то - ничего себе. Негр предложил Софье не стеснять себя в расходах, но тут
же все испортил, добавил, что уведомит ее, если она превысит лимиты. Софья
вообще-то понимала, что такое экономия, но и помыслить не могла о том, как
же это можно экономить чужие деньги. Она решила пока про лимиты не думать.
Тоже, нашли дурочку, императрица для них, видите ли, лимитчица.
Софья узнала о том, что побывала в копенгагенской психушке уже тогда,
когда ее оттуда забрали. Поначалу она решила, что попала в медпункт по
приему лиц императорского, минимум королевского звания. С ней там вели
долгие разговоры на неважном французском - что она предпочитает, фунт
стерлингов за фунт помидоров, то ли ей достаточно будет получить доллар за
фунт; Софья вообще не поняла, про какие любовные яблоки с ней беседуют, и
очень пожалела, что так мало знает о геральдике и символике, - а ну как у
Романовых любовное яблоко в гербе или еще где-то, потом вспомнила про суд
Париса и объявила, что яблоко любви принадлежит ей по наследству, от
какового заявления психиатры сильно приуныли. А Софья еще и заявила к тому
же, что даже многие фунты долларов не заменят ей яблока любви. Тут как раз
Софью затребовали какой-то американец с пожилым негром-переводчиком, и
беседы на французском кончились: американец говорил только на английском, а
негр хорошо объяснялся по-русски. Софья устала от вспоминания французских
слов и про пом-д'амур пока решила не думать.
Мэрчент любил давать инструкции, а не исполнять чужие, и для него
приказ Форбса сопроводить Софью Романову "куда угодно", потому что с этого
момента ван Леннеп вообще не советует уделять ей внимания, был последней
каплей. Он сухо поздравил Софью Романову с прибытием в свободный мир и
предложил ей обычный набор минимальных благ: возможность изменить имя,
внешность и все остальное, уехать в Аризону, Арзамас, даже в Архенмленд,
если хочет, и жить там тихонько. Софья сказала, что ни в какой Арзамас не
поедет, а законный ее престол в России, имя и фамилия у нее природные,
императорские, менять их она еще с ума не сошла. Мэрчент вздохнул, вспомнив,
с какой охотой датские врачи спихнули ему Софью, оставил негра-переводчика
присматривать за ней в Копенгагене и улетел в Колорадо, забыв даже записать
личный номер негра. Тот не очень переживал, в ЦРУ у него было не меньше
десятка номеров, а само ЦРУ о нем знало ровно столько, сколько он того
хотел, то есть вообще ничего. Слишком долго он прослужил вышибалой в
ресторане "Доминик" у Долметчера, чтобы кое-чему не научиться. Подлинное имя
его было Марсель-Бертран Унион, был он тайным жрецом-вудуистом, так что
русский язык, понятное дело, знал в совершенстве еще с пеленок. Его хозяин
предпочитал давать подчиненным не инструкции, а свободу действий. Ею негр и
воспользовался, водворяя Софью в перекупленный ради такого случая
"романовский" особняк; Софье он объяснил, что в этом доме одно время жила
вдова троюродного брата Софьиного деда.
- Седьмая вода на киселе, конечно, ваше императорское величество, но уж
не погрябайте! - негр определенно бравировал знанием русских идиом; Софья их
не знала, так что и оценить не могла, но в особняк вселилась. Прислуги там
было маловато, но зато не имелось ни единого клопа, впервые, после долгих
месяцев московских и ленинградских гостиниц Софья хорошо отоспалась. При
выключенном телефоне это было совсем нетрудно, а Унион позаботился не только
о том, чтобы телефон возможной императрице не докучал. Кофе ей в постель
подал очаровательный гибкий восточный мальчик в тюрбане, голый до пояса, в
шароварах и босой.
- Я не вылупился, - произнес мальчик на чистом русском, хотя Софья еще
ничего не произнесла, а только подумала, - вот вам, во-первых, кофе.
Во-вторых, вот вам словари, но вообще-то они вам не нужны, мэтр Унион, - он
выговорил "Юньен" - сам вам все переведет, что нужно, я по-английски плохо
говорю. А в-третьих... я весь к вашим услугам... - закончил мальчик,
очаровательно покраснел и потупился.
Софья выглотнула кофе, но вкуса не ощутила - настолько отвлек восточный
мальчик ее от будничных императорских мыслей. Мальчик был хоть и чучмек, но
такой красавчик, что просто сил никаких, красота его была того же сухопарого
типа, что и красота некогда возлюбленного пасынка Всеволода, - Софья,
впрочем, того уж и не помнила. Она что-то такое мысленно попробовала
представить, даже толком и не подумала ни о чем конкретно, - а мальчик уже
выскользнул из шаровар, под ними были черные трусы типа "советские
семейные". Мальчик и трусы снял, чему Софья совсем не удивилась, -
собственно, как еще иначе должен вести себя восточный паж у постели русской
императрицы? - но вместо того, чтобы пасть к Софьиным ногам, стал снова
напяливать трусы, только наизнанку. И - исчез, как не бывало. Только и
остались от мальчика тюрбан да шаровары. В следующий миг со звоном
рассыпалось стекло, через него в комнату стреляли.
Софья даже испугаться не успела, а за окном уже кого-то схватили,
кто-то визжал не своим голосом, еще через мгновение в выбитое окно ввалился
Унион, колотя длинноствольным револьвером кого-то по темени. Софья с
интересом смотрела на происходящее, но ее больше занимало - куда делся
мальчик, она уже считала его своим приближенным, уже наметила его "в
случай". А негр потащил пойманного через всю спальню и исчез в дверях,
только и пробормотал Софье какое-то "сорри", мог бы и "пардон" сказать, как
культурный. Скоро негр вернулся и попросил прощения по-русски, объяснил, что
Лига борьбы с Романовыми все еще сильна, но очередной агент обезврежен, а
пресс-конференцию он предварительно назначил на восемнадцать тридцать.
- А паж?
Унион понял не сразу, но все-таки понял, понимающе улыбнулся.
- А паж после конференции, наша... э... Лига защиты Романовых
пригласила его... э... лично для вас. Э... прекрасный паж, уверяю вас.
Лучшие рекомендации. - Негр деликатно подвинул к Софье поднос с вырезками из
газет и вышел. "Да, личная жизнь у царицы вся на виду, вся урывками..." -
подумала Софья с грустью. Так вот теперь придется жить, увы. Титул велит.
На подносе лежали аккуратные вырезки из русских зарубежных газет;
никогда Софья не думала, что их вообще так много. В Париже выходила
газетенка "Русское слово", в Нью-Йорке - "Новая русская мысль", в
Сан-Франциско - "Русский быт", а еще и в Австралии, в Парагвае, в Бразилии,
на Коморских островах - словно все сговорились позабыть остальные языки,
кроме русского. И газеты болтали только на одну тему - они были против
реставрации Дома Старших Романовых. О чем только не было наплетено, наврано,
наклеветано в этих жалких статейках! В австралийской газетенке был, к
примеру, помещен геральдический коллаж: внутри рыцарского щита были
смонтированы четыре портрета, один ее, Софьин, снятый еще в аэропорту,
почему-то она там была сфотографирована с оттопыренной нижней губой, а
напротив нее - откуда они его только взяли? - портрет ее братца-недоумка,
словно бы полудремлющего: мол, "говори, разоряйся". Внизу был намек, гнусная
историческая параллель: под Павлом - голова "Медного Всадника" и его
простертая рука, и черная эта лапища указывала на четвертую часть
композиции, фрагмент репинской "Царевны Софьи" с людоедским взором и
повешенными стрельцами за решетчатым окном. Софью взбесила не своя
параллель, а братнина: Софью приравняли к Софье, ладно, хрен с ними, но
почему Павла - к Петру? Почему не к Павлу, почему он тут не нарисован в
гробу, с "апоплексическим" скарятинским шарфом на шее? А тут потупил свои
поганые свинячьи глазки, дегенерат, и только и думает, как бы
сестре-императрице подлянку подсунуть какую-нибудь, выродок! Рыло гадючье...
Заграничные монархисты начинали обычно с того, что не признавали
никаких потомков Александра Первого, потому что тот был масоном, - "хотя в
конце жизни он масонство и запретил, но не в этом дело", не очень логично
добавляли они в статьях. Еще утверждалось, что лишь потомки императора
Кирилла Первого, и только они, имеют право на власть в России. Софья с
трудом разобралась, что "Кириллом Первым" объявил себя в свое время старший
сын великого князя Владимира Александровича, старшего среди младших братьев
императора-алкаша Александра Третьего. Но другая газета, которая была
покрепче подкована, вкладывала "императору Кириллу" по первое число: и
отец-то у него был президентом Академии художеств, что для представителя
царского рода непристойно, и сам Кирилл Владимирович в семнадцатом году
красным знаменем размахивал, а государь Николай Александрович так и вовсе
этого Кирилла чуть титула великого князя не лишил за неправильные женитьбу и
развод, даже, кажется, лишил его права передавать титул по наследству, а
главное - в двадцатые годы самозванный "Кирилл Первый" надавал боярских
званий всякой шушере, да и сыночек его хорош, на грузинке женился, а
грузинских царей на российском престоле в XX веке столько побывало, что
бедной державе на столетия достаточно. Гневному антикирилловцу пороха больше
ни на что не хватило, обложить по первое число всех прочих Романовых он
обещал в другой раз, и... не ставил под статьей никакой подписи. Софья мало
что поняла, но сделала вывод, что если все эти потомки князя-художника
Владимира прав на трон не имеют, то у нее, у Софьи, от этого становится еще
больше прав.
Софья отвела глаза от газеты и приятно удивилась: возле ее постели
сидел на ковре восточный мальчик в одних только черных трусах. Был он все
так же хорош собой, краснел и вызывал приятные мысли.
- Все, что прикажете... - пробормотал мальчик, но времени приказывать
Софья уже не имела, она сгребла мальчика в охапку... и осталась им довольна.
- Но в шесть тридцать у вас пресс-конференция, - сказал мальчик, снова
очутившись на ковре.
Пресс-конференцию вел Унион, временно объявивший себя пресс-секретарем
великой княгини Софьи. Софья требовала, чтобы ее уже сейчас называли
царицей, но негр уговорил ее повременить до коронации, чтобы потом упреков
не было, - а то вот уже имеется пример лазания поперед батьки в пекло. То
есть когда Кирилл Владимирович... Про Кирилла Софья как раз только что все
узнала из газеты и решила, что умный ей негр попался, не голова у него, а
настоящая хижина дяди Тома. К тому же Унион, настояв на временном
неиспользовании обращения "ваше величество", строго потребовал обращения
"ваше императорское высочество". Ни один корреспондент - а их набралось в
холл романовского особняка до сотни - в знак протеста не ушел. Уже хорошо.
Сперва Софья решила кое-что попридержать, но такое у нее хорошее
настроение после восточного мальчика стало, что плюнула: чего мелочиться.
Перед пресс-конференцией она предложила Униону зачитать некий документ, о
котором до поры до времени помалкивала. Софья располагала подлинником
отцовского дневника времен сорок первого, и дневник этот она считала главным
доказательством своих наследных прав на российский престол. Поналегши на
русский язык, Унион весь документ зачитал. В холле только изредка щелкали
переключаемые кассетники, корреспонденты давно уже ничего не строчили в
блокнотах. Унион читал "Завещание Федора Романова". Никакое это вообще-то
было не завещание, а всего лишь кусок линованной тетради, извлеченный из-под
корешка тридцать какого-то тома Брокгауза. Оглашала документ Софья неохотно
- какой женщине приятно сообщать дату и обстоятельства своего рождения, но
шило и мешок - две вещи несовместимые, как, наверное, выразился бы по этому
вопросу филолог Унион, и Софья очень надеялась, что промежуток почти в
четыре года, лежащий между написанием дневника и собственно рождением ее
императорского высочества, особенного внимания не привлечет.
"...пусть девочку. В конце концов, в нашем роду был уже случай передачи
власти в стране через женщину, через Анну Петровну! - вдохновенно читал негр
и сразу переводил на английский. - Боже, благослови! Не дай угаснуть роду!
Дочь назову Софьей. Ни в какие приметы не верю, себя неудачником не считал и
не считаю, хотя и Федор. Пробую успокоить мысли и записать их. Около
тринадцати узнал о бомбардировке немцами Житомира, Киева, Севастополя. В
четырнадцать двадцать повторили утреннюю речь Молотова. Напротив у булочной
выстроилась очередь. Стоят очереди у керосиновых лавок и сберегательных
касс. Бешено раскупаются водка и ювелирные изделия. Ходил на митинг.
Возвращался по Никитской, видел несколько человек в противогазах. Чем
поможет противогаз, если моя жена принадлежит к не нравящейся фюреру
народности. Однако вряд ли будут сейчас раскапывать мое собственное
происхождение.
Вчера Вышинский, зампредсовнаркома, по верным сведениям, был в театре,
на "Маскараде", сидел до конца. Значит, власти за четыре часа до нападения
ничего не знали. Раня плачет и говорит, что нужно уезжать.
Двадцать четвертого. Сегодня первый раз бомбили, что-то вроде
фейерверка, ничего не понял. Раня все время плачет и твердит, что зря не
послушались ее брата и не вернулись на Урал. Истерика, надеюсь, пройдет.
Сложились бы обстоятельства иначе, так это я сейчас выступал бы по радио.
Впрочем, тот, кто нынче на моем месте, даже не выступает.
По сводке у противника - "небольшой тактический успех". Почему у
противника, а не у хваленой Красной Армии? Из сберкассы выдают по двести
рублей в месяц. Букинисты книг не покупают. Мне тридцать один, скоро
призовут, думаю. Даже к лучшему: мне полагается быть на фронте. Это он пусть
сидит в метро на закрытой станции. Или он уже на Урале? Впрочем, могут ведь
и меня найти. Могу ведь понадобиться. Мало ли какие повороты в судьбе страны
возможны. Дядя Никита пропал, больше в живых никого нет. На мне все
оборвется. Раня должна родить ребенка, хоть и еврейка, все равно будет
наследник. Иначе на мне все оборвется, всему конец, сто лет впустую.
Двадцать пятого. Немцы сильно продвинулись. Очень плохая сводка.
Видимо, скоро начнется война и на финской границе. Чего ждут? Нападали бы уж
первые. Видимо, сил нет. Видимо, так. Видел возле Большого какие-то зенитные
учения. Не поздно ли обучать...
Тридцать первого. Живем на вулкане. По радио опять разговоры: создан
"комитет обороны", Молотов и прочие, все те же. Денег нет. В скупочных
громадные очереди, цены платят такие: грамм золота - 12 руб., тут же,
кстати, продают его по 60 рублей на зубные коронки. Интересно, кто их себе
сейчас вставляет. Грамм серебра - 30 коп. Серебряная столовая ложка идет за
5 руб., ровно столько стоит пачка папирос.
Получил повестку, пошел в военный комиссариат. Полистали мои документы.
Почему-то оказался не нужен, велели ждать. Неужто что-нибудь нашли? Тогда
будут держать живым, в заложниках. Рано или поздно все это должно было
случиться. Восемьдесят лет узурпации, потом четверть века сплошной ошибки, -
должна когда-то и справедливость понадобиться. Чем еще можно сплотить
русский народ, кроме необходимости встать на защиту царя и отечества?
Сосчитал, сколько во мне русской крови. Во всяком случае, больше, чем в
дедушке Петре Федоровиче, даже больше, чем в Елисавете Петровне, сестре
бабушки Анны. Почему так долго забывали, что русским царям немножко русской
крови нужно иметь?
Первого. О вчерашней тревоге в газетах ни слова. Видимо - настоящая.
Говорят, перехватили немецкие бомбардировщики за двести километров. У нас
изъяли радиоприемник. Начато изъятие телефонов. Скоро будет настоящая
цивилизация. Так сказала Раня. Она держится молодцом и тоже хочет ребенка.
Но не рассказывать же ей, для чего и почему она его родить обязана. Пусть
девочку. Слишком велик шанс погибнуть. Кто бы ни родился - нужен наследник.
Назову Софьей".
В этом месте Унион сделал паузу, чтобы представители прессы осознали -
какое это важное место. Но пауза длилась недолго, не ровен час, спросят,
собирался ли покойный родитель назвать Софьей ребенка даже в том случае,
если родится мальчик, и продолжал:
"Третьего. В семь утра говорил по радио Сталин. Волновался, дважды пил
воду. Немцы, оказывается, бомбили Могилев и Смоленск. Раня плачет про свой
родной Волковысск, а ведь почти его не помнит. В сводках уже бобруйское и
борисовское направления. Граница империи насмарку. Неприятные заявления
японских министров.
Четвертого. В "Правде" - стишки Асеева. Умилен тем, что Сталин сказал
"друзья мои", призывает во имя этого сплотиться! Во имя этого! Холуй
проклятый. Так в два счета от страны ничего не останется. Меня пока никто не
ищет. Подоходный налог увеличен на двести процентов, но денег и так нет.
Десятого июля. Раня говорит, что, кажется, ждет ребенка. Боже,
благослови! Баллоны заграждения на всех бульварах. Спасают Кремль, хоть это
понимают. Из лавок исчез сахар.
Двадцать четвертого июля. Завтра ухожу на фронт. Как жаль, что Раня
ошиблась. Может быть, в этом месяце повезет. Шанса может больше не выпасть.
Разбомблены Спиридоновка, Поварская, разбомблен дом Грибоедова, осталась
цела только мемориальная доска с его удивленным лицом. Всюду, даже в
комиссариате, бардак. В четырнадцатом году такого не было. На что младшие
родственники были недоумки, а и то такого бы не допустили..."
Негр все читал, мысли у Софьи мелькали привычные, она-то документ знала
наизусть: где все-таки она еще слыхала про "дом Грибоедова"? Почему это ее
мама, Рахиль Абрамовна, принадлежала к такой нации, которая не нравилась
фюреру? Во всех газетах ясно наисано, Софья не помнила в каких, но где-то
читала, что фюрер действовал в союзе с мировым сионизмом и вообще состоял у
евреев на жаловании: они ему платили, чтобы он всех недовольных сионистской
агитацией уничтожал. Что в этом неправдоподобного? А как точно назвал отец
всех других Романовых - "недоумки"! Как точно: ну прямо братец Пашка!
Софья стала отвечать на вопросы. Да, безусловно считает наследницей,
да, только себя и еще раз только себя. Да, всех потомков императора Николая
Павловича - узурпаторами, он и сам никаким императором не был, проиграл
войну в Крыму и отравился, сын его быдло всякое освободил, так его же и
убили, внук его вообще алкаш был, насчет правнуков даже отвечать не будет,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг