Свято-Францышкский...
- Подержите, барон, все это в запасе. Насчет Америки это мы еще
подумаем. Есть варианты.
- Есть! Король Гавайский, Великий Вождь Папуа-Новогвинейский, Государь
Еверский, Светлейший Негус Абиссинский, Государь Аделийский, Великий
Брандмейстер Огненныя Земли, Великий Кузен Сальварсанский,
Авогадор-Дожепостановитель Венециянский, Хан Половецкий, Владыка Хозарский и
Генуэзский, Гетман Всеместный, Атаман Кошевой, Куренной, Наказной, Сельский
и Станичный совокупно, Верховный Курбаши, Верховный Ливонского Ордена
Престолоблюститель Бессрочный, Король Прусский, Великий Магистр Державного
Ордена Святого Иоанна Иерусалимского, Лучший Друг Китайский, Преображенского
Полка Полковник, Далай-Секретарь, Богдо-Секретарь такожде Тибетский,
Верховный Свободновыборный Адмирал Красного и Синего и Белого Флага, Алн
Арнаутский и Шкипитарский, Попечитель Всемирные Гистории, Всея Великия и
Малыя и Белыя Руси Альфа и Омега!
Шелковников умолк, вытер пот, окончательно заливший глаза под очками.
Ох, тяжко!
- А "прочая, прочая, прочая"? - спросил Павел недоуменно.
- Может быть, хватит, государь? Куда уж "прочая"?
Павел подумал.
- Нет, барон. Вставьте "прочая". Кто поручится, что титул полный?
Глядите в будущее. Уверяю вас, что титул, скорей всего, неполный. Пусть
перепишут от руки начисто и принесут мне. Почетче только. Пожалуй, вариант
почти чистовой. Благодарю вас, барон!
Шелковников встал и, насколько позволяла не сложившаяся даже при
сегодняшнем голодании талия, поклонился. Павел опустил веки. Шелковников
подумал, что должна же быть на кухне еще осетрина, не всю же скормили чукче!
Ему представился Клюль, проглотивший разом целого осетра, сам с выпученными
глазами и торчащим изо рта осетровым хвостом, - и сразу стало генералу не до
еды. И тут дверь снова отворилась. Сама по себе. Шелковников вспомнил, что
император ее запер, и похолодел.
На пороге сидела небольшая, очень пыльная, очень худая свинья и
поводила носом, видимо, ловя кухонный дух, очень сильно струившийся по
особняку. Весь вид ее выражал классическое: "А что это, господа мои, вы тут
без меня поделываете?" За свиньей появилась темная женская фигура.
- Вот я и пришла, - сказала татарка, входя в комнату, - что ж вы дурака
убогого не искали, что ж вы даже на его место никого не назначили? Иди сюда,
Доня моя... Мне бы к отцу пропуск, люди вы большие, а забыли, что старый
человек в подземельях без пользы лежит... Выписывайте уж скорее...
В коридоре раздался грохот: при виде задумчивой свиньи Тоня опрокинула
поднос в третий раз...
15
...в прошлом году ты чуть не погубил cвоего доверителя, когда в
прошении к эмиру, вместо "величество", ты написал "яичество"!
ЛЕОНИД СОЛОВЬЕВ
ПОВЕСТЬ О ХОДЖЕ НАСРЕДДИНЕ
Паровозный гудок почти непрерывно вонзался в сырой осенний воздух,
туманно пластавшийся над подмосковными поселками. Гудок был именно
паровозный, несмотря на то, что этот вид транспортной фауны не чадил на
российских просторах уже много лет. Но по требованию высочайшей особы, ради
которой этот невиданный поезд в четыре сотни вагонов был сформирован, волочь
его обречены были двенадцать более или менее мощных паровозов: уж какие
новое министерство железных дорог отыскало пригодные для нужд Реставрации,
даже с Финляндского вокзала из-под стекла пришлось паровоз вытащить и к делу
приспособить. Жаль, не нашлось еще дюжины-другой: паровозы еле-еле
справлялись со своей работой, растянувшийся на четырнадцать километров поезд
шел очень медленно, давая возможность многочисленным зевакам у
железнодорожного полотна в подробностях разглядеть невиданный эшелон,
везущий в Москву богатое село с Брянщины в полном составе, со всеми
пожитками, со всем скотом, иначе говоря, с двумя сотнями коров, быками и
отдельным вагоном бычков на убой в праздник, с козами, свиньями, овцами, с
несчетной птичней, в абсолютном большинстве куриной, с сельскохозяйственной
техникой, с клубом, с кинозалом, с сеном и прочим кормом для скота на всю
зиму и весну, с кузницей и кузнецом, с двумя десятками лошадей, с кошками и
собаками, с увязанными в узелки, - чтобы на новом месте для счастья и
богатства выпустить, - тараканами, и, главное, с деревенским сношарем. Поезд
жил почти обычной сельской жизнью; бабы, вставая в три часа ночи, доили
коров, задавали им корма, собирали яйца, процеживали молоко, стряпали и
стирали, а иной раз, пользуясь чрезвычайно длинными остановками в более чем
пятидневном пути, выходили с избытками продовольствия на многочисленных
стоянках и продавали молоко, сметану, творог, вареную картошку, пироги и
блины обалделому населению, вышедшему на невероятный экспресс поглазеть.
Впереди поезда катились двенадцать открытых платформ с охраной; новенькие
ярко-голубые мундиры Личной Императорской Гвардии тоже народу пока что не
примелькались, а гвардейцы строго помалкивали, соблюдая секретный приказ, -
ни в какие контакты с населением не вступать, даже в половые, и о том, что
они не простые гвардейцы, а Его Императорского Величества, не
распространяться. В числе четырех сотен вагонов были самые разные: спальные
СВ, мягкие и другие гражданские, вплоть до чуть живых столыпинских с печкой
посередине, - уж какие нашлись, из таких поезд и пришлось формировать; шли в
нем и товарные с надписями "сорок человек - восемь лошадей", еще с Первой
мировой не выскобленными, и современные рефрижераторы, наспех
переоборудованные, который - в кинозал, который - в кузницу, который - в
самогоноварительный цех; в десятке цистерн вез сношарь в Москву также
выкачанную по его требованию Угрюм-лужу, вместе с золотоперым подлещиком,
ибо не мог сношарь бросить на Брянщине верного друга стольких прожитых лет,
выдающуюся говорящую рыбу.
Гудок головного паровоза сливался с отдаленным воем хвостового, того
самого, что с Финляндского вокзала, а им натужно вторили пенсионные голоса
остальных, более или менее поровну растасованных в разные места бесконечного
состава. Вагонов-ресторанов в поезде, конечно, не было, но весь поезд
непрерывно ел: чадили керосинки, извергая сизые пламена, молчаливо калились
электроплитки, дымились специально переложенные печи в столыпинских вагонах
- наподобие русских; на полки к блаженствующим мужикам рекой текли блины
вслед за оладьями, яичницы за щами, творожники под первач, курники под
наливку. Но что правда, то правда, яичными блюдами бабы мужиков баловали не
очень-то, яйца в Нижнеблагодатском шли мужикам на прохарчение только тогда,
когда возникало сомнение в их свежести. Однако же бесчисленные банки
консервированных грибков и огурчиков отдавались в полное распоряжение
сильного - хотя ленивого - пола: нынче село могло себе позволить не
экономить. В отдаленном вагоне ехал сельский магазин, довольно бойко
торговавший необычными товарами, наподобие прозрачных парижских лифчиков и
португальских видеомагнитофонов. Случались и в прежние годы в селе
непредвиденные западные товары, но сейчас по специальной разнарядке за
подписью лично генерала Бухтеева сельмаг был снабжен лучше обычного, в него
завезли японские сандаловые веера и даже подсолнечное масло.
Мужики ели много, бабы меньше: у них и забот в поезде было значительно
больше, чем у мужчин, которым только бы глаза залить да на боковую, это,
ясно, не считая глядения в телевизор, который заранее втиснули в каждую
купе-избу, - а по всем программам шли сейчас бесчисленные фильмы из истории
России, либо же умные лекторы вели циклы бесед, к примеру, на тему -
"Повести о диалектическом материализме", в них нетрезвому населению
доказывалась скорая и неизбежная эпоха перехода к новой фазе общественного
развития под руководством лучших людей страны, которые все в партии. Трезвая
часть населения поезда в телевизор, однако, времени смотреть не имела, - не
ровен час, блины пригорят, молоко скиснет, стоянку пропустим, сметану
продать не успеем. Да и чушки-буренушки требовали немало внимания, тем
более, что не имелось никакой ясности, где их можно будет разместить в
Москве. Под жилье селу отвели гостиницу "Россия", - а вот есть ли при ней
хороший выгон для скотины? Пока в хлеву постоят, хлев-то при гостинице,
конечно, есть, а весной как быть? А гумно хорошее ли? А раки в реке крупны
ль?.. Сколько ж всего неизвестного!..
Поезд шел уже который день, напрочь остановив всякое движение на
участке Брянск-Москва. Ужин переходил в завтрак, потом непременно
оборачивался обедом, а тот заканчивался как ужин. Хмель чередовался с
опохмелом, щи с блинами, Калуга с Малоярославцем, и селу начинало казаться,
что ехать оно будет всегда. Между тем станции становились все более
пригородными и частыми, и поездка, как все прекрасное на свете, близилась к
концу. Радист в голубом мундире, давно очумевший от щедрого угощения со
стороны невиданных пассажиров, сдуру объявил по поездному радио, что поезд
прибывает в столицу нашей родины Москву, но сношарь через посыльную бабу
Настасью передал ему, чтоб не путал, где чья родина, потому что его,
сношаревой, родиной Москва не была, император тоже не отсюда, так что пусть
к селу не примазывается, а в утешение пусть вот выпьет четвертинку
черешневой да умолкнет вместе со всей говорильней.
Внешняя железнодорожная охрана, тоже вся в мундирах Его Императорского
Величества Железнодорожных Сообщений, невдалеке от Калуги обнаружила под
рельсами большую фугасную мину, и, пока саперы ее обезвреживали, поезд шесть
часов простоял в чистом поле. Мина так и не смогла взорваться, оказалось,
что заложена она была не теперь, а больше двадцати лет тому назад, и
взрывать ею собирались совсем не князя Никиту, а кого-то другого: судя по
срокам, тоже Никиту, но не князя. Так за двадцать с хвостиком лет ее никто
не подорвал и вообще не видел. Мину с триумфом поместили в поезд, и
деревенский кузнец на досуге, между блинами, нарезал из нее на диво удобных
пепельниц, которые недешево распродал на перроне в Малоярославце, где поезд
простоял полтора часа. Почти все пепельницы, были, понятное дело, тут же
перепроданы в Москву, оттуда - дальше, и снова дальше, и все время росли в
цене, ибо исторически-сувенирная их ценность ни у кого не вызывала сомнений.
Но не считая происшествий с миной и пепельницами, шестидневный путь от
Брянска к Москве проходил по начальному замыслу. Октябрь на земле вот-вот
собирался превратиться в ноябрь, когда поезд достиг рубежей Подмосковья.
Впрочем, ходили упорные слухи, что со дня на день введут старый стиль
календаря, и тогда, глядишь, ноябрь имел шансы опять превратиться в октябрь.
Сношарь сидел в розовых подштанниках в своем СВ, не без любопытства
поглядывал в бронированное окно и по привычке ковырял в носу. Вагон был у
него, конечно, отдельный, но несколько купе в нем пришлось выгородить
присланной из Москвы охране. Сколько сношарь ни сопротивлялся, говоря, что
бабы его куда надежней оберегут, чем эти столичные хрены, пардон, добрые
молодцы, но пришлось соглашаться. Старая дура Палмазеиха, однако, проявила
еще до отъезда из Нижнеблагодатского невиданную энергию и сформировала
женский охранительный батальон, вооружила его закупленными в соседней
воинской части "калашниковыми" и гранатами. Теперь она посменно несла со
своими бабоньками караульную службу: стерегла куриные вагоны и, что ни час,
заявлялась в сношарев вагон проверить - чтоб эти уголовники в голубых
мундирах яичную очередь к отцу нашему не лапали и на работе ему не мешали.
Охрану, прибывшую из Москвы, возглавлял щеголеватый подполковник хохлацкого
вида, с которым сношарь неожиданно быстро нашел общий язык и стал отсылать
на охранничью половину вагона ежедневно одну-другую оштрафованную бабу.
Сухоплещенко понимал, что его присутствие в сношаревом вагоне носит характер
чисто символический: на жизнь великого князя Никиты Алексеевича решительно
никто не покушался и вряд ли такое вообще было мыслимо. Женщины
Нижнеблагодатского защищали сношаря своего надежней, чем Китайская стена.
Ну, само собой, в отдельном двухместном купе того же вагона ехала в
Москву на коронацию Павла Романова и любимейшая сношарева курица, Настасья
Кокотовна. Но все-таки обо многом жалел сношарь из того, что взять с собой
не удалось, что пришлось бросить дома: водокачку Пресвятой
Параскевы-Пятницы, нынче превратившуюся в охраняемый государством памятник
заветной старины, к примеру, - хотя, понятно, вагон-церковь в сношаревом
поезде имелся, да и вода в кранах не иссякала. Не удалось увезти
Верблюд-гору, овраг с поспешной тропочкой, синие засмородинные дали, богатое
болото у Горыньевки, на котором нетрезвый председатель Николай Юрьевич
домашних уток стрелять навострился, да и самого Николая Юрьевича тоже
пришлось оставить по полной его непригодности к показу в Москве честному
народу. Куда-то был увезен еще за месяц до отъезда и сельский милиционер,
старшина Леонид Иванович, человек тихий, - думалось сношарю отчего-то, что
не в Москву увезли Леонида Ивановича, вовсе не в Москву. Но и Господь с ним.
Без милиции прожить можно. Без всего можно. Без баб только нельзя. Но бабы
ехали вместе с хозяином, как полагается. Сношарь собирался прожить в Москве
зиму, а по весне всем селом вернуться домой, - если, конечно, Паша не
умудрится и все оставшееся в Москву тоже перевезти, ну, разве что кроме
синих засмородинных далей, это мы понимаем, это трудно, хотя хорошо бы их
тоже перевезти. А вот Николая Юрьевича можно не привозить, да и Леонида
Ивановича искать не нужно - все ж таки доверие им неполное, потому как
мужского они пола. Ну, а пока что в осиротевших без сношаря и населения
избах Нижнеблагодатского был расквартирован только что сформированный личный
Его Императорского Величества Преображенский Ракетный полк.
Магнитофон в соседнем купе, у Кокотовны, исполнял изрядно уже надоевшее
"Прощание славянки", коим был с первого сентября временно заменен
государственный гимн. Радио играло "Прощание" не только в шесть утра и
двенадцать ночи, а еще и днем его два-три раза непременно да прокручивали по
любому поводу. Музыку в последнее время, куда ухо ни сунь, можно было
услышать только самую что ни на есть патриотическую, чтобы русский народ
часом не забыл о подвигах своих, о доблестях, о славе, а особенно о славе
русского оружия. Палмазеихин автомат Калашникова о той же самой славе
излишне часто напоминал самому сношарю, убежденному пацифисту, и его
коробило. Но Кокотовну, видать, марши не раздражали. За окном медленно
проплыла надпись над пригородной платформой - "Мичуринец", с отломанной
первой буквой, вторая буква тоже была повреждена и висела на одном гвозде.
"Переименовать, что ли, не успели?" - подумал сношарь. Робкий стук в дверь
вернул его к делам более насущным.
- Князь, - тактично сказал Сухоплещенко сквозь дверь, - пора одеваться.
Прибытие на Киевский вокзал через сорок минут.
- А ты вали, вали! - грубо оборвал подполковника бас Палмазеихи, - отец
наш сам знает, когда одеваться, когда раздеваться!
"Еще застрелит..." - подумал сношарь и рявкнул:
- Тихо, баба! Не встревай! - и с сомнением перевел взор на разложенный
перед ним вдоль полки парадный, по мерке сшитый мундир с аксельбантами. Не
хотелось влезать в него, но нужно было. Потому как обещал. Сношарь помнил,
что не сегодня-завтра предстоит ему получение специально для него
разработанного Павлом ордена "Отец-герой". Представил почему-то, как
вступает он в Кремль в одних подштанниках, и там ему на эти самые
подштанники орден нацепляют - спереди, посередке. Сношарь вздохнул и стал
облачаться. Камердинера он, понятное дело, на пороге девятого десятка
заводить не стал. Разве что камердинершу, да жалко бабу пустым делом
занимать, вон у них сколько хлопот в поезде, да еще в долгах сидят друг у
друга по яичной линии, говорят, потому как куры в поезде несутся хуже, чем
на воле, вон, как давеча в вагон-баню ходил, так бабы жаловались. Ну,
ничего, подъезжаем уже. Увы, мундир на сношаре сидел, как седло на корове.
"Хорошо, хоть не фрак", - печально подумал старик.
Сношарь был в Москве в одна тысяча девятьсот семнадцатом, совсем еще
юношей, жизненного своего призвания не осознавшим. Не очень ему хотелось
теперь сюда возвращаться, но дал слово - держись. Скоро снова курячий
Козьма-Демьян, где же ребятишки раков наловят? Растоптухи кто выиграет? Но,
впрочем, как раз последнее можно было заранее предвидеть, наверняка. Сношарь
скривился.
За окном проплыли какие-то синеватые, не железнодорожные вагоны,
параллельно полотну шла линия открытого метро, какового сношарь, ясное дело,
никогда в жизни не видел. Однако чутьем понял - метро. Тут поезд скрипнул и
остановился окончательно. Где-то далеко позади, больше чем в тринадцати
километрах, натужно взвыл и, похоже, окончательно скончался доходяга с
Финляндского вокзала. Весь ковчег прибыл в Москву, хотя хвостовые вагоны
прибыли пока еще только в Подмосковье.
Перрон был оцеплен, никакие другие поезда в этот день на рельсы
Киевского вокзала не допускались, немногие недоразогнанные зеваки зевали не
на только что пришедший состав, длину коего оценить можно бы сейчас разве
что с высоты птичьего полета, а на почти никем еще не виданную униформу
императорских гвардейцев. Военной выправки ребятам явно не хватало, не
успели еще привыкнуть к мундирам, потому как на прежней работе им полагалось
ходить в штатском. Но на новой работе платили втрое, кормили только
импортным и экологическим, да к тому же обещали раз в году зарплату выдавать
золотыми рублями новой чеканки, не то с двуглавым орлом, не то с
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг