грызли сердце генерала: один был тот, что инфарктная фабула на злейшего
шелковниковского врага оказалась невозможна и невыводима по толстокожести
маршала и по отсутствию для него задушевных ценностей. А второй червь был
еще серьезней: сегодня, чуть ли не впервые, обращаясь к членам своей ложи,
генерал солгал. Солгал именно тогда, когда говорил о том, что заготовленные
инфарктные фабулы к присутствующим отношения не имеют. В чемодане одна
фабула на присутствующего все-таки имелась. Это была специально им
заказанная фабула на самого себя. Касательно этого наглухо запечатанного
документа имелся у него некий заранее продуманный план, ради исполнения
которого он, презрев своякову долму, мчался сейчас к себе на дачу.
Пробежав, насколько позволяла тучность, в кабинет, рывком распахнул
услужливо поставленный на письменный стол чемодан из бегемотовой кожи. Да,
конечно же, как и велено было, сверху лежала тонкая, запечатанная зеленым
воском папка с надписью мрачными прямыми буквами: "Г.Д. ШЕЛКОВНИКОВ. ПЕРВЫЙ
ЗАМЕСТИТЕЛЬ МИНИСТРА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ". Лишь одно мгновение
боролся генерал с соблазном заглянуть в бездну. Любовь к жизни победила. Он
взял папку и пошел на другую половину дачи.
Елена Эдуардовна Шелковникова предавалась в данный момент ингаляции.
Тончайший аромат камфарно-араукариевого масла, в большом количестве
привозимого ею из регулярных вояжей на Тайвань к тамошним несравненным
косметологам, щекотал горло и легкие, без этих ингаляций генеральша в
ужасном московском климате вообще бы жить не смогла. Елена слышала, как
внизу хлопнула дверь за возвратившимся мужем, но, хотя искренне любила его и
охраняла во многих жизненных коллизиях, о чем он не всегда подозревал,
дышать все же не перестала, ибо за здоровьем в ее уже не юные годы
приходилось следить сугубо, лишись она его - и все наполеоновские, точней
скажем, мюратовские планы ее мужа могут посыпаться; будущее неизбежно,
монархия скоро восторжествует, об этом Елена знала из собственных источников
информации и в них ничуть не сомневалась, - но вот какова будет в этом
будущем роль ее супруга, ее собственная роль? Да и об отце, и о сестре с
семьей думать приходилось. Вообще, ей часто казалось, что она думает одна за
всех. Порою так оно и было. Зря, что ли, купила она этот самый публичный дом
в Парамарибо и все доходы с него в укромное место на черный день складывала?
Управлять этим чернокожим борделем на таком расстоянии было нелегко, она
подозревала, что креол-управляющий немало ворует, но особенно часто
наведываться в Суринам не могла, только после каждого тамошнего
государственного переворота приезжала и удостоверивалась, что все идет более
или менее гладко. В последний раз прикупила еще две опиумных курильни,
доходу они пока что приносили на удивление мало, надо бы слетать да
проверить, что там творится, да куда ж лететь, когда муж, большой этот
ребенок, в России власть менять собрался, а это не Суринам, старому борделю
здесь не уцелеть, а пока новый отладится и доходы начнет давать - нужен глаз
да глаз. И за борделем здешним, и за мужем. Романтик он и масон. Кажется,
даже понятия не имеет, у кого верховная ложа всего его масонского толка на
жалованьи состоит, хотя это и не меняет ничего. Да и вообще, что он видит на
белом свете, он же из-за службы и за границу даже почти носа не кажет, а что
поймешь в мировой политике, в борделях тамошних, когда круглый год тут штаны
просиживаешь? Георгий - котенок слепой, как дело до большой политики
доходит. А человек все же прекрасный, и главное, что ей, Елене, не перечит.
И не пробовал никогда, слава Богу. Понятия не имела Елена, что бы она стала
делать, если бы это вдруг случилось. Но вся жизнь тогда посыпалась бы. Да
нет, не перечит он ей никогда, милый, толстый, слепой котенок, - знает, что
ему без нее и шагу не ступить. И без ее связей.
В коридоре послышалась мягкая, но все же носорожья поступь этого самого
котенка. Елена оторвалась от ингалятора и отворила дверь, супруги нежно
чмокнулись. Георгий не стал садиться и протянул жене запечатанную папку.
- Лена... - сказал генерал, - ЭТО наконец-то готово. Возьми, прочти,
уничтожь и прими меры. Здесь, как ты помнишь, жизнь и смерть твоего толстого
Кощея, которому ты должна помочь и дальше быть бессмертным. Я пойду к себе.
Я в тебя верю.
Голос генерала дрогнул, но Елена притянула мужа к себе и еще раз нежно
чмокнула. Он не должен был волноваться. Она на крайний случай
предусматривала очень много разных вариантов. Генерал мысленно перекрестился
и ушел. Елена недрогнувшей рукой сломала сургуч на папке. Внутри оказался
небольшой ведомственный бланк, Елена не обратила даже внимания, какой
именно. А на нем - всего одна фраза. Генеральша пробежала фразу глазами. Не
может этого быть. Чтобы такой пустяк мог довести Георгия до инфаркта? Ну, он
этого, конечно, не знает, ну и что? Ведь все для его же блага. На листке
стояло: "Настоящим уведомляем Вас, глубокоуважаемый Георгий Давыдович, что
Ваша супруга, Елена Эдуардовна Шелковникова, урожденная Корягина, с 1963
года завербована русским отделом английской разведки "Интелидженс сервис", с
ежегодным жалованьем в размере..."
Елена, не колеблясь, предала листок огню. Ну и что с того, что была это
чистая правда?
3
Смерть не все возьмет - только свое возьмет.
Б.ШЕРГИН.
ЛЮБОВЬ СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ
Соломону было совсем, совсем плохо.
Плохо, как никогда. Все сразу повалилось на бедную его, на лысую и
старую еврейскую голову, рухнуло на несгибаемо толстую, - хоть и не такую
апоплексическую, как поговаривали злые языки, - шею, придавило спину, и даже
как-то стало в поясницу постреливать. А с поясницей у Соломона всю жизнь как
раз все в порядке было. И мысли какие-то ненужные в голову лезть стали,
стишки какие-то поганые, как будто никогда и нигде не слышанные, - тогда,
выходит, собственного, что ли, сочинения? - но от такого своего сочинения
пушкинисту лучше бы уж сразу под поезд; просто, значит, запамятовал, откуда
же они взялись?
Ничего не знают Мойры
О печалях тети Двойры.
Какие могут быть печали у тети Двойры, если она еще в сорок шестом
перебралась в Израиль? И гроб дяди Натана с собой увезла, чтобы в святой
земле похоронить, какие еще печали... Чепуха, чепуха...
Он только что прошел пешком здоровенный кусок: от берега Томи до
вокзала. Хоть остудился чуточку, впрочем, может быть, что и простудился.
Март в Томске - самая настоящая зима, весною еще и не пахнет. Но лучше бы не
видеть ему этого города никогда, не заводить с племянницей той
приснопамятной беседы вообще. Смешанное чувство шевельнулось в душе
пушкиниста при воспоминании о Софье: знала она тогда, или же не знала?
Наверное, знала. Но пожалела его, старика. И, кроме того, в тайне своего
происхождения она-то не виновата никак, она-то наверняка только верхний
покров с тайны сдернула, а под ним-то, туда, пониже, такое вот откопалось,
что и вины на ней нет даже первородной, а одни сплошные заслуги выходят
первородные, значит. Бедная девочка, красивая и несчастная, довольно о ней,
не виновата она. Точка.
Неприятность, завершившая его более чем двухмесячные копания в томских
архивах, только ставила точку после длинной цепи неприятностей последнего
времени. Первая беда свалилась нежданно, еще в конце прошлого года: какой-то
доморощенный московский пушкинист, самого имени которого Соломон и не слышал
прежде никогда, опубликовал в самом толстом московском журнале длиннющее
сочинение о последних днях жизни Пушкина, притом без ссылки на Соломона
Керзона, на ведущего, как-никак, пушкиниста России. И в составе этого
гадкого творения привел три письма Ланского к
Златовратскому-Крестовоздвиженскому, срам сказать, в новых переводах с
французского, ибо, мол, прежние были выполнены небрежно, изобиловали
погрешностями и даже прямыми искажениями. А прежние-то переводы были
опубликованы как раз Соломоном. А подлинники находились в личном Соломоновом
архиве. И не в том было дело, что письма у него похитили, а в том, что
письма изначально были написаны по-русски, но при публикации, чтобы сбить с
толку очень уж дотошных конкурентов, угораздила Соломона нелегкая поставить
под письмами приписки: "Подлинник по-французски". С одной стороны, ведь это
же самая наинаглейшая фальсификация! С другой - иди уличи теперь этого
фальсификатора, если уж сам аферу устроил. Зачем, главное? Мысленно Соломон
кусал локти. И отмахивался от прицепившейся тети Двойры.
А потом еще передали, что изменник родины, эмигрант Фейхоев, напечатал
где-то ТАМ статью: "Пушкин как литературный негр".И еще одну: "Чьим негром
был Пушкин?" Или это одна статья была, просто заголовок двойной? Нет, не
вспомнить. А потом и вовсе какая-то непонятная неприятность приключилась. Во
"Временнике Пушкинского дома", который Соломон купил уже в Томске, прочел он
коротенькую информашку о том, что две досужих старушенции прочитали,
наконец-то, им же, Соломоном, выходит, на свою же голову разысканный еще в
шестидесятые годы дневник троюродной племянницы генерала Ланского, что
замужем была за каким-то очень знатным датским офицером и дневник вела,
понятное дело, по-датски. Из-за скверного, к тому же готического почерка,
тем более неведомого Соломону датского языка, - да и вообще знает ли кто
этот язык?.. - Соломон на этот документ тогда внимания не обратил, а вот
выходит, что документ этот не просто важный, а драгоценный, черт бы его
взял. Так что вот теперь две старых перечницы его же, Соломона, находкой,
получается, по нему же и вдарили. "Временник" сообщал, что данные "датского"
дневника в корне опровергают сложившуюся в современной науке точку зрения на
проблему взаимоотношений Пушкина и Ланского! Соломонову, значит, точку
зрения опровергают, ибо кто ж, кроме него, эту самую точку зрения в науке
складывал?.. Не по силам такая тема всяким пигмеям. Да что ж, черт подери,
они там выкопали?.. Вдруг да не поняли что-нибудь? Вдруг, к примеру,
обнаружили кровное родство кого-нибудь с кем-нибудь и сдуру решили, что
ежели, скажем, была у Ланского еврейская кровь, - а в этом Соломон давно был
уверен, - так это прямо уж сразу опровержение всех теорий? Это было бы как
раз подтверждением всех его самых революционных теорий! Черт возьми, что они
там такое выкопали? Выучить, что ли, евреем преклонных годов этот самый
датский язык за то, что на нем про Пушкина кто-то написал чего-то, да все и
опровергнуть? Проклятая тетя Двойра...
Но самым тяжким ударом, понятно, была собственная томская находка:
запись о церковном браке Анастасии Скоробогатовой. И запись о рождении ее
сына, Алексея Романова. Нутром и сердцем Соломон понимал, что этот самый
старец томский, который имя давно покойного императора прикарманил, просто
покрыл венцом чей-то грех. Не было в сердце Керзона никакой злобы на этого
старца, - в его руках имелись неопровержимые доказательства того, что, коль
скоро Пушкин на одном балу танцевал с сестрой Анастасии, то более чем
вероятно, что на другом балу он скорее всего вполне даже мог танцевать и с
самой Анастасией! А после балов, да и во время их, мало ли чем в те далекие
и бесстыдные времена люди занимались! Да ведь мог даже и не на балу с ней
танцевать, а в маскераде!.. А там свет тушили и разные другие вещи
выделывали. Так что вот, ежели в маскераде, да именно с самой Анастасией...
Надо, непременно надо раздобыть список всех приглашенных на тот маскерад!
Дальше чего же проще: всех перебрать, ведь не иначе как кто-нибудь да
подсмотрел, как Пушкин... Что он там с ней делал-то, а?.. Запамятовалось
как-то, ну да неважно, лишь бы тетя Двойра к черту пошла... Да вот как
только все это объявить, когда сам же на весь мир раструбил и всех убедил,
что не занимался Пушкин никакими гадостями никогда! А даты-то, даты вот как
раз все сходятся, меньше чем через девять месяцев родился Алексей Романов
после гибели Пушкина, ну и, стало быть, стало быть... Бедная девочка Софа,
бедная девочка, как жестоко она ошибается, думая, что ее прапрадедушка -
какой-то там ничтожный, какой-то там задрипанный царь. И ведь казнится,
небось! Ее прапрадедушке, настоящему, все цари и все императоры всех времен
и народов недостойны даже пятки вылизывать! Соломон был в этом уверен
совершенно твердо. Но факты! Где их взять? Ну хоть малейшую зацепку, ну хоть
бы намек на такого человека, который дал бы неопровержимое свидетельство
этой, еще одной, но самой, конечно же, чистой и возвышенной любви
величайшего поэта, ну хоть бы кто-нибудь, кто стоял при этом со свечкой! Ну
ведь мог же кто-нибудь?.. ну, что ли, войти по ошибке, ну, хоть на миг
увидеть то, что ни пятнышком не осквернило бы память поэта, ну, неужто
горничная какая-нибудь, окажись она свидетельницей, не залюбовалась бы?..
Ведь все так просто, так по-человечески, так красиво. И он, Соломон, сразу
оказался бы тогда с Пушкиным в косвенном, но все же достаточно близком
родстве, - вот только доказать бы, пусть тогда все эти литературные
обтерханцы пикнуть посмеют, покажет он им тогда письма по-французски! А так
- все спишется на этого самого липового Романова. Что он мог-то в шестьдесят
лет?
Последняя мысль чуть отрезвила лихорадочный мозг Соломона, он вспомнил
себя в шестьдесят. Пожалуй, если бы не каждодневная работа над Пушкиным по
двенадцать, по шестнадцать, а иной раз и по двадцать два часа в сутки,
работа, забиравшая все его силы, - он вполне тогда бы еще мог. Даже и теперь
бы мог, хотя все-таки не мог, не имел права, и все по той же причине. А,
какая разница. Не мог тут быть никакой Романов замешан, да и вообще этот
самый Федор Кузьмич - не Романов, это ясно доказал?.. кто? Да Романов же и
доказал! Великий князь Николай Михайлович, двоюродный брат Александра
Третьего, каких еще доказательств надо? Вспомнив об этом Романове, Соломон
снова помрачнел, всплыло в памяти, что именно младший брат этого
Романова-историка, великий князь Михаил Михайлович, тоже, стало быть,
двоюродный брат того же распроклятого Александра Третьего, совершил одно из
самых подлых дел в русской истории: женился, сволочь, да еще морганатическим
неприличным браком, на графине Софье Меренберг, на родной внучке Пушкина.
Нет предела коварству этих Романовых, просто нет слов, нет слов! Но насчет
Алексея - даты все-таки сходятся, и сомнений нет никаких. Стало быть, теперь
только взяться за дело, только свидетеля, свидетеля найти, этим теперь
только вот и заниматься, это будет настоящая победа! Ведь и не обязательно
это может быть горничная, мало ли кто мог туда зайти случайно, ошибочно, или
нет, даже и не случайно и не ошибочно, ведь бывают же люди, Соломон где-то
про них читал, которые специально за подобными сценами подглядывают. Ведь
наверняка же кто-нибудь да подглядывал! Наверняка! Не может быть, чтобы не
подглядывал! Не могла этого судьба допустить, чтобы никто не подглядывал!
История допустить не могла!..
Была и еще одна неприятность, этой, скоробогатовской, сопутствующая.
Читая с тоски в заклопленном номере университетской гостиницы не совсем для
него профильную книгу о судьбах "довешенных и недовешенных" декабристов,
написанную единственным специалистом по тому времени, которого Керзон за
человека считал - потому что тот в пушкинистику не лез и потому что два раза
о Соломоне теплые слова сказал, один раз в "Социалистической индустрии",
другой раз в "Алтайском нефтянике" - так вот, читая эту довольно свежую
книгу, набрел Керзон между строк опять же на имя Анастасии Скоробогатовой.
Сыграла эта женщина, оказывается, "известную роль в жизни Александра
Первого". То, что годы жизни этой, так сказать, несостоявшейся императрицы
незадачливому декабрологу отлично известны, для Соломона само собой
разумелось. Выходило, что и тут без него, без Соломона, все уже открыто.
Тогда почему ж декабролог все сразу не обнародовал? Из порядочности? Или из
непорядочности? Оттого, что не хотел Соломону дорогу перебегать? Или оттого,
что хотел любой ценой скрыть факт родственных отношений виднейшего
советского пушкиниста с самим Пушкиным? Ему-то, декабрологу, ясно же ведь,
что дело тут чисто, что не без Пушкина! Шутка ли - найти целую линию
потомков Пушкина и ни слова о ней не сказать? Такой, казалось бы, порядочный
человек... Впрочем, хороша порядочность, ведь три докторских диссертации
написал за других, покуда свою защитил, на тему "Генезис русскоязычной
поэзии XIX века", нет бы ему взять тему, которую ему Соломон давно
подсказывал - "Пушкин в декабре". Соломон разозлился еще больше. Так вот
выкуси! Сам теперь на эту тему напишу!..
А ведь, черт подери, декабролог этот, ни дна ему, ни покрышки, спец
этот, при его-то въедливости, и свидетеля того самого, теперь такого
необходимого, уже наверняка к рукам прибрал, и материалы хрен-то у него
вырвешь. А где шанс, что подсматривал еще кто-нибудь? Соломон уже не просто
уверовал в подсматривавшего, он принял его как самообеспеченную данность и
все другие варианты отмел. Где-нибудь да хранятся мемуары!.. Впрочем -
откуда это известно, что всего лишь кто-то один подсматривал? Тоже мне, дело
Дрейфуса! Нет! Не бывать сраму, не сломиться авторитету. Наверняка
кто-нибудь и второй тоже подсматривал. И вот этого-то второго уже никто у
Соломона не отнимет, это будет только его открытие, личное и триумфальное!
И все же грызло Керзона - мало ли материалов еще оказалось в руках
хитрого декабролога, виделся с ним Соломон лет пять тому назад, во время
последнего налета в истощенные московские архивы, разговаривал более-менее
по душам, и был потрясен - на сколько же тем запретили декабрологу писать
ответственные товарищи из органов. Запрещено было, к примеру, писать о том,
что во время вскрытия могилы Гоголя гроб его оказался пустым, а сам он лежал
в гробу на боку. За сообщение о том, что пустым оказался гроб Дубельта,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг