Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
голову,  вспороть брюхо, выпотрошить и съесть,  в  яд  обмакивая и на гарнир
закусывая сухорастущей  морской  капустой. Трапеза, судя по  еще не  слишком
загаженному полу и по шевелению в главном блюде, началась недавно.
     -  Яд-капуста,  хозяин-батюшка!  -  возгласил  просвещенный   академик,
кланяясь Тараху в пояс. Тарах выпучил и без того невпалые глаза, но также по
обычаю  повернул свой нож ручкой к  гостю,  приглашая присоединяться, сказал
ехидно:
     - Капуста-яд, мистр-невеглас!
     Гаспар    не   смутился,   среди   его   званий    были   почище,   чем
"магистр-язычник". Он  снял плащ  и шапку, отыскал на лавке свободное место,
после чего  неуловимо  быстрым  движением  левой руки  без  помощи  перчатки
выловил из-под  крышки жирную черную гадину в две ладони длиной,  шарахнул о
бокал, рассек, содрал  шкуру,  выпотрошил,  откусил кусок,  с  удовольствием
захрустел.
     - Отменная кенхр-медянка, отменная - рассеянно приговаривал академик, с
подчеркнутым удовольствием доедая первую  змею  и  вытаскивая  вторую. Тарах
почти  одобрительно  смотрел  на  свой исчезающий  обед;  роста  Гаспар  был
киммерийского  и аппетита -  тоже.  Вторую  змею академик, припомнив этикет,
правильно,  фигурным движением вспорол и  внутренности бросил на пол.  После
сдирания шкуры и отсечения головы осталось  не так уж много  - на два укуса.
Гаспар потянулся  за третьей змеей и сразу же - за четвертой. По незаметному
приказанию  хозяина с кухни принесли второе блюдо змей, ересиарх был доволен
соблюдением обычаев и расщедрился.
     -  Знатно  щапление!  Леть,  чада!  -  поспешно  сказал  Тарах,  и  его
нахлебники,  точней,  как  говорили  сектанты,  образуя  слово  от  названия
змеи-медянки, "намедники",  взялись за ножи. Трапеза окончилась на удивление
быстро.  Тарах, проглотив хвост очередной змеи, утерся рукавом и обратился к
академику:
     - А что, гостюшка, неотравляем еси, или вовсе како?
     -  Никако,  -  равнодушно  ответил  Гаспар, -  Да  вкусишь, хозяин,  от
коньячища, что  нам  из Внешней Руси тащат, вкус един  бысть со ядом  сим, а
ядение  не в пример плотней  за трапeзою твоею. Донележе клубец желвецов сих
не поедох, не киммериец еси! Несть аспида аще не для прохарчения...
     Тарах  еще  больше  успокоился:   гость  говорил  на  почти  правильном
диалекте,  вставляя  городские слова лишь там, где  им действительно не было
аналогов. Гаспар жмурился от удовольствия в сердце своем: знакомые  ему лишь
по описаниям из третьих рук обычаи триедцев он, кажется, не нарушил. Теперь,
по  законам триедцев,  он считался вполне  своим, ибо  съел за столом Тараха
больше чем три змеи.  Через плечо, мельком,  он глянул на мальчика, которого
держали за руки  Антонина и  Федор Кузьмич: Павлик тоже хотел за стол, вовсе
не  боясь происходящего,  но  его,  к счастью,  не  пускали. Гаспар мысленно
перекрестился и перешел к главному, деловому разговору.
     - Потщимся! Обаче неленостию сподвигнемся! Препоясахся, взем  гелиограф
у руци, да сподобися сиятельный граф новостех, еже емеяху! Да грядет сретати
семо!  Понеже вем  невемо, да их милости издалеча несех, от труда городского
да  деревеньского внидох,  чадо велие, чадо  благостние  приведох, да нужден
милости его во потребах велих!
     Тарах засомневался:  гость  вел  себя  как настоящий змееед, но  просил
что-то уж  больно много. С помощью гелиографа призвать Палинского,  конечно,
было возможно,  иначе  на черта  бы вообще вручать змееедам гелиограф, но на
памяти  живущих  использован  для  этой  цели,  да  и вообще ни  для  какой,
отражатель  не был ни разу.  Но по размышлении решил,  что  свои  же  обычаи
нарушать нельзя.
     - Ну, возыдем... - сказал он, вставая. Лестница, ведущая на крышу, была
приставная,  первым по  ней  полез змееед,  напоминавший  помолодевшую копию
Тараха, -  похоже,  сын.  Следом полез  Гаспар,  за  ним  -  Федор  Кузьмич,
сделавший знак Варфоломею и Антонине далее не двигаться. Впрочем, не полезли
на крышу и прочие змеееды.
     Начинало  темнеть;  снег так  и  не  пошел. Гаспар огляделся.  Вогнутый
металлический  щит на  крыше  был  шириною  в  сажень.  Управлялся  он двумя
ручками,  подведенным  к  шарнирам  опускаемого  на  него чехла.  Удивленный
академик   констатировал,  что   зеркало,   вопреки  нормальному  устройству
гелиографа, закреплено неподвижно и направлено только вверх, туда,  где  над
облаками размещалось  "орлиное гнездо"  старого  графа.  Впрочем, только  ли
графа?   Федор   Кузьмич  уже   дважды   ненароком   называл   его   "старым
фельдмаршалом". А ненароком ли?
     На  возвышение перед гелиографом взгромоздился Тарах,  за  ручки взялся
его сын, некоторое время больше не происходило ничего. Затем началось такое,
что  академик  чуть  не   полез  за  записной  книжкой:  неказистый   Тарах,
торжественно  подняв  бритую голову  прямо к  небу,  огладил усы  и...  стал
светиться, - не иначе как  сказывалась капустно-змеиная диета. Свет ересиарх
испускал всей фигурой, он был изжелта-лиловый, довольно противный, но весьма
яркий,  и стекал  в  зеркало,  где  собирался  в фокус,  чтобы тонким  лучом
вонзиться в облака.  Трижды  сияние Тараха  гасло,  трижды возникало  вновь:
змеееды вызывали Палинского на связь.
     - Глас  прост: мило деяти, москолудство не  лепо имети!  -  продиктовал
академик  сообщение,  надеясь,  что  его  не  слишком  отредактируют:  кода,
используемого змееедами он не знал, хотя теперь - ишь! - сделался Гаспар еще
и змееедом, впрочем, кто его знает, почетным ли, - Елико силою превыше всех,
тольма узда коневи правитель есть! Сретай, сретай! Не обижю тебе. - Академик
вопросительно глянул на  старца  - не  надо  ли чего добавить. Федор Кузьмич
благодарно кивнул, помедлил и сказал:
     - Подпись: Александр.
     Академик слегка дрогнул, ибо понял, но подпись под  текстом гелиограммы
подтвердил, - с чужим, не съевшим с ним  за столом ни одной гадюки,  сектант
говорить  не стал, а  Гаспар  не затем съел  гадюк  двойную  порцию.  Живот,
кстати, от этой закуски уже болел основательно. Тарах все светился, помощник
все  двигал  заслонкой,  сообщение  раз  за  разом уходило  за  облака,  луч
вычерчивал в них вензеля без видимого результата. Смотреть вокруг было почти
не на  что:  выстроившиеся  в  две  улицы  вдоль  берега  домишки  триедских
обывателей,  свинцовая  гладь озера, нижняя часть скального обрыва, а выше -
сплошной  туман.  Так  что   невероятен  во  всей   этой  сцене  был  только
лилово-желтый, испускаемый пучеглазым Тарахом свет.
     Прошло с  четверть  часа, и  Гаспар  уже  начал  сомневаться  в  успехе
предприятия,  когда  в  воздухе  появился  новый  звук:  нечто  со  страшной
скоростью   падало  с  неба  чуть  ли  не  прямо  на   Триед;  впрочем,   по
невозмутимости   Тараха   Гаспар  понял,  что  им  непосредственно  едва  ли
что-нибудь  угрожает. Сияя  в сгущающихся сумерках серебром,  предмет рухнул
прямо в центр озера, подняв фонтаны пены, вылетел из  воды, вновь плюхнулся,
на  третий  же  раз остался  на  поверхности неподвижной точкой.  Воды озера
ходили ходуном. Академик видел, как влезает в лодку Астерия выброшенный  при
сотрясении бобер. Сам лодочник, кажется, ухом не повел.
     Между  тем  было  ясно,  что его  высокопревосходительство  граф  Сувор
Васильевич Палинский вновь  совершил свой коронный прыжок в озеро с похабным
названием  Мyрло, и  может  быть  поздравлен  с успешным приводнением.  Граф
быстро,  по-собачьи плыл  к  триедской  пристани.  Серебром  на  его  голове
отливала не  седина, как поначалу  решил  академик, а треуголка. Фельдмаршал
ухитрился спрыгнуть с обрыва, не потеряв боевой шляпы.  Краем глаза академик
заметил, что Федор Кузьмич при виде шляпы этой сплюнул.
     Палинский выбрался  на берег на четвереньках,  обстоятельно встряхнулся
и, придерживая возле бедра - о Господи! - шпагу, мелкими шажками заспешил  к
дому  Тараха.  Тарах  между  тем ничего  не замечал,  продолжая  купаться  в
собственном сиянии, а сын его все посылал и посылал в облака сигнальный луч.
Гаспар  тронул ересиарха за локоть, лоснившийся от змеиного масла: пора было
идти встречать гостя.
     - Помилуй Бог! - долетело с берега, куда быстрыми шагами удалился Федор
Кузьмич.  Всего  мгновение  вглядывался  Палинский  в  лицо  старца,   потом
повалился ему в ноги. Старец что-то властно произнес, но ветер дул в сторону
озера,  и  расслышать  не  удавалось  ничего.  Граф  медленно  встал,  отбил
несколько  поклонов,  потом  почему-то  обежал  вокруг старца,  снова  отбил
поклон-другой,  ограничась, впрочем,  поясными,  и  лишь после  этого, держа
треуголку под мышкой, встал перед старцем во фрунт.
     Палинский был без парика, седые пряди волос липли к темени и вискам, но
более  всего  академик поразился обуви: видимо,  по  каким-то своим причинам
граф  прыгнул с обрыва прямо  в кавалерийских  сапогах,  вместе со  шпорами.
"Хорошо, что не  вместе с лошадью", подумал Гаспар, и тут же понял:  никакая
лошадь такого прыжка не выдержала бы. Безо всякого сомнения два старика были
хорошо  и очень давно  знакомы, и по какой-то причине Палинский слушал слова
старца  так,  как  слушает  офицер   мудрого,  опытного  генерала,   дающего
инструкции, как с большей пользой погибнуть во славу Бога, Царя и Отечества.
Граф не доставал  старцу и до плеча, однако маленьким не казался, было в его
фигуре свое величие. Пальцы академика теребили записную книжку, он уже почти
решился достать ее - но в  этот торжественный миг в нагрудном кармане громко
зазвонил телефон: старая  дура Европа пробудилась и желала  поведать Гаспару
очередной бессвязный сон. Гаспар раздраженно включил автоответчик, но что-то
из сцены на берегу  пропустил: закончив  беседу, граф и  старец  шли прямо к
дому Тараха. Тоня судорожно вцепилась в плечи  сына, который рвался общаться
с незнакомым дядей, прилетевшим с неба.
     -  ...Буду  вдвое  лутче!  - наконец послышался  резкий, высокий  голос
Палинского. - Истинно радуюсь тому, всюду  приспособлял,  приспособлю и тут.
Полновластие  ваше в избенке моей, отрока прияти рад и спорить не смею.  Как
сказано, так сделано. Помилуй Бог!..
     Федор  Кузьмич   произнес  быструю   фразу   по-французски.   Палинский
преувеличенно  низко  кивнул и ответил  на  том  же  языке,  прибавив что-то
по-немецки.  Гаспар  расслышал и  понял,  что  нынешний английский язык граф
преподать не  берется,  вот разве что  латынь, но камердинер у него именно в
аглицком наречии натаскан  что твоя кровавая гончая. Федор Кузьмич подошел к
Тоне и мягко, но властно взял мальчика за плечи.
     - Вот, Павлик. Давай прощайся с мамой, на неделю ты и дядя Варя идете в
гости... К дяде Сувору.
     -  К  дяде  Сyве!  -  властно поправил мальчик. -  А зачем на  ботинках
колесики?
     - Чтобы  на  лошади ездить. Будешь, Павлуша, учиться ездить  на лошади.
Давай,  прощайся  с  мамой. Нам  ехать  пора.  Мы  с  дядей Варей  тебя  тут
оставляем.
     Тоня  чуть  не   заголосила,  но  стоявшая   рядом  Нинель   неожиданно
перехватила ее руки в косой замoк, развернула лицом к себе и зашептала. Тоня
притихла, сгорбилась, присела перед сыном на корточки.
     - Слушайся дядю Сувора. Слушайся дядю Варю. Я к тебе приеду... с  тетей
Верой.  С дядей Басей. С тетей  Васей... Все  к тебе приедем... - губы у нее
все-таки дрожали.
     - Фельдмаршал, пора! - резко сказал Федор Кузьмич. Варфоломей подхватил
мальчика, посадил на  плечи  и не оборачиваясь зашагал вслед за Палинским по
ведущей  в  горы  круговой  тропке.  Мальчик,  вполне веселый,  долго  махал
ручонкой  из-за его плеча, дергал Варфоломея  за уши, как за рычаги, и  орал
веселое  "Ту-тууу!". Фигуры скоро  исчезли в  тумане, всем как-то полегчало.
Кроме Антонины, которую сильно трясло; академик и Нинель вдвоем проводили ее
к лодке.  Гаспар, впрочем, вспомнил еще об одном обычае и  вернулся к  семье
Тараха, вместе с другими -  надо отметить,  немногочисленными  - сектантами,
наблюдавшими за сценой на берегу.
     -  К  моей  яд-капусте  пожалуйте  добро!  Как  полезен  быти  смогу  -
яд-капуста! Яд-капуста!
     - Капуста-яд... - растерянно ответил Тарах. Он, видимо, не ожидал,  что
Палинский вот так, по первому сиянию, свалится со своего орлиного гнезда, да
еще  окажется в  подчинении у  этого... Ну, бородатого. Гаспар  пожалел, что
секрет  сияния пока  что  так и останется  собственностью Тараха, поклонился
ересиарху в пояс и сел в лодку вместе со всеми.
     Астерий,  продолжая  путь  по  часовой стреле, взял курс на Селезень. А
внутри у Гаспара что-то шевелилось  и  просилось наружу тем же  путем, каким
туда попало.  Зная характер озерных О'Брайенов, Гаспар дотерпел до реки, где
дополз кое-как до борта и перегнулся над  водой. Во  имя науки,  конечно, он
съел бы и  не то еще, но желудок академика был не  согласен с наукой, притом
принципиально. Когда судороги и рези немного прекратились, Гаспар понял, что
за левую ногу его держит Федор Кузьмич, а за правую, как ни странно - бобер.
Просвистеть ничего в  благодарность академик сейчас не  мог,  да  и говорить
пока что не мог тоже. Утирая холодный пот с лысины, он отполз в центр лодки.
Астерий понимающе кивнул  ему и  достал  из-под  банки,  на  которой  сидел,
оплетенную бутыль. Бокряниковый дух распознавался безошибочно, и академик не
стал отказываться. Но слезы из глаз полились после первого же глотка: эффект
от  запивания  непереваренной  змеятины  семидесятиградусным  ерофеичем   на
бокрянике оказался потрясающим.
     Федор Кузьмич был  доволен,  даже  очень доволен. Годы - они дают  себя
знать, даже если идут  по  кругу и ничего особо нового в жизни не случается.
Кабы  граф со службы в отставку в свое время не подался в здешние палестины,
как же, стал бы тогда россиянин Булонский лес на дрова рубить! В Виндзорском
парке дрова  заготовлять ничем не хуже,  опять же Индия не лишняя была бы, -
ну, да обошлись без нее и так,  теперь  русские люди на лето к морю  в Южную
Армению ездят, а  граф сгодится в гувернеры наследнику, очень даже сгодится,
особенно насчет здоровья и закаливания юного организма.
     Бобер Фи  Равид-и-Мутон  тоже  чувствовал себя  и  свой захиревший  род
чуточку  отмщенным:  как-никак  двупроточная  променада  знатных старух была
капитально заблевана непереваренной змеятиной; бобер  улыбался, демонстрируя
отсутствие переднего резца - и  плевать ему  было на общественное мнение,  а
точней  - хотелось бы ему,  чтобы  мнение это оказалось  еще хуже: насколько
возможно, настолько и хуже. Воля  бы Фи - и Кармоди, и Мак-Грегоры все давно
чеканили бы... Что там,  в Римедиуме чеканят? Бобер потрогал языком  полтора
мебия за щекой. Вот это пусть и чеканят. Не  то, чтобы  бобер слишком  любил
людей, но просто не видел иного способа  насолить  собратьям.  Пусть заблюют
змеятиной все, что эти наглецы понавозводили!
     На  выходе  из Селезни встретились  сразу две лодки:  знакомая  - лодка
переправщицы  Анании опять  попала  в  закрут,  а  тем  временем со  стороны
Римедиума невероятно быстро проскользила другая - узкая, длинная,  черная, -
никакого рулевого в ней как будто  и вовсе не было. Лодка шла  на юго-запад,
она  исчезла  с  глаз  долой,  и, что касается  людей,  ничьего внимания  не
привлекла,  а Фи за разговоры о чужих лодках не  доплачивали. Да  и свистеть
без одного резца трудно.
     Астерий в сегодняшнем плавании ушиб с  десяток бобров, и  можно было не
сомневаться  - завтра же у архонта будет по этому случаю полсотни  жалоб. Но
ему было начхать. Впервые за долгие годы он пытался понять, но так и не мог:
свидетелем чего, собственно  говоря, он сегодня стал. В любом случае - видел
он  такое  впервые. Теперь  предстояло войти  в город,  отвезти  бобра  -  к
колошарям, академика - к жене, всех прочих - на  любимую Саксонскую. Рабочий
день кончался.
     Тоня  сидела посреди  лодки, намертво  вцепившись в пророчицу,  и через
плечо  смотрела в ту сторону, где остались горы. Жизнь уже изменилась не раз
и не два; переменам,  похоже, не предвиделось  никакого конца. Утешало одно:
все  шесть  лет  жизни  в  Киммерии слышала  Тоня о графе Суворе Васильевиче
Палинском одно только хорошее, разве что поговаривали, что вот  больно суров
граф Сувор. То ли это просто дети такую скороговорку выдумали?



        19


     Как от змеи, противницы своей,
     Спешат лягушки
     Данте. "Ад", песнь IХ

     Когда лодка инкассатора ударилась о причал, Борис был убежден, что душа
его, если  и будет выгружена на римедиумский берег, то  отдельно от  тела, -
оно так  затекло, что экс-офеня его уже не  чувствовал. Образования Тюрикову
хватало и на ужасное предположение что, возможно, тела у него уже вовсе нет,
а  везет  инкассатор  в круги  Римедиума, не дай-то Господи, всего лишь  его
жалкую,  осужденную  душу. "А если тела нет, как Щука желания души исполнять
будет?" - подумал Борис и успокоился. Какая бы сука Щука ни была, но правила
соблюдать обязана,  и  лишать  его тела  прежде  времени не имеет  права. Не
имеет!
     Скоро  Борис  осознал,  что  слух остался  при нем, а из  других чувств
демоны  Римедиума сохранили  ему еще  как  минимум обоняние.  Сырые  ступени
причала,  на которые он  был брошен,  резко  пахли  старым,  мокрым,  гнилым
деревом,  до ушей же доносилось мерное шлепанье потревоженной воды. Осязание
отсутствовало напрочь. Хотя нет; глаза,  оказывается,  были чем-то заклеены.
Из отсутствия зрения Борис сделал вывод, что глаза у него пока что есть: кто
бы стал  заклеивать глаза слепому? Долгое  забытье, в  котором  незадачливый
щучий гость находился во время лодочной перевозки, не поддавалось измерению.

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг