Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     "...   -  Да,  верный  мой   Феликс!  Да!  Дело   может  принять  столь
благоприятный оборот, что  все, о чем  ты говоришь,  осуществится, - заметил
Илитш.  - Этот  здешний епископ -  он не просто плут, не  просто подлец,  не
просто бестия, он -  архиплут, архиподлец,  он архибестия, он, наконец, даже
архиепископ!.. Всем вам, каждому неимущему середняку-идальго, да и не только
каждому  идальго,  попросту  всему  черному  народу  от  простого  труженика
скотного двора  до малоимущей работницы пригородного  лупанария - всем, всем
нужно  учиться,  учиться  и еще  раз учиться! А  что касается этой  макаки в
образе человеческом, этого, можно  сказать, архимандрила,  то  все предельно
просто: он хочет пить, жрать и ни черта не делать. И от прочих отличается он
точно  так же, как желтый  черт  от синего,  дорогой  мой Феликс,  и, боюсь,
нынешнее поколение малоимущих  идальго не доживет до  торжества своего дела,
если не возьмется за дубинки... скажем, завтра. Потому что сегодня, конечно,
еще рано, но послезавтра может оказаться поздно!..
     -  Послезавтра  тоже в самый  раз,  - с  отсутствующим  видом  объяснил
оруженосец,  волоча свои длинные, до земли свисающие с осла ноги по пыльному
ламанчскому проселку.
     -  Нет, верный  мой друг! Нет, нет и еще раз нет! Это мало сказать, что
ошибка, это архиошибка!
     И в  этот самый  миг вдали показалось  странное  шествие. Казалось, вся
Ламанча  движется   навстречу  двум  нашим  старым   знакомцам,   процессию,
двигавшуюся прямо на них, составляло не менее трехсот человек, многие были с
копьями, дубинами и кистенями, кое-кто в кирасах, словом, вооружены эти люди
были довольно плохо,  но сразу было  видно, что  жаждут они все, чтобы плечо
поскорее раззуделось, чтобы как можно скорее вел их кто-нибудь порешительнее
на какой-нибудь грозный бой,  и видно было даже издали, что несут они все на
головных уборах  кабалистический символ  красной звезды  -  это, несомненно,
приверженцы Илитша вышли встречать своего вождя, демонстрируя приверженность
идее свержения власти епископа и его левреток.
     - Долой плутократию! - воскликнул Илитш и дал шпоры..."
     Ламаджанов засомневался  и полез в  словарь. Ну, так и  есть, ну опять,
конечно же,  напутал,  но,  слава  Аллаху, и заметил  тоже  сразу.  Никаких,
конечно  не  левреток.  Это  собаки  какие-то.   Совсем  даже,  стало  быть,
клевретов.  Со  вздохом вспомнил Ламаджанов золотое время, когда писал он за
шефа его первый  бестселлер "Илидж  в неолите". Там премудрых слов не  было,
там  Илидж  выражался  просто  и  без  вывертов, главным  образом  с помощью
рычания, битья  себя в грудь  кулаком  и прочих  по головам небольшою, но на
диво прикладистою дубиною,  а  Феликс  был  богатырем  с  руками  до  земли,
потрясающей  волосатости, который крушил всех как мог, - и  вообще  делов-то
было,  чтобы  свергнуть  плохого  вождя,  потом  вывести  племя  из   кольца
враждебного окружения, победить всех кругом то есть, открыть  потом  светлый
путь к постройке первобытного коммунизма, и  подковки  историко-литературной
почти не нужно. "Илиж в 1789" потребовал, конечно,  больше усидчивости, но и
тут  фон собирался из  нескольких  общеизвестных  книг, а  занимательности в
сюжет  Ламаджанов умел вложить сколько угодно.  Очень трудно шел самурайский
роман, но и там  образ  Илиасэ  и прочее  набирались по лоскуточку из разных
кинофильмов. Теперь же вот в спешке приходилось сочинять "Илитша в Ламанче",
где обдирать можно было, получается, одного только "Дон-Кихота", перемешивая
его  с  историческим  образом  Ильича,  как  тесто  с  творогом для  ленивых
вареников. Не очень, скажем прямо, богато. А издатель шефа, Браун,  требовал
роман к  первому  июля,  а на  дворе  нынче март кончается, стало  быть,  на
пятьсот страниц отпускается около  ста дней.  Пять страниц  в день - хорошо,
когда про неолит, а в Ламанче особо  не  развернешься. Ламаджанов со вздохом
опустил свои черные  пальцы на клавиши машинки. Черные не оттого, что был он
негром,  а просто ленту  в машинке  сменил. Старую  в  сейф  положил, как  и
полагалось. Сейчас Илитш  собирался  штурмовать некий Красный Пресный Замок,
подобие  репетиции к  штурму Эскориала, который,  как уже решил  Ламаджанов,
будет охранять отряд смертниц-кармелиток. В кино это хорошо получится, а шеф
больше об успехе в кино думает, чем в печати, хоть огребает деньги и с того,
и с другого.
     Мустафа Ламаджанов когда-то, не очень, увы, долго, тоже греб деньги. Но
было  это в  далекие военные годы,  когда  со всех экранов страны  звучала в
исполнении  знаменитого  певца  Юлия  Карбаса   песня  композитора   Бампера
"Тужурка", текст  которой написал он, Ламаджанов, совсем тогда еще  молодой.
Никто тогда  ему  татарским  происхожднием  в  нос не  тыкал,  просто деньги
платили,  а  люди  хорошую  песню пели. Поют,  правда,  и  до  сих  пор, все
какие-нибудь тридцать рублей  ежемесячно через охрану авторских прав за нее,
за песню эту, ему набегают. Говорят, и  Дуберману за его "Таратайку" все еще
что-то каплет, а  то  еще заявилась туда  в охрану,  говорят, бабушка одна и
потребовала деньги за песню свою за все годы, и доказала, что песню, и слова
и  музыку,  она лично  написала,  и  все  это  было  опубликовано в  журнале
"Незабудочка"  аж еще в  одна тысяча... Неважно,  впрочем, но оказалось, что
песня эта - "Жил-был  у бабушки  серенький козлик".  Уж  как  там  от бабули
открутились - неизвестно, но платить, конечно же, пришлось.
     А  что  ему, Ламаджанову, тридцать рублей теперь. Ходит он за ними ныне
раз  в году  за всеми сразу, а  потом  вечером девицам дарит, которых шеф по
первому требованию присылает. Хотелось бы пойти да  напиться на  эти деньги,
именно на  эти, в Дом литераторов, но туда-то как раз и нельзя. Исключен он,
Мустафа   Шакирович   Ламаджанов,   из   этого   самого    Союза   Советских
Социалистических  Писателей.  Он  теперь  не социалистический  писатель,  не
реалист, вообще черт его знает кто, не татарин даже. Он теперь  негр. Хотя и
есть у него  теперь все,  чего  душа и другие части тела требуют. Все, кроме
книжечки Члена. Пустячок, а обидно.
     После войны он был писателем, притом столь знаменитым своей "Тужуркой",
что даже когда  всю родную  деревню из-под  Бахчисарая отправили  в  лагерь,
никто  про   его   национальность  даже  не  вспомнил.  Писал  он   какие-то
доменно-мартеновские сценарии под своей фамилией,  хотел получить Сталинскую
премию. Не дали. Потом писал такие  же  доменные  романы, уже не  под  своей
фамилией,  а  для  трех  последовательно  съевших  друг  друга  литературных
генералов;  так денег хоть  чуть-чуть побольше получалось,  но  все  равно и
денег маловато,  и  скучно  уж  очень,  да  и  хозяева  хамили,  обсчитывали
непрестанно. Тут еще жены мереть  стали, как мухи, три за двенадцать лет, не
захотел  больше жениться  Мустафа,  надоели ему  доменные  писания  с  целью
прибарахления  очередной  молодой хозяйки,  плюнул  он на все,  взял  в зубы
тридцать ежемесячных за "Тужурку" - и стал  писателем-диссидентом. Поначалу,
после  первой повести,  которую в  каких-то там "Гранях" напечатали, даже  и
неприятностей никаких не было. Потом еще кое-что писал, в основном рассказы,
ни на что длинное не тянул, хотелось поскорее, чтобы признали.
     И признали. На открытом процессе в Колонном зале  Дома  Союзов признали
виновным  по статье такой-то и еще совсем по другой, признали в неуважении к
родной  истории и очернительстве оной, в оскорблении личности вождей, в том,
что нет у него ничего святого за  душой, кроме пропаганды  в  ихнюю  пользу.
Вместе с  полоумным Фейхоевым, который всего-то  один рассказ в три четверти
странички на Западе тиснул, упекли в  Мордовию на  семь лет. И на Западе шум
был - как  раз такой, как мечталось. Но не выслали, это они позже высылать в
обмен на всякий дефицит догадались, а посадили, и сидеть пришлось. Правда, в
лагере тяжело  было  только первое время, потом  повезло:  комендант, жуткий
алкоголик,  через динамик  все  время крутил  на всю  зону  именно  ту самую
"Тужурку",  служила она ему, кажется, вместо  соленого огурца  на  закусь. А
когда  узнал,  что автор  песни  у  него на попечении  - так пожалел  его  и
послабления  стал  делать. Просидел  так Ламаджанов на  строгом  ослабленном
режиме около четырех лет,  вызвали за зону,  посадили в  машину  и  повезли.
Долго везли, даже поспал с открытыми глазами. И потом еще спал на табурете в
пустой комнате, где полдня сидел.
     Дальше вошел шеф. Сто шестьдесят в нем уже тогда было, при небольшом-то
росточке. И погоны  уже нынешние  были,  страшные. Вошел, сел  за  стол,  из
портсигара бутерброд с красной икрой достал и  съел. Он вообще долго без еды
обойтись  никогда не мог, -  это Ламаджанов потом заметил. Другой  бутерброд
Мустафе  протянул, тоже молча. Мустафа  съел. Третий раз за четыре года икру
ел, два  раза в посылках  сестра  предпоследней  жены присылала,  разрешение
где-то  выхлопотала  ему,  раз  уж он  там  две  недели в  какой-то  бригаде
журналистом был, - так и написала, что, мол, только за это. И то хлеб. Икра,
точнее.
     Разговор дальнейший что вспоминать-то. Съел его, Мустафу, хозяин, съел,
как  бутерброд.  Спросил,  как  ему, Мустафе, тут  насчет  еды,  культурного
отдыха, свободы творчества, творческих командировок и женского пола. Мустафа
ответил,  что  насчет  еды  -  вот,  бутербродами  с  икрой  кормят,  насчет
культурного  отдыха - так целый день свои  собственные произведения слушаю и
заново проникаюсь ими,  душа  отдыхает, свобода творчества такова, что  есть
полная свобода ни хрена не писать, каковою и пользуюсь,  насчет командировок
- то  вот  как раз  командирован и у  вас по икре стажируюсь, правда, насчет
женского пола один  мужской, и хорошо  хоть, что возраст  не  тот, никто  не
покушается, только предлагаются. И немедленно из другого шефского портсигара
получил другой бутерброд, с  черной икрой и  даже с маслом, первый без масла
был,  как  бы  диетический.  Дальше  хозяин  спросил,  не  хочется  ли  еще.
Ламаджанов,  памятуя,  что если  хочется,  то  прокурор  добавит,  деликатно
воздержался.  Хозяин назвал его дураком и сунул третий, опять  с  черной.  И
спросил, за сколько  месяцев возьмется Ламаджанов написать роман на заданную
тему, страниц в четыреста. Мустафа сказал, что в три  управится, и с тех пор
пропал,  как швед  под Полтавой,  как тот  самый швед, что теперь,  глядишь,
должен  был бы  вручить хозяину динамитную премию за ту самую серию романов,
которые Ламаджанов стряпал для него со  скоростью от двух до  четырех в год.
Выходила  серия,  конечно, не  под  именем хозяина,  а под  грубым еврейским
псевдонимом, но  на  Западе  умные  люди  понимали,  что пишет их кто-то  из
советского руководства. А писал их ныне вольный негр Мустафа Ламаджанов.
     Просто  так,  без  помиловки  и без другой волокиты,  стал  заключенный
диссидент и бывший писатель хозяином двухкомнатной  квартиры в высотном доме
и числился  теперь по документам референтом какого-то ящика.  Черного,  надо
полагать.  Спрашивать не полагается,  лазить  в  этот ящик не полагается тем
более, как в биографию начальства. Кто полезет, тем займутся.
     Зачем-то  понадобился  всесильному человеку  этот самый всемирно теперь
известный Евсей Бенц, автор  популярнейшей  в странах Запада  и в  самиздате
"Ильичиады", серии полных юмора и динамики романов, в которых, при более или
менее повторяющемся  сюжете, появляясь в  разные  исторические эпохи в новых
нарядах,  опираясь на  одного  только  неизменного  оруженосца Феликса  и на
народ,  совершал  Ильич  везде  и  всюду  революции,  приводившие  к  победе
неимущего большинства над имущим кое-что  меньшинством. Романы переводились,
инсценировались,  экранизировались,   поначалу  вызвали,   кстати,   приступ
бешенства у министра культуры Паисия Собачникова, но ему раз и навсегда было
дано  авторитетное заключение  экспертизы из  ведомства  Заобского: вся  эта
серия  -  похабная  западная фальшивка. Браун  зарабатывает  лишние  пятьсот
процентов,  выдавая стряпню  своего убогого негра -  их  труд  в  США  самый
дешевый - за  произведения  советского диссидента, якобы еврея. То  немногое
начальство, которое временами могло впадать еще в более или  менее вменяемое
состояние, пребывая если не совсем в здравом уме, то не более чем наполовину
в  маразме,  с   удовольствием  почитывало  "Ильичевку",   -  запутавшись  в
собственных липовых биографиях,  находило оно, что и  такая биография  вождя
тоже имеет  право  быть.  Кое-кто,  впрочем,  из тех,  что  впали  в  маразм
поглубже,  уже  принимали,  например,  "Ильича   в   неолите"  за  подлинный
документальный  роман. Однако  за  перепечатку и  распространение сих опусов
ведомство  Заобского и Шелковникова  давало устойчивые  три  года, приравняв
Евсея Бенца к Абдулу Абдурахманову и Алексею Пушечникову.
     Ламаджанов   почти  не   выходил  из   дома,  хотя  никто  его  свободы
передвижения не ограничивал. Все написанное, не только черновики и не только
использованную копирку,  но  даже избитые  ленты от машинки  складывал он  в
специально взгроможденный  в его квартиру сейф; туда же, понятно, попадала и
беловая  рукопись  с именем Евсея  Бенца  на  титульном  листе. По окончании
очередного  романа Мустафа звонил какому-то "Дмитрию Владимировичу", который
появлялся немедленно,  в  сопровождении  двух  битюгов  в штатском,  несущих
здоровенный контейнер  с  новой  машинкой,  - к  которой неделю  приходилось
привыкать, как ни гадко, - финской бумагой, франкфуртскими  белилами и  всем
прочим, чего простые писатели годами не видывают; потом они вносили еще один
сейф, пустой, а полный уносили и исчезали,  даже  не поздравив с творческими
успехами. Ламаджанов же садился писать  очередного  "Ильича". Никому не было
дела до того,  отчего  и  зачем находит бывший писатель удовольствие в  этом
круглосуточном,  прерываемом  только стаканами крымского  муската,  кропании
бесконечных  "Ильичей". Секрет же  был  в  том, что от  самой военных времен
"Тужурки" до  диссидентских  рассказов хотел  Мустафа только  одного:  чтобы
ничем  не заниматься, кроме литературы,  чтобы платили за нее  по-настоящему
хорошо,  то есть чтобы просто хватало, а слава  - Бог с ней, славы совсем не
надо. Всегда платили ему в прежние годы, увы, очень мало, а теперь вот  была
даже  и  некоторая  свобода  творчества,  а  уж  денег-то  было   более  чем
достаточно, даже не  денег,  а непосредственных житейских благ в натуральном
виде, - книг, мускатов, баб,  чего еще надо. Разве только  шеф иной  раз  за
мелкие накладки укорял. Однако же ни разу даже не пригрозил уволить, видать,
стал Ламаджанов незаменимым и  потому обречен был  навеки пребывать  на ныне
занимаемом месте. Он, впрочем, на другое и не хотел.
     "Ильича в  Ламанче"  писал  он только  третий день,  но  уже  испытывал
определенные  трудности: не очень  благодарную  ниву  он  себе выбрал.  Где,
спрашивается,   отыскать  в  "Дон-Кихоте"  картину  развращенных  придворных
нравов? Предстояло высасывать этот обязательный "изюмный" элемент из пальца.
Но Мустафе это было не впервые.
     "-  Вы,  падренька,  глубоко  неправы,  -  отрезал  Илитш,  -  неимущее
духовенство совокупно со всеми..." - стучал Ламаджанов на машинке, - от руки
он никогда  не писал, надеялся как настоящий писатель  так вот  и умереть за
пишущей   машинкой,  -  и   внезапно  услышал   звонок  в  дверь:   двойной,
своеобразный. Не в традициях начальства было предупреждать  о  своем визите,
но верный его Феликс, тьфу, Дмитрий  Владимирович, звоня вместо шефа в дверь
Ламаджанова, деликатно предупреждал хозяина квартиры о том, что не мешало бы
хоть подштанники надеть. Ламаджанов был одет и чисто выбрит, поэтому отворил
дверь  с  сознанием  полной  своей  праведности.  Многочисленная охрана шефа
неприметно заполняла  всю  лестничную площадку, а сам необъятный генерал как
раз в это  время вытискивался из лифта. Шеф, отирая со лба неподдельный пот,
одновременно занавешивал лицо от случайных соглядатаев; так прямо под чадрою
стоя и протянул писателю руку, - то ли для  рукопожатия, то ли для  поцелуя.
Обретя именно рукопожатие, - Ламаджанов не унижался, - шеф прямиком прошел в
квартиру и уселся в просторное, ради него сюда, видимо, в проем между окнами
поставленное  кресло.  Затем шеф  вздохнул,  взглянул  в потолок и извлек из
кармана толстенький  квадратный томик  в мягком  переплете; Ламаджанов узнал
русское издание  Брауна,  обычную  обложку работы  Михея  Кожемякина ко всей
серии "Ильичей" Евсея Бенца. Шеф молча передал книжку  Ламаджанову, оказался
это  "Ильич  в  Виндабоне",  позапрошлый  шедевр  на  позднем  древнеримском
материале.
     - Мудрено местами,  - с  места в карьер проговорил генерал, доставая из
портсигара бутерброд  и таковой сглатывая, отдавать его Ламаджанову  было бы
глупо,  -  но  в  целом  неплохо.  Особенно  где  он  летописца  парфянского
принимает, и тот говорит ему, что он, Ильич, капитолийский мечтатель, что не
воспрянет мир голодных и  рабов. А тот ему - что воспрянет. И  с броневичком
ты  ловко выкрутился, в кино прекрасно выйдет,  режиссер уже хвалил. Словом,
нормально. В  сейф  положишь  и  вернешь, как  следующий кончишь... Про  что
следующий?
     - "Ильич в Ламанче". Как Дон-Кихот. Материал богатый.
     - Во, во. Это хорошо, в Ламанче когда. Пассионария,  дура старая, пусть
несчастной  любовью  в Ильича, кстати, влюбится. Самое  же  главное - ты мне
Феликса,  Феликса побольше давай,  актер  хороший на его роль, зрители  пупы
надрывают. Ну и все. В чем нуждаешься?
     Ламаджанов помедлил и произнес:
     - Да  вот...  не  ошибаюсь  ли  только. Вот...  мышка  у  меня в  кухне
завелась...
     Шеф расхохотался:
     - Ишь! Мышь! Штучка! Ладно, вечером жди, штучку новую привезут... - Шеф
внезапно, как всегда, посерьезнел. - Кроме  того,  до  осени, увы,  запрещаю
тебе выходить из дому. Если мои придут и скажут - езжай с ними и не пугайся,
всю  писанину бери с собой,  пиши  дальше.  Шторы  держи закрытыми, чужих не
пускай,  хотя  чужих до тебя ребятки и  так допустить  бы не  должны. Допиши
ламачню эту и  отдохни,  сам  скажу, что  дальше  писать. Может,  все другое
теперь будет.
     Шелковников  сглотнул  еще бутерброд  и встал. Вместо прощания  треснул
бывшего  писателя по шее: высшая степень  одобрения по его понятиям. Мустафа
Ламаджанов был все-таки очень умным человеком.
     Черные  машины  Шелковникова  кружным  маршрутом,  беспрестанно меняясь
местами,  понеслись по Москве. Сегодня у  генерала  было очень много дел, не
такие приятные, как вот это сделанное, но куда более важные. Весенняя Москва
кисла в  гриппу, сидя на бюллетене,  с трепетом следила по радио за перечнем
трудовых  побед и прогнозом  погоды на завтра, а  также внимала сообщениям о
скоропостижных,  после  долгой  и  тяжелой  болезни  последовавших  кончинах

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг