- Он, вероятно, стал великим ученым? - предположил я.
- Да что вы! - Эдисон Ксенофонтович огорченно махнул рукой. - Он
оказался обычным интеллектуалом. Голова большая, знаний много, а мысли
не одной. Пришлось аннигилировать.
- Что сделать? - переспросил я удивленно.
- Я растворил его в серной кислоте, - сказал равнодушно профессор.
- И не жалко было? - ужаснулся я.
- Нет, не жалко. Природа таких и без меня создает в несметных
количествах. Но в конце концов я своего добился. Мне удалось создать
совершенно универсального гения. Он был гений во всех областях.
- Почему был? Вы его тоже аннигилировали?
НЕСГИБАЕМЫЙ
Эдисон Ксенофонтович не успел ответить, потому что как раз в это
время за одной из дверей раздался жуткий нечеловеческий вопль.
- Что это такое? - спросил я и недоуменно посмотрел на профессора.
- Не обращайте внимания, - смущенно улыбнулся профессор и хотел
повести меня дальше, но тут вопль повторился, и уже на такой высокой
ноте, что оставить его без внимания было выше моих сил.
- Слушайте, - сказал я, - что же это у вас такое происходит?
По-моему, у вас там кого-то просто раздирают на части.
- Да как же вы могли такое подумать! - развел руками ученый. - Ну,
если вас мучает любопытство, давайте посмотрим, что там происходит на
самом деле.
С этими словами он толкнул ногой дверь, из-за которой доносились
вопли.
Кажется, мои ужасные подозрения немедленно подтвердились. Посреди
светлой комнаты со стенами, покрытыми масляной краской, стоял
деревянный столб, к которому веревками был прикручен немолодой голый
человек с белым и дряблым телом. Возле человека стоял в белом халате
гориллоподобный верзила с плетеной нагайкой да еще со свинцовым
грузиком на конце.
- Какой кошмар! - сказал я и посмотрел на профессора. - А вы
говорите, что тут ничего особенного не происходит! Что вы делаете с
этим несчастным?
- В том-то и дело, что мы с ним ничего совершенно не делаем. Вот
посмотрите сами. - С этими словами Эдисон Ксенофонтович выхватил у
гориллы нагайку и замахнулся.
- Ва-ай! - завопил привязанный. Не бейте меня! Я боюсь! Я
отказываюсь от всех своих убеждений! Я признаю, что коммунизм является
самым передовым и совершенным человеческим обществом!
- Что же ты кричишь, ничтожество? - обратился к нему профессор.
Что же ты так легко отказываешься от того, что тебе дорого! Посмотрите
на него, повернулся он ко мне. Его спина чиста, на ней нет ни одного
следа нагайки.
- Я кричу потому, что боюсь боли, - рыдая, сказал привязанный Он
повернул ко мне свое искаженное страданиями лицо, и я узнал в нем того
самого представителя западногерманской фирмы, который летел вместе со
мной в надежде узнать, как будет работать в будущем советский
газопровод Он тоже меня узнал и, дергая головой, стал умолять о
заступничестве, пересыпая свою просьбу бессвязными уверениями в
превосходстве коммунистической системы над всеми остальными.
- Развяжите его и переведите в камеру отдыха! - приказал Эдисон и,
когда несчастную жертву развязали и вывели, повернулся ко мне. - Вот
видите, какой гнилой человеческий материал предоставляют ваши хваленые
капиталисты.
Причем сказал он это с таким упреком, что я невольно почувствовал
себя ответственным за капиталистов и все их пороки, хотя я не помнил,
чтобы я их когда-то хвалил.
- А в чем, собственно, дело и при чем тут капиталисты? - спросил
я, как будто оправдываясь.
- Жалкие люди, - сказал профессор. - Ему только покажешь нагайку,
он немедленно отрекается от всех своих убеждений.
- Еще бы! - сказал я. - При виде нагайки как не отречься?
Капиталист он или не капиталист, он же не железный. Ему, когда его
бьют, больно.
- Всем больно, - наставительно заметил профессор. - Однако есть
такие, которые выдерживают. Да вот я вам сейчас покажу.
С этими словами он толкнул дверь, которой эта комната была
соединена с другой, точно такой же.
Там тоже был столб. И на столбе тоже был человек. Но вид этого
человека был поистине ужасен Вся его спина была исполосована ударами
нагайки, но гораздо сильнее, чем виденная мною когда-то спина
Зильберовича. Полосы от ударов вздулись, а некоторые и вовсе
полопались. А кроме полос, на лопатках этого человека еще кровоточили
две аккуратно вырезанные звезды.
- О Гена! - закричал я. - Что же это за человек? И зачем вы над
ним так издеваетесь?
В это время человек повернулся ко мне, и в его опухшем от побоев
лице с расквашенным носом я с большим трудом узнал юного террориста,
своего попутчика по космоплану. Ничего не говоря, он посмотрел на
меня, и тут же его поседевшая голова упала на плечо, он потерял
сознание.
- За что вы его так наказываете? - спросил я тихо.
- Мы наказываем? - удивился профессор. - Как вы могли так
подумать! Мы такими вещами не занимаемся. Мы не карательный орган, а
научное учреждение. Мы испытываем твердость убеждений разных людей и
экспериментальным путем доказали, что коммунисты вроде этого юноши
проявляют недоступные другим стойкость и волю. Он от своих убеждений
не отказался, не усомнился в них ни на секунду.
- Ага! - сообразил я. - Это вы его, значит, так с научными целями.
А вы не испытывали его как-нибудь каленым железом или расплавленным,
допустим, свинцом?
- Ну вот! - обрадовался профессор. - Я вижу, и в вас проснулся
экспериментатор. Что ж, ваше предложение кажется мне весьма, так
сказать, ценным. Пожалуй, вы правы. Сейчас я прикажу накалить
какой-нибудь железный прут добела и воткнуть ему...
- Эдисон Ксенофонтович! - закричал я. - Ради Гены, не надо этого
делать! Не надо! Я пошутил, причем пошутил очень глупо.
- Мы тут тоже, понимаете, думали, что бы еще с ним сделать, но
фантазия как-то исчерпалась. А вы вот пришли, посмотрели свежим глазом
и сразу внесли новую идею.
- Слушайте, профессор, - сказал я взволнованно, - я вас очень
прошу, оставьте этого человека в покое. Конечно, он за свою короткую
жизнь успел сделать много плохого, но, как я вижу, он свои грехи уже
полностью искупил. Зачем же подвергать его столь мучительной смерти?
- Ну что вы! Что вы! - горячо возразил Эдисон Ксенофонтович. -
Неужели вы думаете, что мы собираемся его убивать? Такой ценный
экземпляр! Да мы его будем беречь как зеницу ока. Мы его сначала еще
немножко проверим, а потом подлечим, откормим, будем брать у него
генетический материал. Нам нужна такая порода. Дело в том, что люди
наши измельчали, особенно молодежь, в которой наблюдаются признаки
моральной неустойчивости и идейных шатаний... А вот когда мы извлечем
из него достаточно генетического материала, тогда уж мы его...
- Аннигилируете, - подсказал я.
- Да что вы заладили со своим аннигилированием! - с досадой сказал
профессор. - Мы с ним поступим гуманно. Мы его усыпим, забальзамируем
и выставим в музее как человека невиданной стойкости. Который вынес
все до конца, но не издал ни стона, не попросил пощады, не предал свои
идеалы, а погиб, но остался верен своим убеждениям.
Я увидел, что на глазах профессора блеснула скупая мужская слеза.
- А что же вы сделаете с капиталистом? - спросил я. - Уж его то
вы, конечно, аннигилируете.
- Не аннигилируем, а утилизируем, переработаем и в виде вторичного
продукта отправим на его родину. Если это добро им нужно, пусть
получают.
СУПИК
Я передал наш диалог с Эдисоном Ксенофонтовичем как длившийся
беспрерывно и на одном месте. На самом деле, пока он продолжался,
юного террориста по моей настойчивой просьбе сняли со столба,
завернули в простыни и унесли. А мы с профессором покинули лабораторию
и приблизились к его кабинету, который, впрочем, тоже оказался
отдельной лабораторией, охранявшейся снаружи целым взводом
автоматчиков БЕЗО.
Внутри же никого не было, если не считать некого странного
существа, которое у раковины мыло и протирало разные колбочки и
пробирки.
Существо это, не имевшее на себе ничего, кроме подобия набедренной
повязки, было, пожалуй, женского пола, о чем свидетельствовали его
вялые груди, но в то же время для женщины оно было каким-то слишком уж
бесформенным и безвозрастным.
Работая медленно и вяло, существо не обратило на нас никакого
внимания и продолжало свою деятельность, заунывно напевая старую
песенку: "Молода я, молода, да плохо одета. Никто замуж не берет
девушку за это".
- Ну что, Супик, - спросил профессор, - все вымыл и протер?
- Да, - сказало существо, - все сделал.
- Willst du schlafen? [Хочешь спать? (нем.)] - спросил профессор
по-немецки.
- Ja, [Да (нем.)] - ответило существо, нисколько не удивляясь.
- What else would you like to do? [Что еще ты хочешь делать?
(англ.)]
- Nothing. [Ничего (англ.).]
- He хочешь немножко побегать или чего-нибудь почитать? - спросил
Эдисон Ксенофонтович.
- Нет, не хочу, - ответило существо. - Только спать.
- Ну пойди поспи, - разрешил профессор, и существо, кинув
полотенце в угол, немедленно вышло.
- Что это у этой тети какое-то странное имя - Супик? - спросил я.
Профессор охотно ответил, что Супик - это ласкательное от полного
имени Супер. И это не женщина, не мужчина, но и не гермафродит.
- А кто же? - спросил я.
- Это отредактированный супермен, - сказал профессор.
Я, конечно, не понял. Тогда он выдвинул ящик своего письменного
стола, порылся там и извлек фотографию. Это была фотография мощного
голого мужчины, который, вероятно, много занимался культуризмом. Мышцы
распирали кожу, и вообще во всем облике мужчины чувствовалась большая
сила и большой запас жизненной энергии.
- Узнаете? - спросил профессор.
- Нет, - сказал я решительно. - Не узнаю.
- Это Супик до редактуры.
С грустной улыбкой он рассказал мне печальнейшую историю. Супик
был первым настоящим успехом профессора на пути создания
универсального человека. Это был идеально сложенный и гармонически
развитый человек. Он одинаково хорошо был приспособлен и к
физическому, и к интеллектуальному труду. Он в уме моментально
производил самые сложные математические вычисления. Он писал
потрясающие стихи и сочинял гениальную музыку, а его картины были
немедленно раскуплены лучшими музеями Третьего Кольца. Он показывал
чудеса в спорте, выжимал штангу в четыреста килограммов, стометровку
пробегал за 8,8 секунды и на ринге легко побеждал всех мировых
тяжеловесов, правда, только по очкам. При всех своих достоинствах он
обладал лишь одним недостатком - был слишком добр. И поэтому, отбивая
удары, только слегка касался противника, боясь причинить ему боль.
- Ну и что же случилось с вашим добрейшим Супиком? - спросил я,
крайне заинтригованный.
Профессору явно не хотелось рассказывать, но раз уж начал, так
начал.
Всякие научные и иные достижения в Москорепе могут быть признаны
только после утверждения их Редакционной Комиссией, которой Эдисон
Ксенофонтович и предъявил свое создание.
Супик вышел перед ними, поднял штангу с рекордным весом,
отремонтировал поломанные часы одного из членов комиссии, выбил из
пистолета сто очков из ста возможных, доказал теорему Гаусса, сыграл
на рояле "Аппассионату" Бетховена, прочел по-древнегречески отрывок из
"Илиады" и по-немецки весь текст Коммунистического Манифеста. А
собственным стихам Супика члены Комиссии, все, кроме председателя,
аплодировали стоя.
- А председатель? - спросил я.
Оказывается, председатель в это время спал. Он даже не слышал,
когда остальные члены Комиссии поздравляли Эдисона Ксенофонтовича и
его создание. Они щупали Супика, щекотали, хлопали по плечу, задавали
ему "на засыпку" самые каверзные вопросы, он, разумеется, отвечал на
них без запинки и без ошибок.
Потом началось обсуждение. Кто-то сказал, что Супик выглядит почти
идеально, но уши слишком оттопырены и хорошо бы их слегка подогнуть.
Были замечания по поводу формы носа и разреза глаз. Один из членов
комиссии, узнав, что Супик потребляет много пищи, предложил сделать
ему операцию и урезать желудок. В это время как раз председатель
проснулся и обратил внимание, что наружные органы Супика слишком уж
выделяются.
- А это вафем? - спросил он.
Эдисон Ксенофонтович растерялся, стал объяснять, что, мол, как же,
это, ясное дело, для продолжения рода.
- А зафем его продолвать? - сказал председатель. - Не надо. Пуфть
один будет. Только он долвен быть прилифный, фтоб его детям мовно было
покавывать.
- И вы не возражали? - спросил я, потрясенный.
- Еще как возражал! Я писал жалобы, объяснения, собирал подписи
наших ученых, обивал пороги разных инстанций, в конце концов связался
лично с Гениалиссимусом.
- И он не захотел вам помочь?
- Видите ли, - сказал Эдисон Ксенофонтович, - Гениалиссимус
обладает огромной властью, но, когда дело доходит до Редакционной
Комиссии, тут даже и он почти бессилен. Он сделал все, что мог, а
потом позвонил мне и сказал, что надо уступить им хотя бы немного.
Уступить малое, чтобы сохранить основное. У меня не было выхода...
- И вы кастрировали своего несчастного Супика? - спросил я в
ужасе.
- Ну да, - грустно кивнул профессор. - Именно кастрировал. Ну что
вам сказать? Конечно, в нем что-то осталось. Он такой добросовестный.
И посуду моет, и полы подметает, и белье стирает. А все остальное
ушло. Но зато умеет петь женским голосом.
ЭЛИКСИР
- Надо же, куда я попал! - думал я, разглядывая профессорскую
лабораторию. Что за странное заведение в котором с человеком
обращаются как с какой-нибудь мухой. Сначала с ним вытворяют разные
опыты, а потом аннигилируют, бальзамируют, утилизируют и кастрируют.
Лаборатория выглядела довольно, я бы сказал, обыкновенно. В углу
скромный письменный стол. Над ним на стене большой портрет
Гениалиссимуса в полной форме и во всех орденах. Сбоку висела,
показавшаяся мне довольно странной, фотография Два престарелых алкаша
чокаются пластмассовыми стаканами.
Само оборудование лаборатории меня поначалу, правду сказать,
особенно не заинтересовало. Помню, там был какой-то большой сосуд из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг