Когда же на улицах появились колонны танков, то от грохота вообще
не стало никакого спасения.
В моем номере (а я жил опять в гостинице "Коммунистическая")
ходуном ходили стены, дребезжали стекла и люстра под потолком
раскачивалась, как маятник.
По всему городу то там, то сям вспыхивали зарева пожаров и
слышались выстрелы.
Перед рассветом, завернувшись с головой в одеяло, я заснул, но
долго спать не пришлось. Около семи часов что-то где-то так рвануло,
что со звоном брызнули стекла. Потом выяснилось, что какой-то
летчик-идиот на сверхзвуковой скорости прошел над самыми крышами.
Хорошо, что я был укрыт с головой.
Делать было нечего. Стряхнув с одеяла стекла, я встал и подошел к
окну.
На площади Революции стояли танки. В сквере перед Большим театром
солдаты с котелками топтались в длинной очереди перед походной кухней.
Но в основном было тихо.
В семь часов я включил телевизор.
На экране появились дикторы Семенов и Малявина.
- Говорит Москва, - сообщил Семенов самым обыкновенным голосом. -
Передаем последние известия. С большой трудовой победой поздравил
сегодня наш любимый Гениалиссимус коллектив ордена Ленина, ордена
Гениалиссимуса и ордена Трудовой Славы первой степени
чулочно-трикотажной фабрики "Красный Чулок", выполнивший к середине
сентября два годовых задания...
Затем было сообщено об успехах метростроителей и прокатчиков
листовой стали, о расширении движения доноров и о выставке детских
рисунков в Третьяковской галерее имени Художественных Дарований
Гениалиссимуса. Были показаны и сами эти рисунки, в которых, как
сказала диктор Малявина, дети со свойственной им непосредственностью
выражают свою пылкую любовь к Гениалиссимусу и горячую преданность
делу коммунизма и государственной безопасности. И ни слова обо всех
этих бунтах, пожарах, танках и самолетах.
Я думал, что они, может быть, скажут об этом в конце передачи. Но
конца передачи я не дождался. Раздался, резкий телефонный звонок, и в
трубке я услышал взволнованный голос Эдисона Ксенофонтовича, или,
точнее, Эдика.
- Витюш, не удивляйся, у меня к тебе дело. Очень серьезное и очень
срочное. Ты не мог бы немедленно приехать ко мне?
- К тебе? - переспросил я почти саркастически. - А ты себе
представляешь, что происходит в этом городе?
- Да-да, - нетерпеливо сказал он. - Я все знаю... И тем не менее у
меня к тебе очень и очень серьезное дело. Внизу у гостиницы тебя ждет
бронетранспортер с пропуском, подписанным лично министром обороны. С
этим пропуском у тебя не будет никаких неприятностей. Я тебя жду...
Не успел я положить трубку, как в дверь постучали. Открыв ее, я
увидел уже знакомого мне полковника БЕЗО, который сказал, что именно
ему приказано доставить меня в подземный городок.
Дорогой я не отрывался от смотровой щели и был просто потрясен
тем, как Москва в считанные часы превратилась во фронтовой город.
Буквально все улицы и переулки были забиты войсками. Движением
руководили офицеры с красными повязками на рукавах.
Неприятностей у нас действительно не было, кроме бесчисленных
проверок, из-за которых нам пришлось добираться до подземного городка
часа два с половиной, если не больше.
Эдика я нашел в его кабинете, очень взволнованного.
- Ну что? - спросил он меня. - Как добрался? Нормально? Ну да, я
вижу, что нормально. Если бы не нормально, ты бы никак не добрался.
Ужас, что происходит. Этот твой Сим...
- У меня нет никакого Сима, - перебил я.
- Знаю, знаю, ты его переименовал. Но ему это, кажется, даже
понравилось. И теперь под именем Серафима он приближается. Войска,
посланные ему навстречу, без единого выстрела переходят на его
сторону. Откровенно говоря, я просто не понимаю, как это можно. Люди
еще вчера прославляли коммунизм, клялись в верности Гениалиссимусу,
восторгались каждым его словом. А сегодня они крушат его памятники,
сжигают портреты и толпами переходят на сторону Серафима. Неужели все
их славословия и клятвы в вечной преданности были всего лишь массовым
лицемерием?
- Ну да, - сказал я, - возможно. Народные массы, они вообще
лицемерны. Еще когда Древнюю Русь крестили, они с удовольствием
повыкидывали всех болванов, которым до того молились, в Днепр.
Зазвонил телефон. Профессор схватил трубку.
- Да, слушаю. Что вы говорите! Ну конечно, ну конечно, это
следовало сделать, И где он сейчас? Ага. А Серафим? Уже? Так быстро?
Ну что ж, будут новости, звоните еще.
Он положил трубку и посмотрел на меня растерянно.
- Все кончено!
- Что кончено? - спросил я.
- Наступил конец эпохи. Два часа назад специальном космическим
отрядом БЕЗО Гениалиссимус был арестован в космосе, спущен с орбиты и
доставлен на Лубянку.
Интересант! - сказал я.
- Интересант? - закричал он. - Ты думаешь, это интересно? Тогда
тебе, может быть, интересно узнать, что Серафим, сопровождаемый
разнузданными толпами озверевшего народа, пересек кольцевую дорогу и
теперь движется в сторону центра по шоссе имени Стратегических
Замыслов Гениалиссимуса.
- Каких замыслов? - спросил я.
- Это Минское шоссе, - сказал Эдик.
Он задумчиво подошел к своему аппарату, взял стаканчик с розой,
отхлебнул из него и, кажется, успокоился.
- Да, между прочим, - сказал он, как бы очнувшись от забытья, - не
хочешь ли отведать еще? - и протянул стаканчик мне.
- Спасибо, - уклонился я, - я уже пробовал.
- Слушай, - сказал Эдик, - у меня есть идея. Как ты считаешь, что
за человек Серафим? Он, наверное, хочет жить долго?
- Ну, он и так уже живет слава Богу.
- Но наверняка он хочет жить еще дольше.
- Кто ж не хочет, - сказал я.
- Вот именно, - засмеялся он радостно. - Кто ж, не хочет. Хотят
все, да не всем дано. Так вот слушай... - Он оглянулся, проверил,
закрыта ли дверь, и заговорил быстрым шепотом. - Когда ты его увидишь,
расскажи ему обо мне и моем изобретении. Скажи, чтоб он приказал не
трогать меня и не мешать мне работать. А я с ним поделюсь. Я его
регулярно буду снабжать эликсиром, и он будет жить, сколько захочет.
- Не дай Бог! - закричал я. - Умоляю, не делай этого. Если он
будет жить, сколько захочет, он наваляет столько глыб, что всех ими
задавит.
- Ну что ты! - сказал он. - Какие там глыбы! Ему сейчас будет не
до них. Нет, ты пойми. То, что я говорю сейчас, очень серьезно. Если
он прикажет не трогать меня и даст мне возможность работать, он будет
жить практически вечно. - Он замолчал, внимательно посмотрел на меня
и, подумав, сказал: - И ты тоже будешь жить. Пока не начнется
промышленное производство, мы будем потреблять эликсир только втроем.
Я, он и ты!
- Ты забыл еще одного человека, - напомнил я.
- Кого? Ах да! Боюсь, ему уже никакой эликсир не поможет.
Он схватил стаканчик, отхлебнул сам и опять протянул мне.
- Глотни, не бойся. Это только сначала кажется противно. А потом,
когда распробуешь и осознаешь, что это делает тебя вечным и молодым,
эликсир будет казаться вкуснейшим нектаром.
Опять зазвонил телефон. Он кинулся к трубке, а я взял оба
стаканчика и поменял их местами. За окном происходила какая-то
суматоха. Подъезжали и отъезжали военные паровики. Куда-то с визгом
промчалась карета скорой помощи. За ней, но уже не с визгом, а воем
пронеслась пожарная машина.
- Да-да, - говорил тем временем профессор. - Все понятно.
Обязательно сделаю все, что в моих силах.
- Это какой-то ужас! - сказал он, положив трубку. - Толпы на
улицах хватают и тут же раздирают на куски комунян повышенных
потребностей и штатных агентов БЕЗО. О Гена, кажется, я волнуюсь!
Он схватил стаканчик и, в состоянии аффекта, залпом выдул все, что
в нем было. А потом вдруг задумался, отвел стаканчик ото рта и увидел
череп с костями. Его глаза были полны ужаса, когда он перевел взгляд
на меня.
- Слушай, - сказал он. - По-моему, я перепутал стаканы. Я выпил
что-то не то. Я выпил смерть! - закричал он и швырнул стакан на пол, и
тот покатился под письменный стол. - Гена! Гена! Гена! - обхватив
голову руками, кричал в истерике несчастный профессор. Вдруг
остановился, пристально посмотрел на меня и спросил тихо:
- Это ты сделал?
- Я, - сказал я и криво ухмыльнулся, видя как он бледнеет.
Из всех удивительных вещей, которые мне пришлось увидеть в жизни,
то, что происходило сейчас, оставило во мне самое незабываемое
впечатление.
Эдисон опустился на диван, схватился руками за виски и на моих
глазах стал превращаться в глубокого старика. Не веря себе, я видел,
как у него быстро стали расти, седеть и выпадать волосы. Лицо увядало
и морщилось, как печеный картофель.
Вдруг остатки сил взыграли в нем, и этот жалкий старик весь
затрясся, вскочил со сжатыми кулаками, посмотрел на меня с ненавистью,
плюнул и выплюнул все зубы, которые со стуком посыпались по полу.
Это был последний всплеск жизни.
Он посмотрел на рассыпанные зубы, посмотрел на меня, но уже без
ненависти, а в кротком смирении.
- Эх ты! - сказал он и улыбнулся проваленным ртом. - Их штербе,
[Ich sterbe (нем.) - Я умираю.] - добавил он тихо. Лег на диван,
свернулся комочком и умер.
Конечно, мне его стало немного жаль. Все-таки мы встречались в
прошлой жизни и даже пили когда-то вместе. Но я знал, что этот
эликсир, эту дрянь, я должен был уничтожить, и ее создателя тоже. Если
люди не равны в жизни, они должны быть равны хотя бы в смерти. Но мне
некогда было ни философствовать, ни предаваться печали, потому что уже
и в подземном городе слышалась стрельба.
Я схватил какую-то стоявшую в углу железяку и сначала тряхнул по
колбе, в ко горой бурлила жизнь, а потом по колбе, в которой тихо
булькала смерть. Брызнуло по полу стекло, пролилась жидкость, и на
полу образовались две лужи. Они растекались и стремились слиться в
одну Обе лужи были прозрачны. Они ничем друг от друга не отличались.
Но в одной была жизнь, а в другой смерть. За миг до того, как они
сомкнулись, я понял, что сейчас произойдет что-то ужасное, и отскочил
к дверям. Лужи, соединившись, образовали горючую смесь, она немедленно
вспыхнула и дала столб нестерпимо белого пламени, которое ударило в
потолок и прожгло его, как бумажный лист. Внутри пламени возник то
что-то вроде цепной реакции. Столб превратился в вихрь, который,
передвигаясь по комнате, немедленно сжигал все, что захватывал. Я
увидел, как встает дыбом обугливающийся паркет, вспыхнул край
письменного стола, занялись занавески и стали плавиться стекла С
опаленными ресницами и бровями я выскочил из комнаты.
Подземная улица была охвачена паникой. По ней бежали люди с
оружием и без. На огромной скорости пронесся тяжелый бронетранспортер,
неизвестно куда стреляя из пулеметов. Транспортер, на котором приехал
я, стоял по-прежнему у тротуара, мирно попыхивая клубами пара. Я
вскочил в кабину и приказным тоном крикнул полковнику:
- Поехали!
Он не отвечал. Я посмотрен на него и только сейчас заметил струйку
крови, стекавшую с его виска.
С большим трудом я оторвал его от руля вытолкнул из кабины. Затем,
разобравшись кое-как с педалями и рычагами, я развернул машину и
направил ее в сторону выезда из подземелья.
Часть седьмая
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
Огромная, в несколько десятков тысяч человек, толпа народу
волновалась у Триумфальной арки, и я, стоя в самой гуще, волновался
вместе со всеми. Со всех прилегающих домов люди срывали портреты
Гениалиссимуса и полотнища с его изречениями. Портреты и полотнища
летели, кувыркаясь, в толпу и тут же раздирались ею в клочья. Недалеко
от меня группа молодежи, взявшись за руки, приплясывала вокруг
пылающего чучела Гениалиссимуса, которое было слеплено, конечно, из
вторпродукта. Чучело дымило, плавилось и плакало вторичными слезами.
- Как живой, корчится! - сказал кто-то радостно. Я оглянулся и
увидел рядом с собой Дзержина Гавриловича в длинных штанах и нижней
рубахе с крестом, как бы случайно вылезшем из-под нее.
- Вот видишь, - сказал он мне, обводя руками толпу, - это все
симиты.
Я стоял потрясенный. Я думал, откуда же их взялось столько, этих
симитов, и как всем им удавалось до сих пор скрываться? Откровенно
говоря, я их немного побаивался, но надеялся, что они меня все же не
тронут, поскольку я для них вроде как посторонний. Но за Дзержина
Гавриловича мне было немного боязно. Хотя я и знал, что он тоже симит,
но те, кто не знали, могли признать в нем бывшего генерала БЕЗО. А мне
было известно из истории, что в периоды народных волнений работники
безопасности попадают порой даже в очень щекотливое положение. Но
Дзержин Гаврилович, кажется, не выказывал никаких признаков
беспокойства.
- Едут! Едут! - вдруг закричала рядом со мной тетка, в которой без
труда узнал ту самую скандалистку, благодаря которой я когда-то попал
во внубез. Теперь она была в форме, но без знаков различия, а на груди
у нее висел крест, вырезанный, по-видимому, из картона.
- Едут! Едут! - закричали другие.
В толпе произошло большое волнение, все кинулись на середину
дороги. В общем гуле ликования стоны и вопли раздавленных были почти
не слышны и не нарушали настроения общей приподнятости Все смотрели в
сторону Минского шоссе (у меня язык не поворачивается называть эту
дорогу иначе), где, вероятно, что-то происходило, но что именно, я
видеть никак не мог, потому что передо мной стоял высокий и
широкоплечий работяга в промасленном комбинезоне.
- Кузя, ты? - толкнул я его в спину.
- Здорово, отец! - узнал он меня и широко улыбнулся. - Вишь, какие
дела-то. Вчерась был коммунизм, а сегодня уже невесть чего. - И от
избытка чувств он добавил тираду, которую я не решаюсь воспроизвести.
Тем временем толпа густела На меня напирали и слева, и справа, и
сзади. Вдруг рядом со мной появился некто в рваной майке и тоже с
пластмассовым крестом на груди.
- Коммуний Иванович! - удивился я - Вы ли это?
- Тише, тише, - зашептал мне Смерчев и наклонился к моему уху. -
Вы знаете, меня мама называла Колюней.
- Неужели у вас была мама? - удивился я, но ответа не услышал,
потому что волнение в толпе достигло высшего накала. Приподнявшись на
цыпочки, я мог разглядеть сначала только кончики каких-то пик, а
потом, пробившись немного вперед, увидел трех богатырей, которые
медленно приближались к Триумфальной арке. Посредине на белом коне, в
белых развевающихся одеждах и в белых сафьяновых сапогах ехал Сим
Симыч, а по бокам от него на гнедых лошадях покачивались в седлах
справа Зильберович, слева Том, оба с длинными усами и, несмотря на
жару, в каракулевых папахах. Оба были вооружены длинными пиками.
Сим Симыч в левой руке держал большой мешок, а правой то
приветствовал ликующую толпу, то совал ее в мешок и расшвыривал вокруг
себя американские центы.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг