реставрации Романовых в России опубликуют какие-то свои семейные документы.
В подобном заявлении ничего неожиданного не было, кто только и чего только
не заявлял по поводу Дома Романовых за последний год всеобщего увлечения
династией. Но содержалось в заявлении нынешних Лофтусов и нечто другое,
чистая наглость в заявлении содержалась: лорды и лордята заранее сообщали,
что половина стоимости английского имущества в России на 1916 год была бы
достаточной компенсацией для них и, получив таковую, они публикацию своих
семейных документов могут отложить. Шелковников был очень удивлен смеху
Павла по этому поводу, - черт ведь знает этих англичан, что они там у себя
хранят. Павел же подумал - знали бы Лофтусы, во что влезают, все бы как один
сделали себе харакири. Личность лорда-хлыста была им явно плохо известна и,
конечно, не очень украсит семейную честь - это насчет свального греха у
хлыстов и еще чего похуже. Половину имущества, кстати, они могут получить и
заодно уж принять на себя половину долгов России на тот же год,
образовавшихся благодаря бездарному правлению младшей ветви; разницу могут
выплатить в любой полновесной валюте. Нет уж, хватит нам Англии: Павел
Первый был ею убит, дедушка Александр из-за ее происков сколько лет вынужден
был скрываться под чужим именем, понимая, что через год-другой после
Таганрога, не в двадцать седьмом, так в двадцать восьмом Англия расправилась
бы и с ним. Хватит! Больше в российские дела эта страна лезть не будет!
Павел нервно ударил костяшками пальцев по подоконнику, и стало больно.
Он заметил, что у топтуна на противоположном тротуаре рука тоже дернулась.
Он что же, прямо вот столько времени только за мною и следит? Павел вспомнил
слова покойного Абрикосова, что того, который на другой стороне улицы стоит,
на пустое место назначить нужно. Ничего себе совет. У меня все места пустые.
Даже мое, императорское - и то пустое пока.
Павел устал за день. Не считая четырех сотен страниц исторических
трудов, он прочел еще и проект идеологического обоснования перехода России в
высшую стадию строительства социализма, привезенный вчера от Шелковникова
его армянским родственником. Кстати, этот родственник, как говорит
Шелковников, готовит очень хорошо. Черт возьми, как есть-то хочется!.. В
проекте Павлу понравилась основная мысль: монархия - тезис, социалистическое
государство - антитезис, социалистическая монархия - синтез. Иными словами
говоря, понятными народу, социалистическая монархия - это и есть коммунизм.
Налицо диалектическая триада, ясней ясного. Но вот остальное... Тяп-ляп, все
наспех. Ну в какую безответственность надо впасть, чтобы говорить о
нерушимости нынешних границ? Старшие Романовы разве такие границы для России
устанавливали? Какое такое братство всех народов и религий, когда даже в
самых глухих уголках Африки всем известно, что наилучшая вера -
православная? С другой стороны, насчет необходимости сплотиться в единый
строй перед лицом грозного внешнего врага - хорошо. Только - а ну как
спросит кто, что это за внешний враг? Приготовить врага немедленно! Впрочем,
ума у теоретиков большого искать нельзя, на то они и теоретики. Скажешь им,
что плохо - так они вместо "внешнего" накарябают "внутреннего", а нам только
стрельбы в собственной избе недостает! Впрочем, еще в июне спросил
Шелковников Павла - как быть с евреями. Допустить ли антисемитизм, или,
напротив, дать волю антисионистским выступлениям масс? Павел, брезгливо
морщась, сказал тогда: "М-м... Любезный Георгий Давыдович, утруждаете вы
мелочами и себя, и меня... Сами же говорили, евреев у нас очень мало. Ну,
так и любить их, и дело с концом..." Кажется, шелковниковское ведомство уже
спустило на места циркуляр: "Любить евреев!" Наверное, сердобольные
крестьяне уже прячут этих самых евреев от чересчур обильной любви горожан и
других преисполненных любовью элементов. Можно ли решить такую проблему
проще, чем двумя словами? В том, что проблема решена, Павел не сомневался,
ибо о евреях с той поры Шелковников больше не заикался.
Еще с осторожного разрешения того же генерала заявился - уже в июне -
некий товарищ Эдмунд Никодимович Арманов. На кой черт мне его имя-отчество,
а даже и фамилия? Молодой, моложе меня. Сообщил, что он заместитель
верховного вождя российских фашистов. Что в эмблеме у них две скрещенных
Спасских башни. Что хотят они сильную личность. Что престольный праздник для
них - день рождения Гитлера. Что много они от меня ждут. Какого черта они от
меня ждут чего-то? Слабошерстый - так, что ли? - гуманизм им не годится в
исторической перспективе? Больше меня в истории, значит, понимают, а я
историк. Вот Гитлер им занравился. Так ведь именно истории, гады, именно
истории не знают ни хрена, ни на йоту, ни на грамм! Ведь именно режим их
возлюбленного фюрера в исторической перспективе может рассматриваться как
раз только в виде самом скверном, слабовольном и гуманном в худшем из
значений этого слова! Скажите, был ли шанс у преступника, если он, ясное
дело, выживал, но ведь и под автомобилем тоже можно погибнуть, - просидеть
при Гитлере в лагере больше двенадцати лет? Именно в такой срок возник и
развалился режим. Мы такими мелкими категориями мыслить не можем!
Предположите, болваны, что продержался бы режим этот двести лет, - а он
просуществовал бы, если бы вообще мог это сделать, не сомневайтесь, - кого
бы злейшие враги режима потом посадили на скамью подсудимых в Нюрнберге? Все
двадцать поколений покойников-преступников? Или только последних по времени
и занимаемой должности? Ну, было бы публичное порицание, всякие там
страдательные охи, что прадеды ошиблись. Нет, раз уж вы не смогли устоять -
будьте любезны отправиться на помойку истории.
Дурачки вы все с генеральской вашей мечтой и с полоской на брюках. Три
тысячи лет рабства в древнем Египте! Военный коммунизм Ван Мана накануне
нашей эры в Китае! Вот это - образцы. Шутки шутками, но создавать
государство меньше чем на десять тысяч лет просто не стоит. Ну, пусть
продержится оно меньше - скажем, пять тысяч лет. Так ведь не мало все-таки!
Игра свеч стоит. Уж если бы что-то и делать по вашей логике, то, коли уж
приспичило вам иметь сильную личность, то бороться нужно с личностью слабой!
Вот! Никакого геноцида, если вы не кретины. Только отдельная личность может
быть врагом государства, никаких там обобщений, никто не должен
предполагать, что он враг людей от рождения. Только в силу своих ошибок,
своих преступлений и ошибок отдельная личность становится враждебна
государству - тогда ее искореняют. Учитесь! Как раз болтовня о сильной
личности и погубила ваш возлюбленный третий рейх!
Кроме того, уже второй раз Шелковников спрашивал Павла - что он думает
о фигуре Исаака Матвеева. Павел оба раза отмолчался. А что император может
думать о человеке по имени Исаак? Любить его и все тут! Ясно?
Малая подвижность образа жизни уже раздражала Павла. В долгие, но так
быстро пролетевшие месяцы жизни в деревне - помимо горизонтальной, так
сказать, работы по вечерам - была все же возможность иной раз выйти подышать
к реке, воздух там был опять же деревенский, не городской. Ну, и сколько-то
физических упражнений перепадало на тренировках с Джеймсом. В бывшем
посольстве же, помимо опять-таки горизонтальных занятий, имелась только
возможность выйти в бедный садик, заросший главным образом иван-чаем, как и
у канадского соседа. Воздух здесь был тоже городской, не деревенский.
Вернулись регулярные свердловские головные боли. Тьфу,
екатериносвердловские. Так что все ж таки делать с Катей? Не любить же ее,
она не евреи...
Что с кем делать - не знал Павел и насчет многих других, а не одной
только Кати. Посещал его тут как-то раз родной сынок Ваня. По примеру
императрицы Елизаветы, близкой родственницы, сестры одной из Павловых
прапрапрабабок, выходить к нему Павел не стал, только продержал в гостиной
несколько часов, а сам тишком за ним понаблюдал. Понаблюдал и вовсе решил к
сыну не выходить, мысленно же лишил раз и навсегда Ивана Павловича Романова
права на престол: одновременно в той же гостиной побывала Тоня, потом
приходила эта ее подруга, Танька, с мрачным мужем, совсем новым, потому что
прежний сидел в сумасшедшем доме в Копенгагене и с ним она наскоро
развелась. Почему этот новый - мрачный, понял Павел сразу, мрачность была от
похмелюги, с Танькой это состояние для кого угодно неизбежное. А сынуля
сидел у окна, это шестнадцатилетний парень, и битый час кому-то язык
показывал - тому типу на противоположном тротуаре? Своему отражению? Потом
ему Татьяна стала грязные глазки строить из-за спины свежего мужа, так
сынуля при всех присутствующих чуть на нее не полез. Павел велел приготовить
акт психиатрической экспертизы сына, признать его умственно неполноценным, и
побаивался, что придуманный им диагноз даже вовсе и не выдумка.
Привозили в особняк тем же способом и племянника, сыночка Софьи, так
сказать, с мужем. Ромео показался Павлу совершенно нормальным парнем - и
зачем его на такое барахло потянуло? "Барахлом" Павел сразу окрестил родного
племянника, тот произвел на императора вовсе гнетущее впечатление: ему,
после практических занятий у сношаря, зрелище любой половой ненормальности
было нестерпимо до тошноты, здесь его не обманешь. Виноградной красоты
своего племянника Павел вообще не заметил. Нечего и говорить, что к
молодоженам он вообще не вышел, ограничившись ради приличия тем, что через
незаменимого Клюля передал какие-то подобранные Тоней на складе подарки.
Послал Господь наследничков! В душе Павел очень хотел, чтобы Тоня
забеременела, и все меры для этого принимал, собираясь потом, по примеру
предков, детей "привенчать", - по этому обычаю добрачные дети во время
венчания держатся за шлейф невесты. Павел решил восстановить положение Петра
Великого о престолонаследии, о свободе императора самому назначать себе
наследника. Только наследником пока что даже не пахло. Впрочем, Павлу ведь
шел только тридцать шестой год.
Он последний раз поглядел в окно и устало пошел к себе, в уютно
належанное кресло под латанией. Человек на тротуаре за окном не шелохнулся.
Этого человека раза три за последние сутки кто-то пытался сменить, сколько
же дежурство длиться может, но тот был стреляный и не давался, что-то
сменщикам из кармана показывал, надо думать, ответственные документы, и
сменщики быстро уходили. Терпения этому человеку было не занимать. Он жил
один в трехкомнатной квартире на Новинском бульваре. Сводного братца с ним
рядом больше не было, но он отлично знал, где и чем его достать. Отец его
вообще не интересовал. Он плотоядно глядел на посольского милиционера в
летней форме у дверей посольства, и еще на трех других, тоже посольских,
маячивших в разных местах дальше по переулку, и иной раз не мог удержаться
от того, чтоб не облизнуться. Он ясно чуял приближение своего часа, и что, в
конце концов, значили несколько месяцев топтания по сравнению с поставленной
высокой целью?
"Цыган - цыганке говорит..." - пропел Павел про себя, собираясь
задремать до ужина, который, похоже, раньше семи вечера появиться не мог:
еще не меньше часа Тоня будет шить-пошивать, потом на Клюля примерять, потом
готовить, потом Клюль дегустировать будет, потом Тоня будет ждать смерти
Клюля и, только если ее не дождется, то даст Павлу поесть. За окном
скрипнули тормоза, и через краткие мгновения на пороге гостиной, с
предварительным, конечно, докладом явился, увы, вместо ужина толстый
дворянин Георгий Шелковников.
Шелковников, нынче уже опять полный генерал, хотя и очень полный, но от
которого рода войск - неизвестно, сам он предполагал, что от инфантерии,
хотя совершенно не представлял, что это такое, - вошел к Павлу совершенно
бледный, опущенные углы рта дрожали, и на одном из них переливалась
оранжевым прилипшая икринка. Павел уставился на нее.
- Государь, - тихо, твердо, без всякого приветствия произнес генерал, -
требуется ваше решение и даже вмешательство. Никто, кроме вас, сейчас уже не
вправе располагать судьбой родины.
- Докладывайте, - лениво сказал Павел, кивая икринке. Шелковников,
несмотря на этот приглашающий присесть жест, остался стоять. Он,
оказывается, был способен на сильное волнение.
- Государь, - сказал он, - совершено подлое и зверское убийство. Ночью
на сорок восьмом километре Старокалужского шоссе замучен милиционерами,
ограблен и убит один из лучших наших людей.
- Кто? - спросил Павел менее равнодушно, но все так же обращаясь к
икринке. Ему подобное событие было небезразлично, он людей считал нужным
беречь, но надо ли при этом так орать? Пусть даже на низких тонах?
Шелковников почти связно, хотя и с множественными повторами, изложил
историю ночного преступления. Вчера вечером в родном доме горчичного цвета
многие праздновали, то есть отмечали день рождения одного из основателей
ведомства, в этот день ребяткам и паек побогаче, и работу на час пораньше,
вообще круглый год трудимся, иногда и отдохнуть надо. Кроме того, свои
рабочие посиделки в послерабочее время люди ведь используют для внедрения в
умы сотрудников идеи скорых перемен начальства и прочих перемен, в том
смысле, что у власти необходим сильный человек, и скоро там он уже будет.
Генерал-майор Юрий Иванович Сапрыкин, человек очень демократичный, как раз
весь вечер именно этим занимался в своем отделе, нечаянно перепоил своего
шофера и, с присущей ему подлинной демократичностью, решил ехать домой на
метро. Было поздно, и на станциях было пусто; когда генерал-майор выходил из
вагона метро на станции "Спортивная", к нему приладились трое в милицейских
формах. На улице его затолкали в машину, отняли у него пайковое шампанское и
такой же коньяк, все сразу выпили и даже колбасу съели. (Павел сглотнул.)
Когда же попробовал бунтовать - а был, конечно, в штатском - и предъявил
удостоверение, его ударили бутылкой по голове, повезли за город, в
станционной сторожке убили, мелко расчленили, но закопать не потрудились.
Сторож из этой самой сторожки прикинулся в дымину пьяным, так что
милиционеры кокнуть его поленились; но, когда они уехали, мигом дозвонился в
Москву, и на въезде наши ребятки милиционеров взяли тепленькими. Однако же
не прошло и двух часов, как министерство внутренних дел в полном объеме
встало на дыбы: к зданию на Стромынке, где убийцы временно ждали своей
участи, подъехала едва ли не сотня машин из милиции, гады штурмом взяли нашу
явку и увезли убийц куда хотели. А теперь министерство внутренних дел не
желает ничего об этом слышать и требует, чтобы разговаривали с министром...
- Ну и говорите с министром, я тут при чем? - раздраженно прервал Павел
генерала.
- Государь! - голос Шелковникова зазвучал патриотической медью. -
Министр внутренних дел лишен советского гражданства и бежал за границу на
дачу. Притом уже давно! Это государственная тайна, вы, увы, не имеете
времени слушать западное радио, иначе вы бы давно об этом знали. Милиция
представляет сейчас самое страшное препятствие на пути к восстановлению
ваших законных легитимных прав! Это мощная, почти неуправляемая и глубоко
преступная организация! Изменник родины Витольд Безредных погибнет на
чужбине, но пусть он там хоть подохнет, его страшное наследие необходимо
поставить на место и взять к ногтю! Он и его банда уже давно имеют
миллиардные вклады в швейцарских банках, они занимаются
частнопредпринимательской деятельностью и на нашей родине и за рубежом,
прикрываясь звериной шкурой своих мундиров, они убивают, грабят, насилуют,
честных советских... честных граждан России!
Павел посмотрел на него с сомнением. Тогда Шелковников набрал воздуху и
выпалил:
- Государь! Нужно кем-то занять это пустое место, ибо они безнаказанно
убивают наших людей. Верьте мне, на этом они не остановятся! Нужно назначить
на пост, который предатель Безредных превратил в пустое место! Нужно сделать
это немедленно, чтобы к вашей коронации уже был порядок в стране!
Павел вдруг понял. "М-да, пустое место..." - пробормотал он, подошел к
окну и поглядел на все так же стоящего на тротуаре остролицего человека. И
поманил его пальцем. Тот, даже не удивившись, перешел улицу и направился ко
входу в особняк.
- Впустите этого... вашего, - Павел неопределенно показал в окно.
Шелковников понятия не имел, его это человек или чей еще, и с сомнением
позвал Сухоплещенко. Тот быстро выбежал на улицу, между подполковником и
неведомым типом произошла короткая беседа, после чего оба свернули за угол,
ибо вход в особняк "для своих" был там. В гостиной открылась дверь, и Клюль
на подносике внес визитную карточку. Павел взглянул на нее и с большим
удивлением протянул генералу.
- Ничего не понимаю... Неужели это женщина?
Генерал потрясенными очами прочел визитную карточку своей жены. Не
может быть! Неужели это Елена стояла на улице? Неужели ее гримерное
искусство достигло такой высоты?
- Это моя жена, государь... - пролепетал он.
- Простите, - брезгливо бросил Павел. Семейное это у них, что ли? Ах,
да, генерал-то армянин...
Отворилась дверь, и на пороге возникла самая настоящая Елена Эдуардовна
Шелковникова, урожденная Корягина. Генерал издал длинный вздох облегчения:
за ее спиной явственно виднелся Сухоплещенко с уличным типом. Не достигло
все-таки искусство Елены такого уровня, чтобы в мужчину превращаться как
только приспичит, слава Богу!
Елена с достоинством поклонилась. Павел оценил представительность этой
немолодой, но все еще исключительно привлекательной женщины, и сделал два
шага ей навстречу. Он не знал, посвящена ли она в романовские дела, но ясно
увидел, что явилась она сюда без приглашения мужа. По виду самого генерала
он понял также, кто в шелковниковской семье генерал от природы, а кто от
этой самой, от инфан... терии.
- Павел Романов, - представил он сам себя, - рад быть вам полезен.
Елена смерила его оценивающим взглядом и, кажется, одобрила. Она была
выше него ростом; когда Павел протянул ей руку, она вдруг нагнулась, чтобы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг