язык, хотя по-немецки говорит не с кем.
- Вы тоже писатель? - спросил я.
- О, найн! - горячо и весело запротестовал тот. - Я совсем по
другой части. Хотя в наших профессиях есть много сходства.
- То есть? - спросил я.
- Видите ли, я биолог и работаю над созданием нового человека.
Разница состоит в том, что вы создаете своих героев силой воображения,
а я с помощью достижений современной науки.
- И что же за героев вы создаете?
- А это я вам с удовольствием как-нибудь и расскажу и покажу. Вот
как только вы тут со всем ознакомитесь и освободитесь, приезжайте ко
мне в Комнаком...
- Куда? - переспросил я.
- Комиш! [Komisch (нем.) - странно, смешно.] - закричал молодой
человек по-немецки и засмеялся. - Первый раз вижу человека, который не
знает, что такое Комнаком.
- Классику это простительно, - заметил Дзержин Гаврилович. - Он
прибыл к нам совсем недавно и еще не во всем разобрался.
- Натюрлих, [Naturlich (нем.) - естественно.] - охотно согласился
молодой человек и объяснил мне, что Комнаком - это Коммунистический
Научный Комплекс, генеральным директором которого он, Эдисон
Ксенофонтович, является.
- Там проводятся биологические эксперименты? - спросил я.
- Всякие, - сказал он. - У нас в Комплексе сосредоточены все
науки, и я всем этим руковожу, но сам лично занимаюсь исключительно
биологией. Я вам все покажу, обязательно приходите. А пока мне,
извините, пора. Он пожал руку мне и Дзержину Гавриловичу и тут же
исчез.
Мы остались вдвоем, и Дзержин Гаврилович долго расспрашивал меня о
моем впечатлении от всего увиденного в Безбумлите.
Я высказался самым одобрительным образом об уровне технической
оснащенности коммунистических писателей, но в то же время выразил
осторожное сомнение относительно творческой свободы, которой эти
писатели пользуются.
- Меня удивило, - сказал я, - что они все обязательно должны
писать так называемую Гениалиссимусиану. Я нисколько не сомневаюсь в
многочисленных достоинствах Гениалиссимуса, но все-таки мне кажется,
что у писателей могли бы существовать и какие-то другие темы.
Кажется, мои слова Дзержину Гавриловичу не очень понравились.
- А кто вам сказал, дорогуша, что они все обязаны писать именно
Гениалиссимусиану? - спросил он, нахмурившись. - Неужели Смерчев?
- Ну да, - признался я, тут же испугавшись, не подвожу ли Коммуния
Ивановича. - Именно он мне это все и сказал.
- Какая глупость! - горячо возмутился Дзержин. - Какая клевета! И
вы, такой умный и наблюдательный человек, неужели могли поверить
подобному вздору?
- Ну а как же я могу не верить? - сказал я. - Я же здесь человек
совершенно новый.
- Ну так вот, поверьте мне, - сказал Дзержин решительно. - Я
пользуюсь репутацией очень прямого и правдивого человека. Поверьте
мне, все, что сказал вам наш уважаемый Коммуний Иванович, есть полная
чушь и глупость. Наши подкомписы пользуются такой свободой, какой не
было никогда ни у кого. И пишут они не то, что им приказывают, а
абсолютно все, что хотят. Хотят, пишут за Гениалиссимуса, хотят -
против. Никаких ограничений для них не существует.
- Странно, странно, - сказал я, несколько смущенный столь
противоречивыми сообщениями. - Но я надеюсь, то, что сказали мне
Смерчев и Сучкин насчет компьютера, который обрабатывает все
написанные тексты, выбирая из них самое лучшее в идейном и
художественном отношении, это правда?
- А, ну это, конечно, правда, - охотно согласился Дзержин. -
Компьютер у нас действительно замечательный. Лучший в мире. Между
прочим, - он посмотрел мне прямо в глаза, - это мое детище. Это я
лично изобрел этот компьютер.
- Вы? - переспросил я, чуть не поперхнувшись кофе.
- Я. А что, не похоже?
- Нет, я ничего не говорю, - сказал я, порядком смутившись. - Но
вообще-то... Если вы изобрели такое сложное техническое устройство,
значит, вы просто очень крупный изобретатель.
- Да-да, - лениво согласился Дзержин. - Если говорить без лишней
скромности, я, надо признаться, довольно крупный изобретатель. Кстати,
не хотите ли посмотреть, как мой компьютер работает?
- А можно? - спросил я с некоторым недоверием.
- Что за вопрос! - развел руками Дзержин. - Кому-то, может, и
нельзя, но уж вам-то, конечно, можно. Тем более, что Гениалиссимус
лично распорядился ознакомить вас со всем лучшим, что есть в нашей
республике.
Признаюсь, таким неизменным ко мне вниманием Гениалиссимуса я был
очень и очень польщен.
Выйдя из Упопота, мы направились прямо к двери, за которой должно
было находиться это уникальное электронное устройство.
Часовые почтительно салютовали нам взятием оружия на караул.
За дверью, в которую мы вошли, находилась сравнительно небольшая
комната, где стояли еще двое часовых и за канцелярским столом под
портретом Гениалиссимуса сидел моложавый дежурный в чине майора.
Увидев Дзержина, майор вскочил и, заикаясь от волнения, доложил, что
за время его дежурства на охраняемом объекте никаких происшествий не
случилось.
- Ну и очень хорошо, - сказал Сиромахин. - Молодец. А мы вот с
Классиком решили проверить, как наша машина работает. Дай-ка нам книгу
посетителей.
Книга эта в красном коленкоровом переплете была совершенно новая.
Ею даже вообще, по-моему, никто до меня не пользовался. Я спросил, что
я должен написать.
- Ну, напишите, что вы, ознакомившись с машиной, обязуетесь никому
не рассказывать о ее конструкции и принципе работы.
Это обязательство не показалось мне слишком обременительным. В
устройстве компьютеров я, как уже было сказано, ничего совершенно не
смыслю и поэтому никаких связанных с ними тайн выдать не могу даже под
пыткой.
После того как я выполнил требуемое, Сиромахин приказал открыть
дверь, которую я не сразу заметил. Это была узкая железная дверь,
вроде тех, которые бывают на подводных лодках.
Сначала с этой двери сорвали сургучную печать, потом долго крутили
какие-то ручки и набирали цифры на двух номерных дисках.
- Дверь прямо, как в Швейцарском банке, - заметил я.
- Правда? - Мне показалось, что Дзержин посмотрел на меня как-то
странно. - В самом деле очень похоже?
- Мне кажется, что похоже, - сказал я. - Хотя, честно признаться,
я ни в одном из банков Швейцарии отродясь не бывал.
- Вы никогда не были в Швейцарском банке? - переспросил Сиромахин.
- Никогда не был, - повторил я. - А почему вас это удивляет?
- Меня вообще никогда и ничто не удивляет, - сказал Дзержин
Гаврилович. - Но я просто думал... у меня есть такие сведения, что вы
там бывали.
- Увы, - сказал я, - увы! Ваши сведения ненадежны.
- Странно... - Он все еще никак не мог справиться с дверью. -
Вообще-то у меня сведения бывают очень даже надежные. А может быть, вы
были там каким-то иным способом, а? Он перестал возиться с замком и
посмотрел на меня внимательно.
- Что вы имеете в виду? - спросил я.
- Я имею в виду, что некоторые люди вашей профессии обладают
сильно развитым воображением и при помощи воображения могут проникнуть
куда угодно, даже в Швейцарский банк. Это правда или нет?
- В некотором смысле, конечно, правда, - согласился я. -
Проникнуть в банк с помощью воображения можно, а вот унести оттуда то,
что лежит, это почему-то не получается.
- Ну, - улыбнулся Дзержин, - для того чтобы унести, можно найти
кого-нибудь попроще, а вот так, чтобы проникнуть мысленно, находясь на
далеком расстоянии и подглядеть, где там чего лежит, это доступно
совсем не каждому.
Ему удалось наконец справиться с замком. Дверь со ржавым скрипом
отворилась, и мы оказались в тускло освещенном коридорчике, в конце
которого была еще одна дверь, точно такая, как первая. Первую дверь за
нами закрыли, и только после этого Сиромахин открыл вторую.
- Ну теперь, - сказал он несколько торжественно, - дайте вашу руку
и закройте глаза. И попробуйте включить ваше воображение. А потом,
когда глаза откроете, интересно будет сравнить то, что вы вообразили,
с тем, что увидели.
Предвкушая необычайное, я охотно включился в эту игру. Я честно
закрыл глаза и ведомый Дзержином за руку, прошел вперед, неуверенно
ставя ноги.
Дверь за моей спиной с грохотом затворилась.
Дзержин отпустил мою руку, и я попытался себе представить то
место, в котором я нахожусь. Я вообразил большой зал, освещенный
люминесцентными лампами. Множество отливающих зеленью экранов,
перемигивание разноцветных индикаторов и управляющих кнопками
молчаливых людей в белоснежных халатах.
- Откройте глаза! - приказал Дзержин Гаврилович.
Я думаю, каждому из вас знакомо ощущение, когда вы идете в темноте
по лестнице и думаете, что там есть еще одна ступенька, и уверенно
ставите ногу, а там никакой ступеньки нет. Даже если вы при этом не
ломаете и не подворачиваете ногу, ощущение премерзкое.
Так вот, представьте себе мое ощущение, когда я открыл глаза и
увидел, что в небольшой комнате, освещенной только одной голой
лампочкой свечей не больше чем в сорок, нет не то что компьютера или
чего-нибудь в этом роде, но даже и табуретки. Только корявые стены из
плохо побеленного кирпича да торчащий из одной стены пучок проводов с
голыми концами.
- Что это? - спросил я, совершенно ошарашенный.
- Это и есть мое гениальное изобретение, - сказал Сиромахин,
усмехаясь самодовольно.
- Вы хотите сказать, что здесь нет никакого компьютера?
- Я вообще ничего не хочу сказать, - пожал плечами Сиромахин. -
По-моему, то, что вы видите, или, точнее сказать, то, чего вы не
видите, ни в каких словах не нуждается.
- Нет, ну послушайте, - сказал я взволнованно, - я чего-то
все-таки не понимаю. Неужели это значит, что все то, что пишут ваши
сержанты, нигде никак не фиксируется?
- Очень хорошее слово вы нашли, - обрадовался Дзержин. - Именно
ничто нигде не фиксируется. Прекрасное, точное, очень хорошее
определение: не фиксируется.
- Но сержанты об этом ничего не знают?
- Ну, дорогуша, зачем же вы так плохо о них думаете? Наше общество
интересно тем, что все всё знают, но все делают вид, что никто ничего
не знает. Понятно?
- Ничего не понятно, - признался я.
- Ну хорошо, попробую объяснить. Насколько мне известно, в ваши
времена существовали, грубо говоря, две категории писателей. Писатели,
которых люди хотели читать, и писатели, которых люди читать не хотели.
Но тех, которых люди хотели читать, не печатали, а тех, которых
печатали, никто не читал. Правильно?
- Ну да, - сказал я неуверенно. - Это было, конечно, не совсем
так, но в общих чертах...
- А я в общих чертах именно и говорю, - сказал Дзержин. - Ну так
вот. Тогдашние коррупционисты выбрали совершенно неправильную,
непродуманную, прямо скажем, недальновидную тактику. Одних писателей
они запрещали и тем самым создавали им дешевую популярность и
возбуждали еще больший интерес к их писаниям. Других, напротив,
издавали огромными тиражами, но совершенно бессмысленно, потому что их
никто не читал. Расходовалось огромное количество бумаги и денег. Ну
сами себе представьте. В ваше время для того, чтобы заплатить
правильному писателю тысячу рублей, надо было истратить по крайней
мере сто тысяч на издание его книги. А сколько уходило бумаги? Ужас!
Теперь положение значительно упростилось. Мы теперь практически всем
писателям разрешаем писать все, что они хотят. Вот, например, у нас
есть такой Охламонов.
- Да-да, - сказал я охотно. - Я на него обратил внимание.
- Естественно. На него трудно не обратить внимание. Вы думаете, он
что пишет?
- Право, затрудняюсь сказать, - замялся я, - но вид у него такой,
я бы сказал, вдохновенный.
- Ну еще бы, - усмехнулся Дзержин. - Все сумасшедшие вдохновенны.
Так вот, этот вдохновенный все время пишет одно и то же: "Долой
Гениалиссимуса! Долой Гениалиссимуса! Долой Гениалиссимуса!" И так
каждый день по восемь часов подряд.
- И вы это знаете и терпите? - спросил я изумленно.
- Ну конечно, если бы это было на бумаге, мы бы вряд ли стерпели,
но мое изобретение помогает нам смотреть на такие вещи сквозь пальцы.
- Слушайте, - сказал я, потрясенный, - но если все писатели знают
или хотя бы догадываются, что то, что они пишут, никуда не идет, зачем
они это делают?
- Ах, дорогуша, - устало улыбнулся Дзержин. - Вы же сами знаете,
что есть такие люди, которым лишь бы что-то писать. А что из этого
получается, им совершенно неважно.
ДЗЕРЖИН
Мы еще стояли, я смотрел на пучки проводов с голыми концами, когда
вдруг заметил, что там, под самыми этими проводами, довольно крупными
буквами написано короткое слово, которое я встречал уже где-то: СИМ.
Я спросил Сиромахина, что означает это слово. Он усмехнулся и
спросил меня, а что я сам по этому поводу думаю. Я сказал, что я не
знаю. Я встречаю это слово уже не первый раз и иногда даже в самых
неподходящих местах.
- А вам раньше это слово никогда не встречалось? - спросил Дзержин
с каким-то скрытым лукавством.
- Встречалось, - сказал я. - Я знал одного писателя. У него было
имя такое - Сим. Но, насколько я понимаю, это слово, - я указал на
стенку, - к нему никакого отношения не имеет.
- А почему вы думаете, что не имеет? - спросил Дзержин.
- Ну, потому, что этого писателя здесь никто не знает.
- Вы так считаете? Дзержин по-прежнему смотрел на меня со своей
странной усмешкой. А что вы скажете, если услышите, что этого вашего
Сима здесь наоборот все знают и многие даже почитают и что вот эти
люди, которых мы называем симитами, это и есть его сторонники? Что вы
на это скажете? повторил он настойчиво.
- Я скажу, что это чушь. Сим Симыч Карнавалов жил в прошлом веке.
- Ну да, - сказал Сиромахин задумчиво. - А вот Маркс жил в
позапрошлом веке, однако марксисты у нас еще не все вывелись.
При этом он поджал губы и сделал такую гримасу, как будто хотел
показать, что столь продолжительным существованием марксистов он не то
чтобы недоволен, но Удивлен.
Но меня-то как раз живучесть марксизма нисколько не удивила. Меня
удивило совсем другое.
- Извините, - сказал я Сиромахину. - Я вас не очень понял. Вы
хотите сказать, что в Москорепе есть много сторонников Сим Симыча
Карнавалова?
- И не только в Москорепе, а и в Первом Кольце, сказал Дзержин
Гаврилович. Я вам даже скажу, что симитов у нас гораздо больше, чем
марксистов Даже не то что больше, а почти все люди, которых вы здесь
вокруг себя видите, на самом деле скрытые симиты.
- А что они собой представляют? - спросил я.
- Если вам интересно, - сказал Дзержин, - могу вкратце рассказать.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг