подтвердить, что я участвую в неотложном консилиуме?.. - Получив
утвердительный кивок, Гаспар печально удалился в гостиную, где намертво был
привинчен старинный телефонный аппарат.
Веденей тоже встал. Иной раз и за год стояния на рабочем месте ему не
удавалось выловить в воплях сивилл столько точно предсказанного будущего.
Его успокаивала мысль - не догадка, а точное, потомственное знание семьи
гипофетов в тридцать шестом колене - о том, что сивиллоподобные женщины
мыслей читать не умеют, и наоборот. Впрочем, ничего худого он сейчас не
думал, кроме того, что из-за несвоевременного появления за обеденным столом
Гаспара Шероша, глядишь, погибнет если не человечество, то Киммерия. Один
знающий человек на всю Киммерию, так и над тем начальство. Веденей никогда
жену Гаспара не видел, но знал, что вот уже лет тридцать она грозит
академику разводом, если он к обеду начнет опаздывать. Киммерия - страна
небольшая, все знают всех, и все знают про всех - все. Или многое, притом
чуть ли не все - лишнее. Веденей между тем не хотел, чтобы пророчица
разговаривала в отсутствие академика. Гипофет и академик слышали и видели
как бы два разных уровня слов, из понимания которых в совокупности только и
можно было что-то выловить вразумительное. Слишком уж оторвалась Киммерия от
остального мира. Скоро придется идти во Внешнюю Русь, понять ее, вернуться и
привести умы соотечественников в равновесие с Вселенной, - глядишь, обретет
Киммерия еще сорок восемь лет покоя. Ну, не покоя, так хоть ясности в
мозгах. Прошлый "пониматель" вернулся под Новый сорок девятый год
истекающего столетия, - так что до того дня, когда архонт призовет Веденея и
скажет: "Иди и пойми!" - есть какое-то время все-таки.
Веденей дождался смущенного академика, вместе с ним откланялся.
Академику переулками до его казенной квартиры на Петрове Доме было минут
двадцать, гипофету на дорогу поперек города, если пешком, то не меньше часа.
А если лодку нанимать, то с учетом всех извилин и необходимого путешествия
вокруг огромного острова Елисеево Поле - вдвое дольше, притом еще и дорого.
Гипофет выбрал пеший путь, но сперва-таки проводил торопящегося академика,
пользуясь возможностью переброситься несколькими фразами на
старокиммерийском.
- Новый-княжич-благополучие-девять-лет? - Веденей использовал
сложносоставное слово в благонадеющемся падеже.
- Второго января. Двадцать первого октября. - Гаспар ответил по-русски,
и Веденей его не сразу понял. Потом сообразил, что Гаспар всего лишь назвал
немногочисленные дни, когда церковь празднует Святых Гаспаров. В обратном
переводе на киммерийский получалось: "Чтоб я так жил!" Веденей усмехнулся.
Виртуоз академик, да и только! Правильней, конечно, было бы перечислить
сорок дней, когда празднуется имя Павла, но... коротка дорога от Саксонской
до Академии.
Тем временем старец Федор Кузьмич просил об аудиенции старца Романа
Миныча, и аудиенция была ему дана. Патриархи долго совещались, давно уж и
стемнело, когда все детали были обговорены и последние неудобства утрясены;
лишь после этого, в седьмом часу вечера, выполз Роман в гостиную и снял
трубку телефона. Номеров он набирать на любил, накрутил ноль - коммутатор
канцелярии архонта - и потребовал в трубку:
- Марусь, позови мне, кто там нынче главный лодочник. Яшку не зови, он
глупостей наговорит. Приказывать я сам буду. Я, говорю, приказывать буду!
Сам! Вот так-то. Не стрелочник, а лодочник. Главный. Не твое дело зачем. Да,
сию минуту, Не бойся, будет как миленький. А где - это ты знать должна. Вот.
Ищи. Я жду.
Камнерез надолго замолчал, грустно уставясь на каминную полку, где
среди прочих мелочей, вырезанных им в молодые годы, лежала длинная,
обкуренная трубка из рифейского родонита. Он уже четверть века не курил, но
вид трубки вызывал смутное желание... все-таки, может быть... да нет, из-за
такого пустяка в могилу на Сверхновом? Рано, рано. Вон, оказывается, какой
он теперь нужный человек, как пригодились его связи и знакомства. И ведь
полдекады целых под одной крышей прожили, а поди ж ты - даже и не
догадывался, что малыш - наследник престола! Впрочем, было же пророчество,
что единожды будет царь на Москве взят Саксонский! Кто бы подумал, что царя
в честь набережной назовут!..
В трубке зашуршало, забасило, загукало. Подселенцев поднял очи горe и
вновь заговорил, собеседника совершенно не слушая.
- С утра, значит, Коровин должен подать прямо к дому. Поедет по городу
и из города, на Селезень и на озеро, потом назад. Оформишь на весь день.
Оплата через архонта, по срочной ставке. А я не спрашиваю, какая там ставка,
я тебя вообще не спрашиваю. А и не хочу знать. То есть как Матвей? Ты ж умер
в пятьдесят восьмом! Нажрался лиловых рыжиков, отравился и умер, не выходили
тебя, я сам к тебе на поминки приходил, как сейчас тебя в гробу вижу! Нет, и
сейчас тоже в гробу. Тебя, тебя. Ах, внук... Ну, тем более! Тем более в
гробу! Слушай, я тебя самого сейчас на весла усажу! Одно весло? Почему одно?
Кормовое? Кому на корм, зачем? Ах, рулевое! Тем более. Статую? Приходи да
смотри. Видел? Да как я тебе отдать могу ее, не моя же она! Был бы я моложе,
сделал бы тебе копию. Нет, если тебе копия нужна - ты б с этого начинал.
Только теперь? Да нет, и раньше мог попросить, еще в пятьдесят восьмом, как
умер - сразу б и попросил, я на поминках никогда не отказываю, руки у меня
тогда замечательные были... А, ну, Дидим пусть режет... А заплатит Яков, из
специальных денег. Я ему покажу, как не заплатит! Слушай, язык без костей,
трепаться хватит. А? Я тебе не семга на рынке! Не семга, говорю, семга любит
торговлю, а я вот не люблю. И попрошу! Как будет нужно, так и попрошу! Он
мне сосед, сочтемся. Не обижу. Чай, свои люди, короче. Вот именно! Ну, давно
бы так...
Старик устало положил трубку на рычаги.
- Соловей дедушка, ну чисто соловей... - прошептала Гликерия Федору
Кузьмичу, - весь монолог старика она слушала как завороженная.
- Что ты, милая, - ответил старец, - соловьев много на свете, хотя и
дорогие они птицы, правда, и поют красиво. А дедушка твой мог бы великим
политиком стать. Хорошо, что не стал! Каких прекрасных вещей за жизнь
понаделал! - Старец показал на полку над камином. Взгляды старцев
пересеклись.
- А что, кум, - сказал Подселенцев, неожиданно обращаясь к Федору
Кузьмичу по-киммерийски, по-семейному, - Пока там вещи уложат да все длинные
дела закончат, не разложить ли нам "Рачий холуй" в четыре руки, такой наш
краткий пасьянс, в одиночку два дня занимает, а вдвоем сколько же, а?
От подобных предложений отказываться не следовало никогда, слишком мало
радостей было у камнереза в его затянувшейся жизни. Про пасьянс с подобным
названием Федор Кузьмич слышал впервые, но вспомнил, что Рачьим Холуем
называется отмель в низовьях Рифея, где тот, разделяясь на два рукава,
впадает в Кару; на отмели круглый год живут рифейские раки, чью клешню тоже
можно изобразить картами на столе, словом, никаких больших сложностей от
пасьянса приглашенный не предвидел. Старцы отдали распоряжения на вечер и
ночь, потому что лодку Астерий должен подать к шести утра, когда мальчик еще
спать будет, и удалились к Роману раскладывать неслыханный пасьянс в четыре
руки. Нинель была занята оцепеневшей от свалившихся новостей Тоней и ее
мирно заснувшим после прогулки сыном, так что все сборы свалились на Доню и
Варфоломея. Гендер, покормив рабов и приняв у них пять баночек на анализ,
присоединился к сборам.
В половине первого, когда Архонтов Шмель давно уже возвестил о
наступлении нового дня, Федор Кузьмич вышел от хозяина: "первая клешня" у
них сошлась, по этому случаю Роман затребовал графинчик бокряниковой и
что-нибудь легкое на закуску. Пришлось будить Гликерию: шкафчик с настойками
она блюла замком особой невскрываемости, хотя любителей прикладываться ночью
к горлышку в доме не водилось. К часу ночи в доме - кроме Павлика - не спал
ни один человек. Федор Кузьмич, прежде чем уйти раскладывать "вторую
клешню", строго сказал Гендеру:
- Завтра, Пол Антиохович, к десяти утра идите в контору "Ергак
Тимофеевич". Пусть подберут шубы из белого соболя. Мальчику, Тоне, словом,
пусть отдадут, сколько есть - мы решим, кому. В горах снег ведь. Вы им не
объясняйте, но шубы нам нужны, шубы... Защитного цвета шубы должны быть. Ну,
вы понимаете.
Гендер понимал, он еще не такое понимал. Он боялся, что в самом скором
времени дому на Саксонской понадобится еще много чего защитного, что белые
собольи шубы - только начало. Прикинул в руке на вес родонитовую трубку
работы мастера Подселенцева и положил ее назад на полку. Вес его вполне
удовлетворил: в случае чего этими пятью фунтами... Да в нужное место под
правильным углом... Не таким еще оборонялись. И вот - до сих пор - сходило с
рук. На всякий случай Пол Гендер, саксонский наймит, перекрестился офенским
крестом, как крестились все киммерийцы, если предчувствовали худое.
18
Бобра б я, пожалуй, съел.
Анджей Сапковский. Кровь эльфов
Город, стоящий на сорока островах, обречен зависеть от своих мостов:
каменных, деревянных, цепных, понтонных, проезжих, пешеходных, трамвайных, -
последних особенно, ибо, хотя линия трамвайная в Киммерионе всего одна, но
длиной она в тридцать пять верст, и без нее с Рифейской стрелки на Лисий
Хвост добираться будешь не два с половиной часа, а как бы не два с половиной
дня. В семи местах вползает трамвай на мост и сползает с него, пять мостов
из семи сложены прочно, очень давно, еще в княжьи века, из блоков рифейского
гранита, привезенного с верховий великой реки. Еще у двух мостов судьба
особая.
Чтобы перебраться с главного острова Киммериона, с Елисеева Поля, на
другой остров, тоже довольно-таки значительный - Куний, нужно как-то
миновать втиснувшийся между ними островок, с незапамятных времен именуемый
Серые Волоки. Трамвай первым вагоном въезжая на этот остров, третьим вагоном
находится еще на Елисеевом поле, а когда последний вагон съедет с этого
моста, то первый уже оказывается посредине горба следующего моста, совсем
немного не дотягивая до Куньего берега, до места, знаменитого своим древним
названием - Срамная набережная. Два моста на Волоки - северный и южный -
никто в Киммерионе не зовет иначе, нежели Сволочь Елисейская и Сволочь
Кунья. Кроме пешеходной дорожки и собственно трамвайных путей остров не
вмещает на себе почти ничего. Мосты, наведенные высокими горбами, занимают
гораздо больше места, чем надо бы, и знающий человек старается ближе к ночи
на этих горбах не оказываться.
"Мост" по-старокиммерийски звучит красиво: "колоша". И так сложилось в
городе, что немногочисленные городские сомжи (иначе говоря, те, кто "С
Определенным Местом Жительства") предпочитают ночевать именно под этими
мостами, оттого в городе их зовут "колошарями", или же Сволочью Серой. За
второе название, считающееся ругательством, можно по первому разу отделаться
штрафом в полмебия, но на второй раз штраф будет ушестерен, а по третьему
разу можно залететь и под конфискацию имущества в пользу оскорбленной
гильдии. Ибо бездомных колошарей объединяет гильдия, называемая колошарской:
добровольно отказавшись от права голоса в архонтсовете, колошари тем не
менее сохранили за собой все прочие права "гильдии бедной".
В полночь ударяет на Кроличьем острове колокол, трамваи
останавливаются, дежурные магазины закрываются, и ни один добропорядочный
киммериец носа наружу не кажет: трудолюбивый Киммерион ночной жизнью не
живет, разве что свадьба у кого либо медицинская потребность, что в принципе
одно и то же. Ни-ни, комендантского часа в городе нет и быть не может,
однако по ночным улицам ездит не больше двух десятков машин, столько же
пароконных извозчиков, еще той же гильдии два десятка велорикш - а кроме
перечисленных только "воронки" ночной стражи. К двум часам ночи исчезают и
они, по зимнему времени даже Гаспар Шерош не пойдет бродить дальше сквера
между своим домом и Академией. В это время в городе оживает лишь одна
гильдия, спящая днем - колошари с Серых Волоков, киммерийская "серая
сволочь".
Напрасно Пол Гендер полагал, что гильдия наймитов в совете гильдий -
распоследняя: он не учел те немногочисленные гильдии, которые от членства в
совете отказались давно и прочно. Таковы могильщики, судебные очевидцы,
щетинщики, шелушильщики, замазочники, старьевщики, журналисты "Вечернего
Киммериона" и колошари. Стороннему слуху такой список кажется странным, но
тот, кто чинит сломанное по ветхости, скупает изношенное, шпарит кипятком
свиную шкуру, а потом снимает шерсть, кто имеет дело со всем, что изначально
плохо сделано или потрепано и больше не годится в дело - в рукастом и
мастерущем Киммерионе последний человек. Ну, конечно речь идет не о
мостильщиках, не о точильщиках, не о чеботарях и не об уксусниках, не о
букинистах и не об антиквариях, - все перечисленные просто входят, как
подгильдии, кто - к строителям, кто - к дорожникам, кто куда.
Колошари, немногочисленные киммерийские тунеядцы, стоят совсем
особняком. Ушел от жены и переночевать негде? Иди под мост к колошарям,
всегда поймут, дадут выпить и рукавом тулупа - занюхать. С вечера не
запасся, а хочется продолжить? Иди к колошарям, у них всегда бутылка-другая
не самой худшей перегонки найдется. Душу отвести с кем? Бери бутылку да иди
к колошарям, они сочувствовать умеют как никто другой. С другой стороны, что
делать бобру, золовку которого обмычал похабными мыками стеллеров бык
Лаврентий, переплывая пролив между Миноевой Землей и Бобровым Дерговищем?
Берет такой бобер за щеку мебий или два, и шлепает к колошарям. Дня не
пройдет, и сам объявится Лаврентий к Дерговищу, с преотменной вежливостью
извинится. Как того колошари киммерионские добиваются - их секрет, и далеко
не единственный. Колошарей лучше уважать. Даже почтенные вдовицы со Срамной
набережной с ними не ссорятся никогда, хотя со всем остальным городом
ссорятся регулярно. Что с них взять... вдовы! Впрочем, у них тоже своя
гильдия. И, как ни странно, от представительства в архонтсовете вдовы
никогда не отказывались. Харита Щуко, владычица гильдии, хоть зашла
объятностью за полтора киммерийских обхвата, одиннадцать раз в киммерийскую
неделю ездит на Архонтову Софию и выражает мнение. В двенадцатый день
нанимает лодку и плывет париться на Землю Святого Витта. И многим другим
знаменита Харита со Срамной набережной, что на Куньем острове, слова худого
о ее толстоте никто сказать не смеет. И знаменитая в банях мозольная
операторша кирия Мавсима никому говорить такого слова не посоветовала бы,
хотя она-то со своими инструментами точно никого на свете не боится. И это
при том, что одной лишь Мавсиме на весь город дано умение пожары унимать!..
Интересно, что среди людей-колошарей с давнишних пор почти всегда
обретались бобер или два, облезлые, безродные либо же принадлежные к свински
захиревшему роду Равид-и-Мутон. Безучастные к делам Срамной набережной,
робкие и флегматичные - в отличие от наглых сородичей с Обрата и Дерговища -
они спали целыми днями в дальних углах под мостами на Волоках, и плевать им
было на трамвайный грохот и на малопонятную, чисто киммерийскую угрозу
колошарей: "В сивиллы забодаю!" Одного-единственного наказания не опасалась
ни одна киммерийская бобриха: в сивиллы их не определяли по неспособности
говорить гекзаметрами (а переводить язык жестов в гекзаметры отказывались
гипофеты). Опустившиеся равид-и-мутонши могли не бояться здесь и за свои
шкуры, - бобровый мех был в Киммерии такое "табу", что лучше уж было содрать
кожу с кого-нибудь из стражников Лисьей Норы. С полдюжины стражников,
сказывали, однажды хотели с кого-то из гипофетской семьи шкуру содрать - ан
с них самих семь бобровых сняли! Легенда о том событии грела сердца
мелкопреступного киммерийского элемента, жившего под мостами на Серых
Волоках. Крупные же преступные элементы давно были в Римедиуме.
Из заведения Хариты Щуко, добросердечной вдовы, бывало, гостей
выкидывали и среди ночи - если те, к примеру, начинали драку самоварами или
требовали, скажем, кочергу для битья по зеркалам, телеэкранам или же головам
добродетельных вдовушек-соседушек. Гость в этом случае мог остаться лежать в
бесчувственном виде - тогда его подбирал "воронок" городской стражи; мог
неудачливый гость попробовать встать и дойти домой, рискуя все тем же
"воронком", а мог и уползти под мост, зная, что такой вид услуг, как
оказание первой помощи вплоть до опохмеления наутро, колошарями охотно и
даже в долг предоставляется; по этой причине среди отцов города у колошарей
имелось немало верных друзей. В южном "гараже" моста Кунья Сволочь было
оборудовано "теплое депо". Вообще-то Киммерион благодаря подземному теплу
город не холодный, но зимней ночью Реомюр может опуститься до минус
двадцати, а этого вполне достаточно, чтобы после драки самоварами остыть до
той же температуры и самому, на чем земные дела человек может считать
завершенными. Почти добровольной обязанностью колошарей с давних пор было
то, чтоб ни с кем на Срамной набережной такого не приключилось. Хорошо
заушья растереть, разжать кочедыком зубы пьяному, положить на язык свежего
дерьма прямо из-под курицы (никакое иное сильней не воняет, кур своих
содержать приходится), отследить, чтоб проблевался, промыть ему рожу, дать
поспать в тепле да опохмелиться под маринованный огурчик нежностевского
засола, либо же под соленый гриб триедского маринования - еженощный труд
колошарей. Но до дому они не провожают никого и никогда. Кто под мостом -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг