свистать, не подумав, что никакой колокольни ни в Правой, ни в Левой
Нежностях отродясь не бывало.
Прочие гости на свадьбе оказались не трезвей жениха и все как один на
колокольню за ним полезли - то ли свистать возжелали единым соловьиным
бульканьем, клыканьем и пленканьем, то ли просто хотели жениха с колокольни
снимать, то ли еще чего другого хотели, а то и всего сразу. Некоторые
приезжие киммерионцы с Эльма, Хвоста и Дерговища в ужасе протрезвели и
заголосили, глядя на то, как мужская половина Нежностей с малой примесью
женской половины лезет прямо под облака по никогда и никем не построенной
колокольне, да к тому ж еще цокает, присвистывает, дудки разные изображает -
словом, пробует свою соловьиную силу. Лезли они так, лезли, но поскольку
путь их нигде окончиться не мог (ну, отродясь не было там колокольни, хоть
убей!), то в конце концов одной кучей на голосящих эльмовцев и хвостян так и
осыпались; поверх же кучи уселся мягким на мягкое никак не пострадавший
жених, уже вовсю рассвиставшийся и расщелкавшийся.
Понять произошедшее взялся бы не всякий киммериец, внешний русич и
вовсе бы голову сломал: как это вот можно взять да и навернуться с
колокольни, которой никогда не было, - да глядишь и не будет никогда. Но на
западном берегу Рифея, выше Римедиума, еще не к такому нежностевские
поселяне привыкли, - да и нам бы, читатель, привыкнуть пора, наглядевшись на
речку Селезень, где вода течет сразу и туда, и обратно. Потому нечего
осуждать Астерия Коровина, жившего той порой в Нежности-на-Селезни
исключительно ради крепкого и немалого заработка, - повел Астерий себя в тот
раз неправильно. Только-только расползлась куча мала гостей, ставших жертвой
любви к народным обычаям соловьиных свистаний, как решил перевозчик наиболее
побитым гостям из Левой Нежности (а беда приключилась в Правой) помочь,
отвезти через речку домой, чтоб вправили то, что вывихнуто, наложили гипс
или что другое на все, что поломано, а кому совсем плохо - везли бы того
прямо к дежурному батюшке на Святого Эльма (чтобы, не приведи Господи...).
Но, как случается и на Руси, и в Киммерии, проявил избыточное рвение,
отягченное отсутствием умения. Впрочем, у кого нашлось бы умение не только
загрузить лодку двумя дюжинами частью орущих от боли, частью и вовсе
сомлевших от побитости, да и от перепитости левых нежностян, не только потом
доставить их к противоположной пристани, - но как во время переправы не
въехать рулевым веслом по затылку никакой прогуливающейся вдоль речной
першпективы бобриной старушенции?
Через полчаса после описанных событий к бобриному травмопункту между
островами Горностопуло и Касторовым приплыла толпа старух-бобрих, под все
подмышки поддерживавшая одну, самую, кажется, древнюю из всех бобриху: на
темени ее красовалась изрядная рваная рана. Старухи грозно щерили от природы
красные зубищи и всем своим видом говорили: "Отстоим наших лучших, наших
драгоценнейших и возлюбленнейших матриархов! Даешь эмбарго на поставку
железного кедра в Киммерион! Долой угнетателей, развративших бобровую
молодежь сладенькими каштанами!" Пострадавшая, как назло, оказалась из
богатых Мак-Грегоров, к тому же такая стервища, что гнев прочих бобров
проистекал, похоже, не из того события, что лодочник ее веслом угостил, а из
того, что не прибил ее сразу и вчистую, - тогда, быть может, сошла бы эта
беда за несчастный случай. Но - увы! - крепкая оказалась перечница. Старуху
обслужили, вынули из ее раны две киммерийских пяди Астериева весла, отвезли
домой и принесли извинения от имени архонта. Ну, а карьере Коровина вместе с
длинным заработком на перевозе через двуснастную Селезень пришел конец.
7
Другая нелепость - будто я, Астерий, узник.
Х.Л. Борхес. Дом Астерия
Киммериец без работы не останется - такая традиция за тридцать восемь
столетий сложилась сама по себе. Киммериец-лодочник не останется без работы
тем более, мостов в Киммерионе много, но не чересчур, некоторые острова
иначе как вплавь недостижимы вовсе: Высоковье, к примеру, где монастырь
Святого Давида Рифейского, покровителя офеней, - или остров Ничье Урочище,
или еще некоторые, к которым мосты строить или ни к чему, или дорого, или
вовсе невозможно. Никогда и никто не пробовал строить мост к Земле Святого
Витта, хотя добираться туда нужно часто и многим: банные дела у одних,
исторически-почитательные для визита на знаменитое кладбище - у других, а
очень часто у одного итого же посетителя Земли Святого Витта оба этих дела
сочетаются, - ежедневно ездит на остров еще и три десятка торговцев мылом,
другие три десятка торговцев мочалом-люфой да и много еще кто, - а
собственной лодкой для переправы городская гильдия лодочников никому здесь
пользоваться не позволит: с монопольными делами в Киммерионе издревле
строго. На своей лодке хочешь плавать - катайся на топкий западный берег
Рифея по ягоды: по клюкву там, по бруснику, по бокрянику. Это - пожалуйста,
там на переправах постоянные лодки держать нет выгоды, хотя гильдия
квасоваров, бывает, за ягодой спецрейсы фрахтует. Гильдия лодочников в
Киммерионе хоть и не из самых богатых, не из самых прославленных, да только
поди обойдись без нее на сорока островах, - так что она своих членов бережет
и трудоустраивает. А Коровин был самым что ни на есть облажавшимся членом.
При его-то мастерстве! С хлебной Селезни!..
Так вот и попал Астерий Миноевич на Саксонскую набережную. Место здесь
было тоже хлебное, но, стыдливо говоря, средней хлебности. Переправ с
Караморовой стороны на Землю Святого Витта существовало три, да еще была
четвертая, со стороны острова с непонятным даже для киммерийского слуха
названием Мох-Лох, но та не очень регулярно работала. Астерий временно
подменил знаменитого алкаша Доя Доича, управлявшегося на средней из трех
переправ (называлась она "линия Саксонская-Баннопокойная"), но уже через три
киммерийские недели временная прихворнутость Доя Доича сменилась вечным
здравием на Сверхновом Кладбище северней Римедиума; и то правда, что нельзя
катар нижних и верхних дыхательных путей лечить кедровым скипидаром
внутрижелудочно. Вечная память Дою Доичу, холостому алкашу. Гильдия
добилась, что и переправа его, и даже большой, старый дом на Саксонской
перешли к Астерию.
Жизнь Астерия стала весьма монотонной, отчего он страдал. Никому не
требовалось его виртуозное мастерство, Рифей-батюшка тек себе да тек, очень
притом неторопливо, на север, к далеким Миусам, - для Астерия, когда он в
пятом часу утра выходил на Саксонскую, тек великий Рифей слева направо. К
шестому часу приходили первые пассажиры - костоправы, брюхоправы, шайкодары,
полотенщики, сухопарники, спиномои, ядрогреи и самые разные другие люди,
кому собственно при банях на Земле Святого Витта, вечно сотрясаяемой,
селиться было не с руки, - там жили только истопники да смотрители кладбища,
поголовно бобыли да бобылки, с тем различием, что при банях - помоложе, а
при кладбище - постарше, к тяжелому банному труду уже непригодные. За
четверть часа в лодку Астерия набивались положенные две дюжины пассажиров, и
лодка торопливо отчаливала. За перевоз своих членов гильдия киммерионских
баньщиков платила гильдии киммерионских лодочников; именно эти деньги,
существовавшие исключительно в безналичном виде (а бухгалтерские дела в
Киммерии стали вполне современными лет эдак за тысячу до того, как
озабоченный фактом открытия Америки Леонардо да Винчи поручил своему
приятелю Луке Паччиоли изобрести "двойную бухгалтерию"), оплачивали Астерию
аренду дома на Саксонской, коммунальные услуги и даже - буде Коровин
внезапно бы сдурел и решил жениться - 50% стоимости устройства свадьбы;
остаток шел в пенсионный фонд и еще в другой фонд со страшненьким названием
"Предусмотренные ритуальные расходы".
До половины восьмого, по праздникам до восьми, Астерий возил с
Караморовой стороны на Святого Витта рабочий люд, обратно шел порожняком. С
полвосьмого, по праздникам с восьми, начиналась у него работа на свой
карман. Из-за сложения общерусской недели, в которой семь дней, и которая
важна для Киммериона лишь потому, что блюсти ее велят и Державствующая
Православная Церковь, и московское телевидение, без которого сериалов про
житие Святой Варвары не увидишь, с киммерийской неделей, которую киммерийцы
блюдут так же, как дышат воздухом, день на день у Астерия не приходился, то
больше было у него пассажиров, то меньше, постоянными клиентами числил он
лишь немногих, кто привык мыться по старинке, "по-древнему" - через два дня
на третий. Платили пассажиры все одинаково - киммерийский пятак, он же обол,
он же три с тремя четвертями копейки на московские деньги.
После обеда, который для Астерия состоял из кедровой галеты под семь
глотков брусничного квасу, помытый народ желал вернуться в город, и оболы
сыпались в карман на фартуке лодочника одинаковыми пригоршнями: двадцать
четыре обола составляли девяносто общероссийских копеек; десять ездок -
девять рублей, ну, а сто ездок - девяносто рублей, или шесть империалов на
московские же. Только никаких ста ездок с восьми утра до восьми вечера с
Караморовой на Святого Витта накатать невозможно, даже если не обедать и
времени на погрузку-выгрузку пассажиров не тратить. На самом деле за это
время получалось у Астерия много если два империала, а по-киммерийски -
сорок восемь лепт, или лепетов, они же - четыре мебия, в просторечии - меба.
Из этих денег три четверти нужно было отдать опять-таки гильдии, в страховой
фонд, в фонд медицинского обслуживания офеней, в фонд сотрудничества гильдий
и еще в какие-то фонды, названиями которых лодочник не загружал свою память.
Он знал, что пол-империала в день худо-бедно останутся в кармане чистыми, -
не чета, конечно, заработкам на Селезни, да и вообще на содержание семьи
кому б таких денег хватило. Но бессемейному Астерию хватало, даже что-то
оставалось порой. Раз в киммерийскую неделю лодочник, уговорившись заранее с
двумя соседними переправами, брал выходной. Отоспавшись, выходил он на
крыльцо, присаживался на ступеньки, откупоривал купленную заранее бутыль
меду двойной сычености, и до самого вечера пил из горлышка, лишь изредка
перебрасываясь парой слов с соседями. Справа, через узкий переулок, стоял
дом лучшего киммерийского резчика по родониту - Романа Подселенцева, очень
оживившийся с тех пор, как появилась в нем дополнительная команда жильцов,
которых Астерий всех в лицо выучил лишь на пятый-шестой месяц их тамошнего
проживания, - к весне, словом. Здоровался Астерий на всякий случай со всеми:
глядишь, будущие клиенты банно-мемориальные, так чтоб ни на какую чужую
переправу не ходили бы.
Слева жила довольно молодая пара, супруги-художники Коварди, Вера и
Басилей, эти вечно пропадали в глубинах дома, рисовали на продажу
картины-обманки, такие, на которых лежит вот кедровая шишка, луковица, либо
же маузер, а потянешь к ним руку, хвать - и не возьмешь ничего, потому как
все нарисованное. Супруги на крыльцо выходили нечасто, но как раз в лодке у
Астерия появлялись регулярно. И в баню их лодочник возил, и на мемориальное
кладбище, там Коварди резьбу всякую для своих картинок срисовывали. А за их
домом, южней, была неширокая улочка, заканчивавшаяся четырьмя ступеньками,
ведшими в глубь Рифея. Это и была пристань, рабочая пристань Астерия. Дальше
нее лодочник отлучался редко, даже мытарь гильдии в половине двенадцатого
ночи приходил к порогу дома Астерия. С восьми до одиннадцати вечера Астерий
тоже работал, но не как утром и не как днем: члены гильдии возвращались
домой по служебному проездному, припозднившиеся посетители бань и кладбища
платили вдвое против дневной таксы. Эти деньги целиком сдавал Астерий в фонд
защиты от возможных стихийных бедствий. И невелика беда, что ни одного
серьезного стихийного бедствия лодочник на своем веку не видал. Жалко, что
ли, заплатить, чтоб и дальше их не видать? Впрочем, лично для Астерия
таковым бедствием вполне могли считаться бобры. Потому что и здесь, на месте
работы, максимально удаленном от прежнего - того, что было когда-то на
Селезни, насколько сумела сделать гильдия, - бобры не оставляли лодочника в
покое: все как один держали они на него длинный красный зуб.
Гласный выборный от бобрового населения в Киммерионе за первый же год
работы Астерия на новом месте передал лично архонту три жалобы на
небрежность лодочника. Первые две были однотипны: оный-де Астерий преступно
(ясно, что в нетрезвом виде) упустил в Рифей рулевое весло, каковым,
свободно (и преступно) неуправляемо поплывшим вниз по течению, был на
приватной своей даче близ Второго Мебия ушиблен престарелый Кармоди (во
втором случае - Мак-Грегор), каковое весло и прилагалось в качестве
единственного вещественного доказательства; Кармоди же (во втором случае -
Мак-Грегор) не мог явиться лично, ибо ушиб его имел столь серьезные
последствия, что сделался престарелый бобер-гипертоник нетранспортабелен.
Гильдия заказала независимую экспертизу, и с первой кляузой покончили
мигом. Весло оказалось не только не казенное, но было оно вообще выстругано
самими бобрами из рифейской липы, редкого дерева-эндемика, за поруб и погрыз
какового чуть ли не с времен Евпатия Оксиринха полагался штраф. Во втором,
полностью аналогичном случае, весло оказалось натуральное, человечье, но без
малейших следов работы лодочника; странно как-то выходило - будто сходил
Астерий на Елисеево Поле, укупил в торговых рядах новое (дорогое - десять
мебиев!) лодочное весло, потом злоумышденно бросил его в Рифей, чтобы сорока
верстами ниже по течению, на бобриных дачах, зашибло оно прямо в макушку
почтенного гипертоника Мак-Грегора (то ли Кармоди?). Никакой другой вариант
не проходил, алиби Астерий имел железное, словно кедр, никуда он со своей
переправы в последний месяц не удалялся, и тому три сотни свидетелей, в их
числе две бобрихи-бобылки почти вымершего рода Равид-и-Мутон, прижившиеся
возле Земли Святого Витта. Скрежеща красными зубами на проклятых ренегаток,
кляузники отвели свою жалобу как ошибочную и уплыли куда-то, где мудрые и
нетранспортабельные старейшины, надо полагать, вложили исполнителям аж по
киммерийские календы за халтурную работу.
Третью жалобу передали в архонтсовет под Пасху. На этот раз
пострадавший бобер со всеми справками с Дерговища (о получении им
черепно-мозговой травмы от длинного деревянного предмета) с заштопанным на
том же Дерговище бритым скальпом, заявился в архонтсовет лично. Но и гильдия
не дремала, не зря же она прибирала у своих членов до девяноста процентов
доходов; словом, независимая экспертиза на подобный случай была наперед
заказана и оплачена. Притом эксперт был многозначительно приглашен с Земли
Святого Эльма, восточная переправа с которого прямиком вела в Римедиум, -
тонкий намек на то, что если виновен Астерий и бобры смогут этот факт
доказать - то поедет он прямиком и до скончания века чеканить мелкую монету,
а если не смогут доказать - то есть прецеденты: примерно одного в год (в
среднем) бобра с Мебиусов сама община привозит и просит загнать во все тот
же Римедиум на подсобные столярные работы.
Весло было - точно - с переправы Астерия, и такое изношенное, что
дивно, как не обломилось раньше об уключину. Одна беда, во всю длину весла
перочинным ножиком кто-то вырезал надпись: ДОЙ ДОИЧ - Я, ВЕСЛОМ ЭТИМ ГР... -
тут надпись заворачивала на другую сторону весла - ЕБУ! КТО ТРОНЕТ ВЕСЛО,
ТОГО УШИ... - надпись делала еще один поворот - БУ! Документы гильдии
продемонстрировали, что данное весло покойный предшественник Астерия по
ветхости сдал в гильдию же и взамен получил новое, а старое гильдия продала
на жвачку... бобрам. Минойский кодекс предусматривал за подобный подлог
немедленную смертную казнь, которую всегда заменяли вечным отсылом в
Римедиум. Общерусский императорский кодекс позволял рассмотреть преступление
как мошенничество мелкое (если закрыть глаза на очевидную попытку оговора,
за что минойский кодекс назначал все то же самое), с условным сроком
наказания и последующей выдачей на поруки. Усталый архонт предложил передать
дело в Верховный Киммерийский суд, там могли дать больше, могли дать меньше,
а могли вытащить на свет Божий и две первых кляузы, тогда под
ответственность попадала вся бобриная община, а за групповуху такого рода
чуть ли не всем бобрам мог грозить групповой Римедиум с последующим вечным
поражением в гражданских обязанностях, вспомнили бы им все провинности со
времен Евпатия, - но тут бритоголовый преступник немедленно пошел в
сознанку. Он, Дунстан Мак-Грегор, и только он один... Дальше рассказывать
неинтересно. Бобра сплавили в Римедиум, весло поместили в музей из-за того,
что как резчик покойный Дой Доич мог вполне именоваться "мастер круга Романа
Подселенцева", Астерию в виде компенсации за истрепанные нервы выдали
совершенно новое весло и путевку в санаторий возле Триеда, от которой
Астерий немедленно отказался, взамен попросил три дня выходных, - каковые
тотчас же использовал, пил два дня крепчайшую сладкую, на третий
протрезвлялся, на четвертый привычно вышел на работу.
Такая вот была жизнь у человека, которого однажды невзлюбили бобры.
8
Есть, говорят, и такой догадливый люд, что все сбивается на том, кто
именно кого убил: Каин - Авеля или Авель - Каина.
Аполлон Коринфский. Народная Русь
Гаспар Шерош, глава Академии Киммерийских Наук, прервав на некоторое
время бесконечное редактирование многотомного словаря старокиммерийского
языка, отдохновения ради вернулся к работе над любимой книгой -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг