какие-то конкретные реформы, собирал съезды, митинги, говорил им, что
так дальше жить нельзя, давайте наконец что-нибудь сделаем, давайте
будем работать по-новому, в ответ я опять слышал бурные аплодисменты и
крики "ура". Газеты и телевидение превозносили меня за мою необычайную
смелость и широту взгляда. Пропагандисты меня напропалую цитировали:
"Как правильно указал, как мудро заметил наш славный Гениалиссимус,
дальше так жить нельзя, давайте что-нибудь сделаем, давайте работать
по-новому". И на этих словах все кончалось.
Собственно говоря, в его признаниях для меня ничего нового не
было. Советская система и в мои времена вела себя примерно так же.
- Но все же, - сказал я Букашеву, - может быть, беда твоя была в
том, что ты окружил себя бюрократами и подхалимами, которые ничего
другого, кроме как хлопать в ладоши, и не умели. Может быть, тебе надо
было выгнать их к черту и обратиться прямо к народу? Народ, я уверен,
он бы тебя поддержал.
- Друг мой, - печально сказал бывший Гениалиссимус, - о каком
народе ты говоришь? И вообще, что такое народ? И есть ли вообще
разница между народом, населением, обществом, толпой, нацией или
массами? И как назвать миллионы людей, которые восторженно бегут за
своими сумасшедшими вождями, неся их бесчисленные портреты и скандируя
их безумные лозунги. Если ты хочешь сказать, что самое лучшее, что
есть среди этих миллионов, - это и есть народ, то тогда ты должен
признать, что народ состоит всего из нескольких человек. Но если народ
- это большинство, то я тебе должен сказать, что народ глупее одного
человека. Увлечь одного человека идиотской идеей намного труднее, чем
весь народ.
- Может быть, ты и прав, - сказал я. - Может быть. А скажи мне,
если ты такой умный, как же ты допустил, что твои соратники оставили
тебя в космосе?
- А я этому не противился, - сказал он. - Мне на Земле больше
нечего было делать. Когда я увидел, что ничего изменить не могу, тогда
я решил, пусть будет, как будет. Я видел, что машина запущена и сама
собой катится в пропасть. И ход ее даже мне не под силу ни замедлить,
ни ускорить. Я устал и хотел куда-то спрятаться от всего и от всех, но
на Земле подходящего места не нашел. Поэтому, когда они решили
оставить меня на орбите, я подумал, может быть, так и лучше. Они
делали вид, что я ими руковожу, и я делал вид. А на самом деле я жил
своей отдельной жизнью - ел, спал, читал книжки, думал и ждал.
- Чего ждал?
- Ждал, когда это все развалится.
- Ну вот, - поймал я его на слове, - значит, ты вел себя точно так
же, как Симыч. Он ждал в морозильнике, а ты в космосе. Какая разница?
По-моему, мое сравнение показалось ему обидным.
- Разница в том, - сказал он сердито, - что прежде чем ждать, пока
эта лодка затонет, я ее долго раскачивал, а он в это время валял свои
глыбы впустую. А потом, конечно, мне захотелось увидеть, чем дело
кончится, и только поэтому я регулярно пил микстуру от Эдика.
- Ты знаешь, что с Эдиком случилось? - спросил я.
- Да, я знаю, ты его отравил. Правильно сделал, это был человек
мерзкий и вредный. А мне его изобретение уже не поможет. Да и ни к
чему. Я дожил до того, до чего хотел, теперь можно и умереть.
Я не помню, когда и как заснул. Помню только, что проснулся на
верхних нарах, когда было уже совершенно светло. Когда я глянул вниз,
я не увидел ничего, кроме аккуратно застеленных нар. Вероятно,
Гениалиссимуса увели ночью, когда я крепко спал.
ВЫСОЧАЙШИЙ МАНИФЕСТ
"Мы, Божией милостию, Серафим Первый, Император и Самодержец Всея
Руси, данным Манифестом высочайше и всемилостивейше объявляем
диявольское, заглотное и кровавое коммунистическое правление
низложенным.
Зловонючая партия КПГБ распущена и объявлена вне закона.
Пропаганда коммунистической идеологии приравнена к числу тягчайших
государственных преступлений.
Россия объявляется Единой и неделимой Империей с монархической
формой правления. Деление Империи на республики отменяется. Основной
административной единицей на местах является губерния во главе с
назначенным Нами губернатором.
Империя располагается на территориях, находившихся ранее под
контролем бесовской шайки КПГБ, включая в себя также Польшу, Болгарию
и Румынию в виде отдельных губерний.
Вся полнота власти принадлежит Императору, который осуществляет ее
через назначенный им Правительствующий Сенат, Кабинет министров и
Комитет губернаторов.
Бывшие органы госбезопасности (служба БЕЗО) преобразовываются в
Комитет народного спокойствия (КНС), главою которого назначается
любезный Нам и Нашим верноподданным Богобоязненный христианин Леопольд
Зильберович.
Всем бывшим коммунистам предлагается сдать свои членские билеты в
губернские, уездные и волостные отделения КНС и пройти через церковное
покаяние.
Всем остальным Нашим любезным подданным предлагается соблюдать
спокойствие и порядок, выявлять заглотных коммунистов и плюралистов,
уклоняющихся от регистрации и покаяния, проявлять бдительность и
нетерпимость ко всем проявлениям лживой и мерзопакостной
коммунистической идеологии.
Данный Манифест Высочайше повелеваю зачитать на площадях, в
Церквах и других местах общественного скопления, а также в воинских
частях, соединениях и на кораблях Императорского Военно-Морского
флота.
С нами Бог!
Серафим Первый, Император и
Самодержец Всея Руси".
Этот Указ я прочел в напечатанной в виде рулона газете "Ведомости
Правительствующего Сената", которую мне стали доставлять с первого дня
моего заключения.
Если бы не эта газета, я бы вообще с ума сошел. Я и так не находил
себе места. Я всю жизнь мечтал стать свидетелем какого-нибудь
переломного исторического события, чего-нибудь вроде крушения империи,
революции или хотя бы контрреволюции. И не обидно ли, во время как раз
такого события (да имея к тому же прямое ко всему отношение) оказаться
ни с того ни с сего взаперти! Хотя, впрочем, и в безопасности. Что
было нелишне, потому что, как я потом узнал, немедленно по воцарении
Симыча (до сих пор не могу его называть Серафимом) на территории
Москорепа стихийно организовались передвижные народные суды, которые
отлавливали бывших комунян повышенных потребностей и плюралистов и,
руководствуясь упрощенным правосознанием, тут же раздирали отловленных
в клочья. Этого в газетах не было, но публиковались длинные списки
казненных по приговору Чрезвычайной коллегии КНС.
А кроме того, изо дня в день публиковались бесчисленные указы, я
их перечислю в том порядке, в котором запомнил:
1. Указ о создании специальной комиссии по расследованию
коммунистических преступлений.
2. Об отказе от уплаты иностранных долгов.
3. Об обязательном и поголовном обращении всего насущного
населения в истинное православие. Во исполнение указа провести
поэтапное крещение всех подданных Его Величества, используя для
данного обряда моря, реки, озера, пруды и другие естественные и
искусственные водоемы.
4. О переименовании всех городов, рек, поселков, улиц, заводов,
фабрик, морских и речных судов, незаконно носящих имена
коммунистических заправил.
5. Вся собственность на землю, производственные предприятия,
средства производства и транспорт переходит в руки Его Величества и
впоследствии общественными комитетами будет раздаваться бесплатно
лицам, способным к производительному труду и уклонявшимся от
сотрудничества с заглотным коммунизмом.
6. Паспорта и другие документы, выданные безбожной властью,
упраздняются и заменяются единым видом на жительство.
7. Об упразднении паровых, механических и электрических и других
средств передвижения с постепенной заменой их живой тягловой силой,
для чего крестьянам предлагается немедленно заняться выращиванием
лошадей, быков, ослов и шотландских пони.
8. Об отмене наук и замене их тремя обязательными предметами,
которыми являются Закон Божий, Словарь Даля и высоконравственное
сочинение Его Величества Преподобного Серафима "Большая зона".
9. О введении телесных наказаний.
10. Об обязательном ношении бороды мужчинам от сорока лет и
старше.
11. Об обязательном ношении длинной одежды. Под страхом наказания
мужчинам вменяется в обязанность носить брюки не выше щиколоток.
Ширина каждой брючины должна быть такой, чтобы полностью закрывала
носок. Женщины должны проявлять богобоязненность и скромность. Платья
и юбки также должны быть не выше щиколоток. Ношение брюк и других
предметов мужской одежды лицами женского пола категорически
воспрещается. В церквах, на улицах и других публичных местах женщинам
запрещено появляться с непокрытыми головами. Уличенные в нарушении
данных правил женщины будут подвергаться публичной порке, выстриганию
волос и вываливанию в смоле и в перьях.
12. О запрещении женщинам ездить на велосипедах.
13. О восстановлении буквы "ъ" в русском алфавите.
Было много всяких других указов: о порядке хлебопашества, о
введении в армии новых чинов и званий, о запрещении западных танцев и
много чего еще я, к сожалению, запомнил не всё.
С ВЕЩАМИ
Дверь растворилась, и в камеру в сопровождении вертухая вошел
казачий офицер в чине что-то вроде есаула Он был в длинных шароварах и
куртке с газырями и какими-то кистями.
- Дзержин Гаврилович! - кинулся я к нему. - Ты ли это?
- Нет, - сказал он, - я не Дзержин, а Дружин Гаврилович, - и,
уклонившись от братания, поглядел в какой-то список.
- Кто здесь на букву "к"?
Оглядевшись вокруг себя, я сказал, что я здесь один на все буквы.
При этом я подумал, а какое, интересно, мое имя на букву "к" он имеет
в виду - Карцев или Классик?
- На выход с вещами! - буркнул Дзержин.
Я взял свою кепку и вышел Оставив вертухая у камеры, мы с
Дзержином-Дружином долго шли длинным извилистым коридором с
ободранными стенами и грязным выщербленным каменным полом.
- Ну что? - спросил по дороге Дружин (пусть будет так). - Боишься?
- Нет, - сказал я. - Не боюсь.
- Ну и правильно, - сказал он. - Страшнее смерти ничего не будет.
- А тебя они, значит, оставили на прежней работе? - спросил я. -
Потому что выяснили, что ты был симитом?
- Нет, не поэтому, - сказал он. - А потому что им такие
специалисты, как я, нужны. И не только им. Любому режиму. Ты хоть
какую революцию произведи, а потом результат ее надо кому-нибудь
охранять. А кто это будет делать? Мы Каждого из нас в отдельности
можно заменить, а всех вместе никак нельзя, других не наберешь.
- Скажи, пожалуйста, - спросил я по простодушию, - а в ЦРУ ты
служишь по-прежнему?
Он остановился, посмотрел на меня внимательно.
- А вот на такие вопросы, дорогуша, я обычно не отвечаю.
И повел меня дальше.
Мы поднялись на лифте и оказались в коридоре с дубовыми панелями и
полом, покрытым красной ковровой дорожкой Дошли до конца этого
коридора и попали в просторную приемную, где толпились казаки в
больших чинах.
У двери, обитой черным дерматином, усатый секретарь медленно и
тупо тыкал в клавиши пишущей машинки "Олимпия" заскорузлыми пальцами.
Над ним висело изображенное расторопным художником большое панно,
изображавшее въезд царя Серафима в столицу. Толпы народа, восторженные
лица, и Серафим, склонившись с лошади, гладит поднятого к нему
счастливой матерью счастливого младенца.
- У себя? - коротко спросил Дружин у секретаря.
- Так точно! - вскочил он и вытянулся. - Они ждут.
Дружин открыл дверь и пропустил меня вперед.
Кабинет, в котором я очутился, был такой же просторный и
роскошный, как и приемная.
За огромным столом человек в форме казачьего генерала, склонив
лысину, что-то быстро писал. Громадного размера картина над ним
изображала Серафима, который, сидя на вздыбленном коне, поражает
копьем пятиголового красного дракона.
Генерал поднял голову, отложил свое писание, вышел из-за стола и,
цветя благодушной улыбкой, пошел мне навстречу, подтягивая на ходу
штаны с лампасами, которые, несмотря на большой живот, были ему
велики.
Ну, здравствуй, здравствуй! - сказал он, обнимая меня и хлопая по
спине.
Дружин стоял рядом и скромно улыбался, как младший чин в
присутствии старшего.
- Ты свободен, кивнул ему Зильберович.
Дружин лихо откозырял и вышел.
- Ну, садись, сказал Зильберович, указав на кожаный диван со
стоявшим перед ним журнальным столиком, на котором лежал неизвестный
мне раньше журнал "Имперские новости". Зильберович занял место в
кресле напротив.
- Ну вот и свиделись еще раз, - сказал он, продолжая улыбаться.
- Да, - повторил я, - свиделись.
- А ты почти не изменился, - сказал он.
- Зато ты изменился, - сказал я.
- В каком смысле? - озаботился он. - Очень постарел?
- Да нет, - успокоил я его. - Постарел не очень. Но выглядишь не
совсем привычно. В этих вот... Я каким-то образом изобразил руками его
эполеты и аксельбанты.
- А, ты это имеешь в виду. - Он, склонив голову по-птичьи, оглядел
себя самодовольно. - Ну что же, старик. Это я, даже ты можешь
подтвердить, заслужил. Верой и правдой служил Симычу... то есть я имею
в виду Его Величеству. Я поверил в него, когда никто не верил. Я был
рядом в самые трудные его времена. И вот, видишь, кой до чего
дослужился. А что касается тебя, то ты мне вообще должен памятник
поставить. Вот как вернешься к себе в Штокдорф если, конечно,
вернешься, так сразу начинай лепить. Потому что Си... то есть. Его
Величество был на тебя так зол, что хотел прямо сразу поступить с
тобой, как с плюралистом. А я тебя отстоял. Понимаешь?
- Не понимаю, - сказал я. - Чем это я Его Величество так
прогневил? Что я ему такого сделал?
- Важно не что сделал, а чего не сделал, - заметил Зильберович. -
Тебе было поручено "Большую зону" распространять. А ты...
- А я ничего не мог, - сказал я. - У меня этот флоппи-диск сразу
конфисковали еще на таможне. А если б и не конфисковали, так все равно
ничего сделать нельзя было. У этих комунян ни компьютеров, ни бумаги,
один только вторичный продукт в изобилии. Да и с тем перебои,
поскольку первичного продукта нехватка.
- Вот! Вот! - просиял Зильберович. - Именно такие слова я от тебя
и хотел услышать. Значит, ты к коммунистам критически относишься? Не
любишь их?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг