припрут, а когда припрут - опять же не сознаваться. Так что признавать себя
Михаилом нельзя, а кстати, с какой такой радости Третьим, где первые два?
Вот и сказал он следователю, чтоб тот ему чернуху не лепил, потому что
никакой он, в общем, не третий, раз выпить не дают. Тогда следователь этот
вопрос с повестки дня снял и стал выяснять, женат ли Миша, есть ли у него
дети, или, наоборот, склонности. Миша ответил, что не женат и детей не
имеет, а склонности у него только к хорошим лошадям. Следователь побагровел,
явно принял слова Миши как оскорбление на свой счет и допрос прервал. Потом
Мишу допрашивал другой, на лошадей уже не обижавшийся. Он предложил Мише
жениться, детей завести, а уж потом писать всякие документы, отрекаться
тогда, может быть, и не понадобится, а если понадобится, то все равно
женатому человеку это приличней, можно это сделать, к примеру, в пользу
своих же детей. Миша и жениться, и отрекаться отказался. Следователь принял
это почти спокойно, но спросил, как насчет Уссурийского края, Сахалина,
Камчатки, Чукотки, Таймыра? Миша ответил, что ему все это добро сто лет не
нужно. Эту фразу косоглазый не понял и попросил написать документ о том, что
в течение ста лет данные территории России не потребуются. Миша тут же
вспомнил, что, хотя он и фон и цу, но все же русский патриот, которому
Таймыр и Камчатка дороги, как родной карман, и по этому вопросу писать что
бы то ни было отказался. Тогда косоглазый с сомнением спросил, умеет ли Миша
вообще писать. На всякий случай Миша отказался отвечать на этот вопрос и
объявил его грубой провокацией. На следующий день следователя снова
поменяли, но и он ничего, кроме отрицания и контр-отрицания, а также больших
сомнений, от Миши не добился. Вот так прокантовался капитан Синельский в
неведомых куньлуньских краях до тех пор, когда просунулась поздней ночью в
окно его камеры небритая и седая морда цыганского найденыша, типа грубого,
бесцеремонного, но хоть не щурящегося.
Соколя понемногу поворачивал на северо-запад. Где-то там, как чудилось
ему, за лесами и морями скрывается родной сарай-кузница, кузнец с бутылкой,
Бомбардычиха с яйцами, все уютное, привычное. Тоска по дальним скитаниям
понемногу утихала в душе цыгана, сменившись убеждением, что и оседло тоже
иногда жить хорошо. Было раннее утро, высоту бензопила держала небольшую,
облачность была пустяковая, летелось просто замечательно. И тут Соколя
увидел впереди что-то огромное и сказочно прекрасное.
Было оно блестящее и обтекаемое, без крыльев, только с какими-то
отростками снизу и сзади. Оно сверкало в лучах чуть показавшегося солнца,
было оно сигарообразное, с пятью округленными гранями, и было оно, судя по
отблескам, бронированное. Это была воплощенная, плывущая в небесах гармония,
и, кажется, она заметила Соколю, медленно шла на сближение с ним, собираясь
не то приветствовать его, не то брать на абордаж. Соколе это было даже без
разницы, его душа всецело прониклась красотой исполина, одновременно
необычайно мужественной и совершенно исключительно женственной. "Любовь моя!
Бронированная моя любовь!" - пропело сердце Соколи. Он все глядел, глядел и
не мог наглядеться. Пассажир под ногами тоже поглядел и благополучно
отправился в обморок, но даже это было прекрасно! Соколя пристроился в
воздухе под хвост чуду, и оно не обидело его, а даже что-то из-под хвоста
высунуло, на этом чем-то какую-то цветную тряпочку повесило и Соколе ласково
так помахало. Рампаль и вправду высунул яйцеклад и поднял на нем, - точней,
опустил, но иначе не получалось, - звездно-полосатый флаг своей второй
родины. Снизу больше не стреляли: опохмелились, кажется, приняли приказ
министра обороны к сведению, да и ветхость нового вождя вселила в сердца
ракетчиков надежду, что скоро снова повод для выпивки будет.
Дорога до Москвы заняла у дириозавра больше суток. Он должен был
совершить мягкую посадку на аэродроме Шереметьево-1, так как международный,
Шереметьево-2, в эти дни был непомерно перегружен, туда слетались на тризну
упокоившегося вождя его коллеги со всех концов света, самые разные летающие
предметы, любые, кроме, конечно, дириозавра, которому на покойника было
плевать из стратосферы. Издалека Рампаль видел, как поспешают к Москве
неуклюжие лайнеры, некоторые даже довольно большие, а за самым большим он
даже последил немного: тысячеместный самолет компании "Эр-Арктик" волок на
тризну по советскому вождю бренную плоть Эльмара Туле, президента
Социалистической Республики Гренландия, вместе с пятью, то ли пятьюдесятью
процентами населения его государства - теми, кто не входил в оппозицию его
правительству. Туле явно пренебрегал бюллетенями ван Леннепа, это в самом
скором времени должно было привести к самым роковым для него последствиям.
Дириозавр с удовольствием поймал аэродромный пеленг и услышал передаваемое
лично ему - Боже, на хорошем французском языке, даже, кажется, с
провансальским акцентом! - приглашение идти на посадку в одиннадцать
тридцать пять. Откуда, кто узнал про его родной язык?.. Рампаль решил никого
не пугать вертикальной посадкой, еще начнут трепыхаться и угробятся - и
торжественно заложил совершенно не нужный ему вираж. Козявка под хвостом
приотстала и зачем-то вдруг кинулась прямо на Рампаля. Тот мягко шлепнул ее
воздушной волной, козявка гордо сделала мертвую петлю и тоже пошла на
посадку.
В самый последний момент, когда уже стремительно понеслись ему в морду
бетонные метры посадочной полосы, выкинул дириозавр все шесть суставчатых,
ракетно-ядерных лап, приземлился, быстро теряя скорость, побежал на них к
зданию аэропорта. Но ввиду того, что все дириозавры - как-никак существа
вертикального взлета и посадки, маневр этот прошел у него препогано: левая
задняя нога задела что-то у края полосы и больно подвихнулась. Рампаль
чертыхнулся в сердце своем, лапу поджал и на пяти здоровых посадку закончил.
Сигарообразное его тело застыло на высоте десятого этажа, ибо складывать
лапы дириозавр счел для себя несолидным. По радио на все том же хорошем
французском языке было предложено подождать - Рампаль не поверил своим
стальным ушам - построения почетного караула.
В брюхе у него тем временем было сонное царство. Рампаль деликатно
включил запись Аллы Пугачевой, тот самый спиричуэл насчет того, что, мол,
если очень стараться, то все равно еще неизвестно чего выйдет. После этого,
под устроенным для пущего колорита балдахином, в который Рампаль напустил
немного тараканов из старого гостиничного запаса, чтоб императрице после
Алтая чистоплюйства не предъявлять, раздалось шебуршание, урчание и
бурчание, и Рампаль предложил Джеймсу быстро одеться. Аккуратно выглаженный
костюм разведчика лежал на стуле, а любовно регенерированное платьице Кати -
то самое, в котором оборотень последний раз видел ее в Свердловске - висело
на плечиках рядом. Отношения у пассажиров, кажется, были уже вполне
выяснены, и страшные алтайские переживания превратились для возможной
императрицы в развеявшийся сон. Она сбивчиво начала пересказывать свои
приключения Роману Денисовичу, еще не досушив волосы, да так и не досказала,
не до воспоминаний ей стало. Из приключений вынесла она мораль, что мужиков
на свете нет совсем, даже кто по шесть раз в день хочет, тот все равно еще
не летает. Ну, Джеймс-то, конечно, летать умел, чего другого...
Проснулась Катя с большим трудом, от мощного стереофонического вопля
насчет того, что вы, мол, в восьмом ряду, в восьмом ряду, в восьмом ряду, -
и Катя долго не могла понять, чего это ради она в восьмом ряду, когда,
наоборот, наконец-то в нормальной постели. Джеймс просунул голову под полог
и ласково сказал:
- Помочь ли с туалетом, ваше... глубокоуважение?
Катя фыркнула и задернула полог. Шутник! Все ей было непонятно. Но
пьянило сознание, что алтайский кошмар кончился, поэтому на всякий случай
решила не выяснять, куда это ее на таком удобном самолете везут, или же это
подводная лодка? Неужели в томский краеведческий музей? Ну, однако же,
мощная организация! И платье кто отгладил? Неужели Роман Денисович? Нет,
есть все-таки на свете мужчины, и справедливость есть, и Бог есть, кажется!
На аэродроме тем временем выстроилось что-то в самом деле похожее на
почетный караул: человек шестьдесят или восемьдесят, все на одно лицо, со
сломанными носами и расплющенными ушами, коренастые, широкогрудые и мрачно
глядящие исподлобья, к тому же все в штатском. Из-за похорон вождя даже
всесильный Ливерий, уже два часа ошивавшийся в аэропорту, - его-то служба
слежения упредила о прилете императрицы даже раньше, чем Шелковникова, -
солдат выставить в почетный караул не мог, поэтому вместо солдат пришлось
выставить своих собственных телохранителей, притом всех сразу. Когда на
взлетное поле выкатил черный ЗИЛ Шелковникова, в первую минуту будущему
канцлеру показалось, что престарелый Ливерий ошибся и по маразму вместо
почетного караула поставил шестьдесят горилл из зоопарка. Потом понял, что в
зоопарке столько нет, и подивился запасливости военного министра. У него
самого телохранителей было вдвое меньше, и такого внешнего единства он из
них составить бы не взялся. У конца караула стоял высокий и сгорбленный
Ливерий Устинович. Этот человек был Шелковникову очень удобен:
восьмидесятилетний маршал Советского Союза был настолько еще полон жизни,
что не просто крепко держался за ее мелкие радости в виде мальчиков и
девочек, но с каждым годом расширял свои интересы в этой области, денег ему
хронически не хватало, одни девочки с острова Бали вон в какую копеечку
влетают. Вообще Ливерий человеком был серьезным, он, несомненно, собирался
еще пожить при новом строе на широкую ногу. Одно было плохо: совершенно
нельзя было на него рассчитывать в смысле армии. Вот мальчиков там
зеленоглазых, девочек оливковых, этого у него было в количестве: чтоб
сколько душеньке угодно. А настоящая армия, кажется, хоть и не вся, но
отчасти была в руках его проклятого заместителя. Так что рано еще кричать
"ура". Почетный караул, однако, это самое "ура" уже рявкнул: из брюха
стальной сигары опустилось нечто вроде длинной ложки, только розовое до
неприличия, и на изогнутом конце этой ложки виднелись двое: женщина и
мужчина. Супруга императора Павла Второго, кажется, была доставлена в Москву
хотя бы в относительной сохранности.
О том, что сегодня нужно это чудо-юдо встречать с почетным караулом
сообщил прорезавшийся недавно на связи после двадцатилетнего молчания друг
молодости - генерал Хрященко. Бедный Артемий, конечно, вконец оторвался от
жизни, он через болгарских товарищей - которых по неведению считал
чехословацкими - передал, что секретный американский дириозавр необходимо
обезвредить, так как его засылка в воздушное пространство Советского Союза
служит провокационным целям реставрации отжившего царского режима. Ну,
получив такую новость, Шелковников с сожалением осмотрел приготовленную для
коронации новую форму с эполетами, - надевать ее пока что было неуместно, -
связался с Ливерием и выяснил через короткое время, что на борту этого
самого неизвестного дирижабля с шестью ногами в Москву должна прибыть
будущая, не дай Господи, императрица, с приставленным к ней, кажется,
ведомством Ливерия, провожатым. Втиснулся генерал в машину и с неохотой
поехал в Шереметьево. То ли нужна эта самая Екатерина, то ли вовсе нет?
Спросить было не у кого, Абрикосов уже не изъяснялся ни на каком. Но на
всякий случай максимальный минимум почестей оказать полагалось. А то
наживешь еще осложнения во внешней политике, баба-то немка, хоть и
алтайско-волжская. Нет бы царю на русской женщине жениться! Как хорошо,
когда жена у тебя русская! - подумал Шелковников о своей собственной Елене.
Правда, последнее время она занималась чем-то непонятным. Как донесли
генералу, она в своих заграницах открыла тотализатор по поводу перемен в
советском правительстве и вообще в СССР, усиленно распускала слух, что
Старшие Романовы слабоваты, к власти не пройдут, особенно этот Павел Второй,
- и принимала ставки один к четырем. Зачем ей это? Ох, непонятны деяния
твоей жены, Георгий, одно хорошо, что за все долгие годы ничем, кроме добра,
они не оборачивались. Так что и копаться в них не надо. Георгий Давыдович со
вздохом вынул из портсигара бутерброд и меланхолично его сжевал.
Особенно нехорошо было то, что аэродромную встречу Шелковников
организовал на свой страх и риск. Павел встречать свою невенчанную советскую
жену наотрез отказался. Понять его тоже можно, зачем ему жена, когда ему и
так из НЗ бабу высший сорт выдали? Но законную-то зачем в шею гнать, зачем
большую политику осложнять? На свой опять-таки страх и риск Шелковников
отвел для этой самой Кати недурную дачу, из числа своих собственных, под
Лопасней, нынешним Чеховым; на даче этой генерал никогда не бывал, как и на
двух десятках подобных же, но знал, оборудована там особенно сауна, круглая,
масонская, стенки в ней зеркальные. Этот тип, которого послали к возможной
императрице сопровождающим, а по документам так и вовсе учителем русского
языка, он, кажется, должен был ее временно от императора отвлечь.
Сухоплещенко подтвердил, что это большой специалист по женщинам. Вот пусть и
расхлебывает. В круглой сауне с зеркалами - все условия, можно сказать,
авось дело выйдет расхлебабельное.
Императрица и седеющий красавец спустились с лодочки, Ливерий и
Шелковников приветствовали их братскими лобзаниями. Шелковников отметил, что
бабочка ничего, только мылом от нее пахнет и вся в засосах. Специалист
поработал на совесть, ничего не скажешь. Пусть и дальше в том же духе
действует (Джеймс имел именно такую инструкцию, в результате ее
скрупулезного исполнения у Кати, чуть только она в сумке дириозавра в
большое зеркало посмотрелась, появилась мысль, что в таком виде Павлу на
глаза показываться нельзя - не приведи Господи). Ливерий сказал несколько
прочувствованных слов о том, как он рад приветствовать Екатерину Васильевну
на древней московской земле. Еще раз облобызал ее, хотя она для него была
весьма стара, с немного большим удовольствием облобызал типа, которого
шелковниковское, кажется, ведомство к ней приставило. Потом его под локти
провел вдоль почетного караула, небольшой оркестр лихо грянул старинный марш
композитора Агапкина, кажется, или не его, но все равно - "Прощание
славянки". В общем, правильно марш выбрали - "Боже, царя храни" играть еще
рано. Да ведь и с гимном вопрос еще не решен, Боже, сколько всего еще не
сделано! Хотя почему - "Прощание славянки", ведь то, что сейчас происходит -
это скорее встреча немки... Наконец официальная часть закончилась. Катю и
Джеймса пихнули в специально для них заготовленный ЗИЛ и услали в зеркальную
сауну. Ливерий отправился стоять в почетном карауле, - вождя как-никак еще
не упокоили, - а Шелковников поехал домой. Чувствовал он себя усталым и
неуверенным. Какого черта он встречал эту бабу? Станет Павел с ней по новой
сходиться, как же... С тоской подумал Шелковников, что и с еще одной бабой
очень скоро возиться предстоит. Группа, изучавшая родственников Павла и
готовившая на них всякие досье вплоть до инфарктных фабул, наконец-то
отыскала в городе Керчи немолодую мать-одиночку по имени Алевтина
Туроверова, сынок которой носил очень многозначительное имя Иван Павлович
Романов, ходил в девятый класс русской школы и очень неохотно был признан
Павлом в качестве незаконного сына. Таковую Алевтину должны были доставить в
Москву в ближайшие сорок восемь часов, и для нее уже приготовлена была
другая дача Шелковникова, под Егорьевском. Если так дальше пойдет, то дач-то
хватит ли на всех? А, плевать, можно будет кого-нибудь инфарктировать, если
не хватит.
Одно, конечно, хорошо: вождь помер в срок, не зажился. А Заобский,
попавший в новые вожди, уже тоже получил первых пол-инфаркта, даже в
почетном карауле еле-еле отстоял, а сейчас полеживал себе в Кремлевке, где
за жизнь его можно было вполне поручиться - в отрицательном смысле, потому
что вторые полфабулы предъявят ему по первому сигналу, подкузьмили беднягу
дочки-матери, тоже мне, Монтеня по-древнееврейски начитался. Нет, и вправду
хорошая вещь - инфаркт. У кого там сыночка в Лондоне за ножку, у кого дочку
в Лас-Вегасе за место более существенное, у кого сестру жены в Чикаго за
вымя - вот, глядишь, и все тип-топ. Вправду хорошая вещь. Скорей бы уж
монархия была, надоело в заместителях ходить. "Канцлер Шелковников", -
произнес про себя генерал то, что через полгода хотел услышать из уст
государя, хорошо бы сразу после коронации. На душе потеплело. Тогда генерал
ткнул в спину сидящего на переднем сиденьи Сухоплещенко и тот выдал ему
бутерброд с красной икрой из запасного портсигара - свои генерал уже все
съел.
Тем временем на аэродроме все еще стоял везлеевский почетный караул и
оставались еще кое-какие приближенные Шелковникова, кому волей-неволей
пришлось вызывать ремонтные бригады: дириозавр стоял на пяти опорах, шестая
явно нуждалась в ремонте, а пять неповрежденных как-то подозрительно были
утоплены в бетон под тяжестью исполина. Никто не воспринимал его как живое
существо, и было это дириозавру очень обидно. Несколько раз подъезжали и
уезжали прочь пожарные машины, ничего тут не горело, а трапов высотой в
двести метров еще не имелось, короче, без собственного желания дириозавра
добраться до его брюха и прижатой к нему шестой ноги не было возможности. И
вот после третьей пожарной неудачи зажужжало что-то в воздухе, и
приземлилось прямо под брюхо ящеру. Сокольник Ильич Хиврин сумел-таки
посадить строптивую пилу. И незамедлительно сгрузил порядком надоевшего ему
бесконечными обмороками пассажира. К месту его посадки быстро подрулил
открытый "газик". Когда Миша Синельский, все еще в проклятой канге-колодке
на ногах, открыл глаза, он увидел над собой на фоне синего весеннего неба и
серебристо-стального брюха дириозавра - склонившееся бледное,
сосредоточенное, такое чрезвычайно знакомое лицо.
- Капитан Синельский... прибыл в ваше распоряжение, - прохрипел
простуженный Миша, пытаясь встать. Аракелян, впрочем, узнал своего
незадачливого подчиненного, которого уже много месяцев подозревал в
дезертирстве и других гнусных делах.
- Сам прибыл? - спросил полковник, недоверчиво глядя на колодку.
- Служу Советскому Союзу! - невпопад выпалил Миша и попробовал встать.
Ноги его не удержали, он повалился на полковника. Тот брезгливо отодвинулся,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг