только армянской диаспоре надоест
платить ей денежки...
- Игнат Наумыч, а вот опять повысили плату за воду и электричество...
- Электричество! - бурно подхватил Головань. - Закроем наглухо кран на
нефтяной трубе - и шо будет делать Украина без света и тепла? Плясать
гопак с голой задницей при свечках? Точно вам говорю, придут к нам:
пустите, братья-славяне, обратно! Молдавия пусть забудет о Румынии -
введем войска, не позволим!
- Игнат Наумыч, - кричал главный строитель Шуршалов, размахивая
беретом. - Эх, пропустите, земляки! Я насчет крейсера хочу, Игнат Наумыч!
- надрывался он.
- А-а, крейсер! - услышал Головань его отчаянный вопль. - Крейсер
"Дмитрий Пожарский" должен быть достроен, это я вам говорю! Нельзя его
продавать Чили! Мы направим авианосец к берегам Чили, но не на продажу,
нет, господа латиноамериканцы! Свою морскую мощь им показать - и Чили, и
Перу! - Тут Головань неожиданно пустил слезу и проговорил жалостливым
тоном: - Вы, наверно, знаете, шо мой младший брат Вениамин, кровиночка,
пропал в перуанской сельве...
- Игнат Наумыч, так как насчет хурмы...
- Пропал, исчез! - плача, выкрикнул Головань. - Я послал его установить
связь с "Тупаку амару", была с ними договоренность о межпартийных обменах
- а он пропал! Полгода уже ни слуху, ни духу!
Один из охраны подал Голованю огромный клетчатый носовой платок, и он
звучно высморкался.
- На достройку "Пожарского", - кричал Шуршалов, - нужно всего четыреста
миллионов!
- Да, деньги! - Головань схватил главного строителя под руку. - Жен
заложим, а деньги достанем, брат мой, страдающий брат! Может, там уже
съели тебя дикари...
- Не позволим! - выкрикнул прилично одетый щекастый человек в зеленой
шляпе. - Не позволим съесть твоего брата, Наумыч!
Я заметил, что этот, в зеленой шляпе, украдкой вытер свои туфли о брюки
стоявшего рядом пожилого ротозея. Туфли сияли, сверкали. Вот, подумал я,
простейший способ содержать свою обувь в порядке. Пожилой ротозей медленно
хлопал глазами, он держал в руках плакат: "Свободу Сундушникову!"
- Кто это - Сундушников? - спросил я у Сорочкина.
- Делец, - ответил он. - Из этих, из новокомсомольских деятелей,
молодой да ранний. Спекулировал драгметаллами, разбогател, но попался на
хищении бронзового бюста Инессы Арманд. Теперь он в тюрьме, но сидит в
комфорте. Его бывшие дружки, нынешние деятели компартии, за него хлопочут.
Подводят под амнистию.
- Амнистия не потребуется. Его освободят, как только бабахнет
"Пожарский".
Сорочкин пристально на меня посмотрел.
- Послушайте, Дми... то есть Лопе де Вега. Крейсер не должен бабахнуть.
Мы вас вызвали из Москвы для того, чтобы...
- Ясно, ясно, Валентин. Конечно, я постараюсь помочь вам. - Я взглянул
на часы. - Без пяти три. Я бегу к вашему Ибаньесу. Где мы с вами
встретимся?
- Как только освободитесь, давайте сразу в редакцию. Она вон за тем
углом, метров сто пятьдесят. Газета "Приморское слово".
Когда я, миновав последний - секретарский - кордон, зашел в кабинет
мэра, то бишь, как их теперь опять называют, председателя горсовета, меня
поразил огромный портрет Маркса и Ленина - оба стояли в полный рост за
креслом Сидоренко, причем у Маркса был вид слегка брезгливый, а Ленин, в
кепке, улыбался с хитростью - оттого, наверное, что дело было сделано.
Родриго Ибаньес Михайлович Сидоренко встал мне навстречу - маленький,
толстенький, в светло-коричневом костюме-тройке. Волосы у него были как
будто крашеные.
- А, корреспондент, - сказал он немного в нос и протянул мягкую руку. -
Вот, знакомьтесь, - кивнул он на сидящего у приставного столика крупного
мужчину в милицейской форме, с асимметричным лицом. - Наш начальник УВД.
- Полковник Недбайлов, - привстал тот и пожал мне руку.
- Вот, Хулио Иванович, - сказал мэр (будем так уж его называть),
пригласив и меня сесть за приставной столик, - приехал корреспондент из
Москвы разбираться с крейсером.
- А чего разбираться? - Полковник завозил пол столом огромными
ботинками. - Продавать надо крейсер, пока он весь к свиньям не сгнил.
- Вот, - кивнул мэр. - Таково наше мнение. Оно родилось не вчера, и
пришли мы к нему не просто. Вас как зовут? Дмитрий Сергеич? Вы запишите,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг