кастрюлю. Дун Абрахам указал на жаровню с красными углями, какие обычно
обогревали дворец в зимнее время, и слуга поставил кастрюлю на угли.
- Сейчас будет готово, ваше величество, - сказал дун Абрахам, нагнувшись
над кастрюлей. - Сейчас одну только минуточку. - Он боялся, что королю
надоест ждать, и поэтому говорил беспрерывно. - Можно есть это и в холодном
виде, но в горячем лучше... Сейчас, сейчас...
По залу поплыл аппетитный дух свиного сала.
- Ну что там у вас? - брюзгливо сказал король. - Долго я буду ждать?
- Уже, ваше величество, уже... Дун Абрахам схватил горячую кастрюлю.
Обжигая пальцы, поставил ее перед королем.
- Не думаете ли вы, что я стану есть эту гадость? - сказал король, а сам
приглядывался и принюхивался. - Ешьте вначале вы.
Дун Абрахам быстро прожевал кусок и потянулся за вторым. Король прикрыл
обеими руками кастрюлю, из которой шел благоуханный запах.
- Не накидывайтесь, - сказал он, и сам принялся за еду.
Он поглощал кусок за куском, запивал любимым напитком, и королевское чело
понемногу прояснилось, что не ускользнуло от внимательного взгляда дуна
Абрахама.
- Из чего это? - спросил король.
- Четыре мяса, ваше величество: свинина, говядина, баранина, козлятина.
Лавровый лист, чеснок. Все вместе тушилось на свином сале.
- Чеснока надо... э... поменьше. А почему вы принесли это в железном
ящике?
- Новый способ приготовления, ваше величество... И дун Абрахам торопливо
объяснил:
- В жестяной сосуд накладывается мясо и заливается салом доверху. Затем
надо запаять крышку и погрузить сосуд в кипящее масло, чтобы мясо как
следует протушилось. - И после этого, ваше величество, мясо сохраняется в
сосуде совершенно свеженькое. Нисколько не портится и не нужно его перчить,
чтобы отбить запах. Только разогреть. Олла-подрида, которую вы только что
съели, хранилась в этом сосуде почти шесть месяцев...
- Что?! - вскричал король.
- Шесть месяцев? - ахнули инфанты. А министр двора выразил на лице
глубочайшее потрясение.
- Я говорю истинную правду, ваше величество, - сказал дун Абрахам, слегка
заикаясь от нервного возбуждения. - Если вам угодно, соизвольте осмотреть
мой подвал, и вы убедитесь, что только для этого поставлены там котлы...
только для блага вашего величества...
- Сегодня я еду к герцогу Серредина-Буда. Но как-нибудь загляну в ваш
подвал. Может быть, завтра. А что у вас во втором ящике?
- Четыре птицы, ваше величество: гусь, курица, лебедь и фазан. Если
разрешите... - Дун Абрахам засуетился, велел слуге взрезать второй сосуд.
- Погодите. - На лице короля было особое выражение, появлявшееся всякий
раз, когда в голову его величества приходили мысли, за которые он и повелел
называть себя Многомудрым. - Вот что, - сказал он после раздумья. - Этот
ящик будет храниться у меня шесть месяцев. Или нет - достаточно одного. И
посмотрим, что из этого получится. Дун Маноэль, отнесите в мою спальню.
Он с некоторым сожалением проводил взглядом сосуд, уносимый камерарием.
- Ваше величество, - сказал дун Абрахам, - я убежден, что шесть месяцев -
не предел. Мясо, приготовленное по новому способу, может храниться таким
образом гораздо дольше.
Королевское чело продолжало сохранять особое выражение, и министр двора
сделал дуну Абрахаму знак замолчать.
- Если это так, - сказал король, - то нет нужды... э... в больших
количествах перца.
- Совершенно верно, ваше величество.
- И, значит, незачем отправлять экспедицию к этим, как их там... к
Островам пряностей. Слишком накладно для казны. Слишком накладно. - Король
вдруг подозрительно взглянул на дуна Абрахама. - Почему мне докладывают, что
ваш сын стакнулся с Ламаррой?
- Его оклеветали, ваше величество! Клянусь святым Пакомио, моему сыну и в
голову не могло прийти... У него в голове только Острова пряностей...
Неслыханный оговор, ваше величество!
- Ну, во всяком случае, он останется здесь, у нас на глазах. Итак,
сеньоры, все слышали? Я отменяю экспедицию за ненадобностью. Способ хранения
мяса, придуманный... э... графом до Заборра, объявляю государственной
тайной. Что касается портуланов... э... конфискованных у вашего сына, то
можете получить их обратно у первого министра. Впрочем, теперь они никому не
нужны. Где первый министр? Ах да, я обещал ему приехать на бал.
Король съел еще несколько кусков мяса и поднялся.
- Чеснока надо класть побольше, - сказал он. - Как можно больше,
соблюдая, однако, меру. Ну, вы знаете. Что с вами, граф?
- Ничего, ваше величество... - Дун Абрахам смахнул кружевным манжетом
слезу. - Я буду класть побольше чеснока.
- Прекрасно. Вы едете со мной, граф.
Быстрым полувоенным шагом король вошел в зал, сопровождаемый инфантами,
министром двора и дуном Абрахамом.
Фидальго низко кланялись, и король милостиво кивал им в ответ. Дамы
приседали, и король благосклонно им улыбался. Он был в хорошем настроении.
Герцог Серредина-Буда кинулся навстречу.
- Ваш новый кафтан хорош, - сказал ему король, - но несколько коротковат.
- На полном лице его величества вдруг отразилось недоумение. - Сеньоры, кто
лежит там на полу?
- Ах, ваше величество, - сказал герцог, - случилось ужасное злодеяние. -
Он драматически простер руку. - Ваш верный подданный маркиз до Барракуде
злодейски убит сыном государственного пре...
Герцог осекся. Не веря своим глазам, уставился он на дуна Абрахама,
который выглядывал из-за плеча короля. У герцога отвисла челюсть.
- Ну? - сердито сказал король. - Кто же убил маркиза?
Хайме стоял у балюстрады, прижав руку к груди. Его мутило после дуэли,
неприятно колотилась жилка у виска. Услыхав вопрос короля, он вздернул
голову. Увидел за королевским плечом белое лицо отца, ужас в его глазах...
- Я, ваше величество, - тихо сказал Хайме.
- Вы? - Король нахмурился. - Прискорбно. Что произошло между вами?
Хайме молчал. Почему-то в эту минуту он вспомнил тоскливый взгляд
Басилио, отцова работника, - взгляд, устремленный в дальнюю даль, в
недостижимость...
- Ваше величество... - Вперед выступил пожилой фидальго, откашлялся в
кулак, надувая щеки. - Я видел все с самого начала. Дуэль была по всем
правилам. Они дрались честно, по-рыцарски.
И он, покашливая, рассказал подробности.
- Благодарю, дун Соссар. - Король почесал лоб. Положение было
затруднительное. Он не поощрял дуэли, даже наказывал за них, но все равно,
вспыльчивые и чванливые фидальго частенько дрались, ничего с этим нельзя
было поделать.
Белладолинда тихонько всхлипывала. Вдруг она заметила кровь, проступившую
меж пальцев Хайме, прижатых к груди.
- Он ранен! - воскликнула она и подбежала к Хайме.
- Ерунда, царапина, - пробормотал тот.
- Прискорбно, виконт до Заборра, - сказал король. - Весьма прискорбно. Вы
заставляете волноваться прекрасную донселлу и вашего будущего тестя.
Посмотрите на дуна Альвареша, на нем лица нет. И ваш почтенный отец, который
проявляет столько рвения на королевской службе... Я недоволен вами. Граф,
увезите его домой и прикажите сделать примочку из этого. Ну да, колотые раны
излечиваются колючим, значит, лучше всего - отвар шиповника. Объявляю вам,
виконт, месяц домашнего ареста. Видеться с вами разрешаю только вашей
невесте.
Так король распорядился. И, конечно, до Заборра не заставил дожидаться
исполнения приказа. Крепко взяв под руку сына, он повел его из зала, мимо
герцога, который все стоял оцепенело в голубом своем кафтане, мимо дуна
Альвареша, плачущей Белладолинды, мимо прочих дам, фидальго и лохматых
музыкантов. А великий инквизитор проводил их мрачным взглядом. Хайме шел,
отцом влекомый, ничего вокруг не видя, как во сне. И беспокойно мысль
тревожная блуждала... вне просторов океана...
XIV
Росалия, шурша юбками, вбежала в гостиную.
- Проснулся! - выпалила она.
Дун Абрахам вздохнул с облегчением. Двадцать семь часов кряду проспал
Хайме, сынок. Он не просыпался даже, когда ему меняли примочки из настойки
шиповника и остролиста. Опасались горячки, но, слава всевышнему, обошлось
без нее.
В доме, пока Хайме спал, все ходили на цыпочках. Дважды дун Альвареш
присылал справляться о здоровье. А сегодня утром заявился сам к дуну
Абрахаму в служебный кабинет, оторвал от составления меню королевского
обеда, повел любезный разговор о петушином бое, о государственных финансах,
пожаловался на малые доходы от имения. Но дун Абрахам видел лукавого
царедворца насквозь. Тонкими намеками дал понять, что приданое за донселлой
Белладолиндой намерен взять сполна и не потерпит утайки. Договорились, как
только Хайме оправится и встанет на ноги, устроить помолвку.
Все шло на лад, королевская милость снова внесла покой в дом дуна
Абрахама.
Услышав, что Хайме наконец проснулся, дун Абрахам немедля распорядился
отнести ему еду - жареного цыпленка, спаржу, сладкого вина для подкрепления
сил. А спустя полчаса и сам поднялся к сыночку.
Хайме полулежа доедал цыпленка. Под распахнутой рубашкой белела на
смуглом торсе полотняная повязка.
Дун Абрахам сел у него в ногах. Осведомился о самочувствии. Хайме
ответил, обсасывая косточку, что чувствует себя хорошо, только саднит
немного рана, нельзя ли снять примочку?
- Нельзя, - сказал дун Абрахам, - никак нельзя без примочки. Потерпи,
сынок. - И добавил, помолчав: - Твои портуланы и компассо у меня. Следствие
по доносу закрыто, и мне все вернули в полной сохранности.
- Это хорошо, - сказал Хайме. Он вытер жирные губы, выпил вина и
откинулся на подушки.
- Прислать их тебе?
- Как хотите, отец.
Дун Абрахам всмотрелся в лицо сына. Хайме осунулся за последние дни, щеки
запали, буйно разрослись давно не стриженные черные волосы. Но лицо
выглядело спокойным, даже умиротворенным. Вот только глаза были какие-то
потухшие. Не нравились дуну Абрахаму его глаза.
- Экспедиция отменена, - сказал дун Абрахам. - Падильо и Кучильо намерены
выкупить каравеллу у остальных пайщиков, чтобы возить товары из Венеции и
Александрии. Но у меня возникла мысль... может быть, я выкуплю каравеллу.
Как ты думаешь?
- Это хорошо, отец.
- Конечно, будет нелегко. Придется заложить имение. Но за два-три
плавания расходы, полагаю, окупятся. Ну вот... Если захочешь, ты сможешь
плавать по Средиземному морю на своей каравелле.
- Спасибо, отец, - сказал Хайме все тем же вежливобезучастным тоном. -
Если можно, пришлите ко мне цирюльника. А то оброс я очень.
Дун Абрахам поднялся, хрустнув суставами.
- Непременно пришлю, - сказал он хмуро и дернул себя за бородку.
Тут прибежала запыхавшаяся Росалия.
- Извините, отец! - выпалила она скороговоркой. - Я случайно выглянула в
окно... Там подъехала карета, и вышла донселла Белладолинда! Я и пустилась
бежать... предупредить братца...
- Пусть войдет! - выкрикнул Хайме, садясь в постели. - Пусть войдет!
Дун Абрахам увидел, как вспыхнул румянец на лице сына, как заблестели его
глаза.
Странно устроен человек!
Исполнились самые заветные мечтания дуна Абрахама. Хайме, сын и
наследник, женится на одной из знатнейших невест Кастеллонии, будет
приближен к королевской особе, займет положение при дворе. Он не уйдет в
океан, в пугающую неизвестность. Долгие безоблачные годы ожидают его...
Почему же так беспокойно на душе у дуна Абрахама? Что томит его? Или он
не доволен, что сбылись его желания?..
Странно, странно устроен человек. Вот ведь: полагал дун Абрахам, что
прочно, навсегда забыл свое прошлое, но стоило только ему, прошлому,
напомнить о себе...
Чем занимался он столько лет, на что истратил жизнь? Угождал королевскому
брюху, изобретал соусы и приправы... А жизнь - она ведь дается один только
раз, бренная земная жизнь. Господи! - мысленно воззвал он. - Как поступил я
с твоим даром - со своей жизнью?..
Часами сидел он, задумавшись, над портуланами, разглядывал океанскую синь
и красные линии курсов, устремленные в неведомое. И перед мысленным взглядом
вставали картины былого, которые - вот поди ж ты! - нисколько не изгладились
за многие годы из памяти. Он видел бесконечную водную равнину и пылание
заката, когда по океанской зыби пробегает огненная дорожка. Белым облаком
нависает над корабельным носом тринкетто - нижний парус передней мачты, а
над ним рвется вперед парункетто - верхний парус, округлый и белый, словно
грудь молодой женщины.
А он, дун Абрахам, опершись на перила балкона, смотрит, как нос каравеллы
режет воду, как зеленая вода, превращаясь в белую шипящую пену, вскидывается
вверх, и брызги приятно холодят лицо, и ноздри вдыхают неповторимую свежесть
океана... И никаких интриг и нашептывании... Только скрип снастей да вольный
посвист ветра...
Душа дуна Абрахама колебалась влево-вправо, как коромысло весов, на
которых взвешивают на том свете плохие и хорошие дела. Влево - вправо, влево
- вправо...
Однажды вечером не выдержал: в ранних зимних сумерках поехал в гавань.
Встречный ветер пахнул близкой весной. Скороход с фонарем бежал впереди, и
слабый прыгающий свет выхватывал из сгущающейся тьмы неровности дороги,
каменные стены, лужи и кучи мусора на пустыре. Там, на пустыре, пылали
костры, вокруг них тесно сбились бездомные бродяги, которых видимо-невидимо
развелось в процветающем кастеллонском королевстве. Тянуло скверным запахом
нищенской похлебки. Запах голода преследовал его до самого порта.
Толкнув дверь (протяжно простонали ржавые петли), дун Абрахам вошел в
портовую таверну. Гомон и гогот оглушили его, и он чуть не задохся от
душного чада.
- Эй, ваша честь! - подскочил к нему пьяненький рыжий матрос,
расплескивая вино из кружки. - Выпейте с нами! За морского епископа!
От хохота, вырвавшегося из матросских глоток, у дуна Абрахама
заколебалось перо на шляпе. Он покачал головой, медленно пошел меж дощатых
столов, скользя взглядом по лицам, не пропуская ни одного. Он слышал грубые
хриплые голоса, обрывки пьяных разговоров вперемежку с руганью.
- Ну и что? - орал кто-то, потрясая кружкой. - Поднял на мачту все до
последней тряпки, увалился кормой под ветер и удирай что есть духу! А если у
мавров посудина поменьше, да сидит поглубже от награбленного добра - ну, тут
тоже не теряйся! Навались с наветра, марсели на стеньги, забрось крючья - и
режь, круши нехристей!..
За одним из столов спал человек, уронив курчавую седеющую голову на
скрещенные руки, обнаженные по локоть. На правой руке синела наколка -
изображение девы с рыбьим хвостом. Дун Абрахам остановился, ухватившись
пальцами за кружевной воротник. Потом решительно подступил к спящему, затряс
его за плечо. Тот мычал, бормотал ругательства, не хотел просыпаться. И
только когда дун Абрахам с силой толкнул его в бок - поднял голову: кто,
мол, посмел разбудить?
- Здравствуй, Дуарте, - тихо промолвил дун Абрахам.
- А! Это ты... - кормчий Дуарте Родригеш Као громко зевнул. Потом сказал
насупясь: - Убирайся отсюда... раз старых приятелей не признаешь...
Дун Абрахам, звякнув шпорами, перешагнул скамью, сел рядом.
- Я не забыл тебя, Дуарте. Только в тот раз мне было недосуг...
- Не забыл! - Дуарте невесело усмехнулся. - Еще бы тебе меня забыть.
- Я поклялся тогда, Дуарте, что, если уцелею, никогда больше не выйду в
море.
- Иди ты со своими клятвами, Абрахам... Я, может, тоже замаливал грех, в
монастырь пошел, только не вытерпел там... - Дуарте нагнулся к дуну
Абрахаму, заговорил хриплым шепотом: - А что же нам было тогда - подыхать с
голоду? А того мерзавца-кухаря, что последние сухари жрал тайком, - за борт,
морскому епископу на закуску? У него, клянусь святым Ницефоро, харчей и так
хватает...
- Но ты заставил меня варить... - содрогнувшись, сказал дун Абрахам.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг