Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
одинокая  Несси  в озере Лох-Несс. Генерал  знал, что его  дело - стоять  на
страже атлантической демократии. Западной! Никакой другой в мире просто нет,
ни  социалистической,  ни тоталитарной, ни  криминальной. А  тут объявляется
учителишка  из  русской  провинции,  которого сам же генерал  и  посадил  на
престол, и заявляет, что  есть  только одна демократия,  абсолютная, та, что
нынче  на Руси.  Как  это  он  сказал в речи  на  прошлой  неделе? "В России
демократ  каждый,  с кем я  разговариваю,  и  ровно  на то  время,  покуда я
разговариваю с  ним". Где-то  он  эту  мысль,  конечно,  украл,  на  то он и
историк, но кому это  интересно?  Для всего мира  теперь эта фраза -  символ
равенства и  демократии в России.  Еще хорошо,  что у  нынешнего  президента
крепкие нервы. Ну,  масон все-таки.  Знать бы еще, кто надоумил  его послать
Джеймсу поздравительную телеграмму раньше, чем это  сделала  Россия? Генерал
поворочал тяжкими плавниками мыслей и вспомнил, что такое предсказание  было
у ван Леннепа еще в майском бюллетене. Вот,  значит, отчего  президент такой
умный. И все мы такие  умные. И сам  я  такой умный.  Один ван Леннеп знает,
отчего  это  мы  все - и сразу! - такие умные.  Генерал  попробовал  вызвать
предиктора, но тот не отвечал.
     Имелась еще и  дополнительная головная боль, и  от нее спасения не было
вовсе.  ОНЗОН  вообще-то  мало  интересовала генерала,  но сокращение  числа
членов  в этой неприятной организации  приобрело масштабы просто угрожающие.
Хрен с ними, с Мальтой, с Исландией, да и с Аляской, которая в ОНЗОН никогда
и не состояла. Но проклятая Федерация Клиппертон-и-Кергелен, выйдя из ОНЗОН,
продолжает  заглатывать   все  новых  членов.   Вон,  Остров  Святой   Елены
только-только  получил  независимость  -  и  без  передышки стал  провинцией
Федерации. Даже Скалы Святого Павла, торчащие посреди Атлантического Океана,
на которых населения-то никакого нет, одни птицы да яйца, так вот, эти скалы
с  яйцами  - тоже провинция Федерации! Ветеран бревно-плотовой  медицины уже
слетал туда, привез кошелку яиц в подарок императору.  Станюкевич числился в
Федерации министром иностранных дел, гражданство тоже имел островное - Павел
разрешил. Государь был на редкость терпим к  Федерации. Узнав, что Хур и его
секвойя  плотно  застряли  в   Ладоге,   приказал  великому  путешественнику
причалить  к  острову  Валаам, а сам остров сдал  ему в  аренду в  обмен  на
эксклюзивное право издания его  мемуарных книг. Потом разрешил в близлежащей
Сортавале открыть консульство Федерации, и  не возражал, когда  Хур назначил
туда  консулом  того   самого   молодого  человека,  за   которым   еще   по
Санкт-Петербургу  тянулось  дело  о  ломбардном  геноциде.  Местные   жители
Сортавалы на всякий случай запретили всем своим женщинам  старше  сорока лет
выходить  на улицу  иначе как  в  сопровождении трех вооруженных  мужчин, не
ровен час, на консула опять припадок старушконенавистничества накатит.
     Государственного  языка Федерация из-за разбросанности своих территорий
не  завела,  однако  завела  язык  межнационального  общения,  русский:  Хур
буквально  вымолил  у  императора  право  в  течение  девяноста  девяти  лет
использовать  его неправильным образом,  то  есть с  помощью латиницы: ну не
давались Хуру эти самые кривые буквы, и все тут. Не можешь - ладно, вот тебе
девяносто  девять  лет  форы:  авось,  за это время вызубришь.  Валаам  стал
временной столицей Федерации,  между Сортавалой и  Валаамом ходили ежечасные
катера на подводных крыльях, на которых спешили  к Хуру и от Хура  фиджийцы,
таитяне, огнеземельцы,  тасманийцы, маврикийцы, еще черт их знает кто, даже,
к ужасу Франции, уроженцы острова  Ре  в Бискайском  заливе,  - словом, все,
кроме корсиканцев, коим въезд был запрещен от греха подальше.
     В будущую навигацию Павел  обещал  расширить Свирь, тогда уж  и сам Хур
сможет  в   Москву  приплыть,  ибо  Софийская  набережная  против  Кремля  -
набережная самого  настоящего острова, образованного на Москва-реке Обводным
каналом.  Пристань государь  уже приказал соорудить и водрузить над ней флаг
Федерации:  синее полотнище с  множеством  островов  и  секвойей  посредине.
Причал загородил английское посольство, но там уж и протестовать отвыкли.
     Муторно было генералу. Даже  не  только от наплодившихся друзей России,
но и от тех,  кто  в  принципе был против Павла. Резко против императора, но
заодно    и   против   всех    остальных   выступил   Нобелевский   лауреат,
писатель-скульптор   Алексей   Пушечников.   Он   издал  тонкую  брошюрку  с
полемическим заглавием "Над глупостью во лжи!" - и раздолбал, вернее, думал,
что  раздолбал  все мыслимые общественные  формации, от  "рабовладельческого
строя"  до  "абсолютной  демократии",  воимператорившейся  нынче  в  России.
Странно, но  ни единым словом  он не обидел в своем  сочинении Сальварсан. А
ведь   числился   его  почетным  гражданином.  Уж  не   собрался  ли  хитрый
древорез-камнеточец под крылышко к Святому Иакову Шапиро? Сегодня, однако, в
секретной  сводке новостей  мелькнуло сообщение, что  Императорская Академия
Изящной  Словестности   России,  бывший   Союз   писателей  СССР,  присудила
Пушечникову за эту брошюру Пушкинскую премию. Генерал снова и  снова колотил
по  рычагу,  пытаясь  вытащить  на связь предиктора ван  Леннепа.  Но  экран
молчал, телефон безмолвствовал.
     Генералу отчаянно хотелось, чтобы всего этого не  было, чтобы  все  это
оказалось сном, досужим вымыслом бульварного сочинялы. К концу фляжки он уже
горячо осуждал  свою ошибку,  а  именно реставрацию династии Бурбонов, потом
спохватывался,   принимался   ругать  грубый  бурбон;  водку  "Романофф"  он
попробовал  на днях,  но это было  просто  рвотное. Нехорошие  люди  все эти
Бурбоны,  Романовы,  Найплы,  Безредныхи  и  прочие   короли  и  императоры.
Генеральский лифт плыл сквозь этажи  к родимой китайской квартире: лишь там,
завернувшись в халат в любимом бамбуковом кресле, он сможет подремать вместе
с аистом, даже, возможно, уснуть, даже увидеть  сны, где  Кун-цзы  и Лао-цзы
вступят  в рай  будды  Амитабы, и не будут больше рвать китайскую душу тремя
великими, но взаимоисключающими учениями, и где  найдется, быть может, место
на  цветке  для  мотылька,  задремавшего  и  увидевшего  во  сне, что  он  -
американский генерал!..
     Однако события, приведшие к отключению связи с предиктором Герритом ван
Леннепом,  стали  разворачиваться  задолго  до описанной беседы  генерала  с
медиумом, -  поэтому возвращение к истокам для повествования неизбежно. Но и
без  того читатель  давно  заметил: каждое  ружье, появляющееся  на  стене в
первом действии, в  третьем неизбежно будет продано с аукциона,  повиснет на
другой стене, - вот и готова новая декорация.
     Дело, конечно,  не в ружье,  дело, как всегда, в женщине.  Речь идет  о
Луизе Гаспарини, скучавшей с длинным мундштуком в руке на сборище лондонских
феминистов,   всем   своим   видом   доказывая,   что   и   среди  них  есть
женщины-активистки. Просто женщины. Хотя просто женщиной Луиза была только в
родной  Генуе,  откуда  уехать пришлось  года четыре  тому назад, ибо  из-за
неловкой истории она стала женщиной вовсе не просто.
     Она  родилась  в день, когда красные русские сделали  вид, что грядущий
юбилей  их  октябрьского  переворота  -  большое  событие,  которое  обязаны
отмечать все  и во  всем  мире, и запустили первый искусственный спутник.  К
счастью, родители ее отнюдь не были коммунистами, про отца,  сволочь эдакую,
она толком  ничего  не  знала,  а  мать  принадлежала  к  знаменитому  клану
смотрителей,   ну,  если  угодно,  то  уборщиков,  но  ведь  и  гидов  тоже,
прославленного  кладбища Кампо Санто.  Луизу  воспитывали в  огромной  семье
прабабушки,  той  самой,  к  которой  в  гости  однажды  приехал  знаменитый
армянский певец  и спел ей,  прабабушке, специально  для  нее  по-французски
написанную песню "Ла мама". Прабабушка на Кампо Санто давно  не выходила, но
полдюжины ее дочек, не  говоря о сыновьях, у которых тоже семьи были дай Бог
каждому доброму католику,  берегли  покой пожилой  дамы.  Луиза получила имя
прабабушки, по одному по этому замарашкой в доме не считалась.
     Ей простили даже то,  что работать она  не захотела нигде, кроме как за
стойкой бара: бар был  в  двух шагах от Кампо Санто. На мужчин она  смотрела
как любая  нормальная генуэзка: все сволочи, но  свои лучше чужих.  Луиза не
любила почти всех иностранцев, почти всех южных итальянцев, северных тоже не
особенно, генуэзцев считала получше, однако многих все-таки не любила. Замуж
в двадцать  один  -  или  поздно,  или рано, это ей  мать давно  внушила.  И
поэтому, когда прямо в баре совершенно ей не  знакомый, с противными тонкими
усиками и мерзким  южным выговором мужчина, выпив всего-то ничего, вгрызся в
Луизу глазками, а  потом, без  паузы, сделал предложение руки и сердца,  она
только ухмыльнулась. Знаем мы эти предложения. Нашел что предлагать.
     Южанин  нехорошо  сверкнул зрачками,  и  бутылка  джина  в  руке  Луизы
превратилась в огромный букет  белых лилий. Луиза равнодушно  отложила лилии
на край стойки, взяла другую бутылку и  обслужила пожилую пару.  Американцы,
кажется, никаких лилий  не заметили,  и не удивительно: пили они по восьмому
разу.  Южанин  щелкнул  пальцами,  и  Луиза  оказалась в подвенечном платье.
Американцам  опять-таки  было  наплевать,  а  Луиза  рассердилась:  в  такой
униформе стоять за  стойкой немыслимо. Луиза убежала  переодеться. Несколько
лет назад  побывали  в моде бабушкины  ночные  рубашки, потом  - медицинские
халаты. Но - подвенечное платье? В баре?
     Не успела Луиза  появиться у стойки в чем-то  другом, как  южанин снова
щелкнул пальцами. На  этот  раз на  девушке не оказалось вообще ничего.  Ну,
этим кого удивишь, в баре особенно. Луиза бросила  фокуснику: "Шутка на  три
миллиона" - имея  в виду три  миллиона сильно  девальвированных  итальянских
лир, на которые он ее нагрел, воруя одежду. Южанин хищно ухмыльнулся и прямо
из рукава вытряхнул десятка два  золотых монет очень старинного  вида. Луиза
смахнула  их  в кассу, подала  пожилой  паре две  порции и задрапировалась в
занавеску.
     Южанин впадал в ярость. Он швырял на стойку горсти перстней и браслетов
с  разноцветными стекляшками, - Луиза настоящих драгоценностей  тогда еще не
отличала, - но фантазии проявлял  мало. Вывел он из себя Луизу только тогда,
когда  очередная бутылка джина  в ее руках превратилась  в  огромный  флакон
"Мадам Роша" - а в это время Луиза наливала американцам одиннадцатые порции!
Луиза в  сердцах грохнула бутыль об  лоб наглого  приставалы, рассадила  ему
бровь,  хотя  и  не слишком. Гость в  ярости ударил  левым  кулаком в правую
ладонь  -  и  все  стало,  как  было. "Ты  меня  еще  вспомнишь,  вспомнишь,
вспомнишь!"  -  выкликнул гость с противным акцентом  -  и вылетел из  бара.
Луиза и вообще забыла бы об этом случае, но  под утро, когда бар закрывался,
хозяин  привычно погладил ее по запястью.  Тут  же  Луизу как током ударило:
где-то  под  трусиками ее  обхватило  ледяное железо. Она  мигом побежала  в
туалет,  осмотрела себя  и увидела,  что  прямо  под трусики  на  нее надето
какое-то диковинное приспособление, наподобие  тех же трусиков, но стальное,
кованое,  с  прорезями  в нужных  местах,  увы,  очень маленькими.  Красивая
оказалась  штука, но,  вот  беда,  не  расстегивалась. На  Луизе был наглухо
запаян пояс невинности.
     Через полчаса, впрочем,  он  исчез,  но  перепуганная  Луиза  так  и не
заснула в ту ночь. Она боялась возвращения жуткой игрушки  и не зря боялась.
При первом же,  совсем  случайном прикосновении мужчины  к  ней, пояс  опять
вернулся.  Опять  исчез через полчаса.  И опять появился.  И опять исчез.  И
опять появился. И опять...
     Луиза  помчалась к тезке-прабабушке. Вообще-то  к почти  столетней Маме
мало кого пускали, но правнучка  Луиза своего добилась. Пояс был еще на ней,
и она спешно предъявила его старухе,  почти слепой,  возлежавшей  в лоджии в
плетеном кресле.
     -  Ты никого  не обидела, девочка? - с тревогой вопросила прабабушка. -
Ты не отказала  ли кому-нибудь, кто очень сильно просил  тебя выйти за  него
замуж?
     -  Так и было, Мама... -  растерянно ответила  Луиза. - Но он был такой
грубый,  неаполитанец,  наверное, и совсем  мне  не  понравился,  я не люблю
мужчин с тонкими усиками...
     Старуха тяжко  подняла  морщинистую руку и перекрестила Луизу. Она была
очень огорчена, по загрубевшим морщинам бежали слезы.
     - Бедная девочка, ты обидела великого Бустаманте!
     -  Кто   это  такой,  Мама?  -  совсем  испуганно  произнесла  Луиза  и
привздернула юбку: стальной пояс как раз испарился.
     - Это... Это - великий Луиджи Бустаманте! Чему вас учат на Кампо Санто?
Мне он  никогда ничего  не предлагал...  - старуха горестно  отвернулась, но
говорить продолжала: -  Увы, ты  не  первая.  Бустаманте  так  редко  просит
девушку стать его невестой! Ведь в его власти было просто приказать тебе его
любить  - и ты, дурочка, любила  бы его,  сколько бы  он захотел,  а потом -
ничего не  помнила.  Такое  было  с Терезой... И с этой, с  еврейкой...  Ну,
неважно, ее как-то тоже звали. А если он предлагает выйти замуж - значит, он
хочет, чтобы ты  сама  любила его! Без волшебства!  Слышишь, сама! Он мог бы
превратить тебя в акулу, в змею, но он всегда карает одинаково...
     -  Так что же будет теперь? - спросила Луиза убитым  голосом и  села на
пол у ног старухи.
     -  Будет  как  всегда...  Ни  один  мужчина  не   сможет   стать  твоим
возлюбленным,  от любого прикосновения мужчины на тебе будет появляться этот
железный  пояс, а в нем, сама понимаешь...  Рыцари-госпитальеры утопили этот
пояс в море у берегов Родоса,  епископ прочел над ним все нужные проклятия -
а Бустаманте снова достал его. Теперь пояс твой.
     - А если... - Луиза густо покраснела.
     -   Даже  не   пытайся,  -  ответила   многоопытная  старуха.  -  Тогда
дополнительно к поясу на тебе начнет появляться шлем с опущенным забралом...
Такое было с Франческой... Забудь даже думать.
     - Так что же?..
     - Ничего, - вздохнула старуха, - от  судьбы и от  Бустаманте еще никому
не  удавалось  уйти.  Так  и будешь ты  в  этом  поясе, покуда  не  полюбишь
Бустаманте всем сердцем.
     - Но мне совсем не нравится этот Бустаманте! Он совсем не в моем вкусе!
     - Бедная Николетта говорила буквально то же самое... Я устала, девочка.
Мой последний  совет: не ходи  с этой бедой к  святым отцам. На костре тебя,
конечно, не сожгут, но поймут неправильно. - Старуха дала понять, что хотела
бы  вздремнуть. Луиза, убитая такими новостями, ушла  к себе на шестой этаж.
На лестнице  нарочно дотронулась до спины младшего  брата,  спавшего поперек
ступеней,  ощутила  резкий  холод на  бедрах  - и отправилась  рассматривать
железное украшение и так просто, и при помощи зеркала.
     Подробный  очерк дальнейших  бед Луизы приводить не стоит, он вызвал бы
слишком  глубокое  сострадание у  читателя, а чего  Луиза  терпеть  не могла
больше всего, так это когда ее жалели. С благословения прабабушки  она взяла
в баре расчет, заняла у родичей все, что они могли отдать, и покинула Геную.
Она перебралась в Милан, потом в Турин, жила  в Марселе, в Париже, в  Руане;
отовсюду  приходилось  уезжать,  как только  ее непреодолимая  боязнь мужчин
начинала  вызывать  подозрения. Слух  про  "девушку в железе" пошел довольно
громкий, не каждый же  мужчина начинает приставания с прикосновения к  руке.
Луиза  могла бы  стать лесбиянкой, даже кое-что попробовала, - нет, это было
не для нее. Она решила стать феминисткой:  пересекла Ла-Манш и водворилась в
Лондоне  под  наиболее  широкое  из  феминистских  крыльев  -  под  крыло  к
Александре Романовой. Вообще-то серьезные феминистки с Александрой не желали
даже дела иметь: эти гнусные предательницы женского дела считали, к примеру,
что  три  четверти  женщин в правительстве - вполне достаточно.  Романова  к
таким  полумерам относилась с презрением. Луиза  ей понравилась: и  тем, что
женщина, и  тем, что  итальянка, и тем,  что мужики ей нужны, как  зебра  на
дерби.  Луиза  получила  звание  руководительницы итальянской  секции, офис,
двухкомнатную квартиру и скромное ежемесячное содержание.
     Так  жить было уже  легче,  но  именно так было жить  с каждым днем все
невозможней   и  невозможней.  Луиза,   научившись  болтать  на   нормальном
английском  языке - а не на том, на  котором болтают в генуэзских  барах,  -
стала  захаживать  к гадалкам. Везде  ей  почему-то  предсказывали  семейное
счастье, и  она, едва расплатившись, к такой  гадалке больше  не захаживала.
Семейное  счастье с  неаполитанским  волшебником  было  для  нее хуже  пояса
невинности, а в поясе невинности о семейном счастье даже слышать смешно.
     Однажды забрела она к ветхому старцу, гадавшему исключительно по темной
воде в туманной чаше.  Старец  долго глядел в  чашу, потом вернул  Луизе все
деньги, по уговору заплаченные вперед, - кроме пяти фунтов "за  вход", как и
было указано в рекламе, - и сказал, что в Лондоне Луизе никто не поможет.
     - Позвольте  дать вам на  прощание бесплатный совет. Обратитесь к  мисс
Норман.  Правда,  она  живет  в  Портленде,  но  ваш  случай  таков,  что  в
Соединенном  Королевстве, пожалуй, вам вообще не  к  кому  обратиться, кроме
нее.
     Портленд располагался  не близко, почти в Корнуэльсе, но Луиза плюнула,
одолжила у тетки Александры дурную  "тойоту" - и махнула к морю, в Портленд.
Адрес  мисс  Норман  ей дал  там первый же полицейский, но  проводил  тем же
взглядом, которым провожают на плаху. Впрочем, одно дело - доехать, другое -
достучаться к  мисс.  Та была несомненно  дома, часы приемные обозначены  на
вывеске, но не открывала добрый час. Однако терпение Луизы было сейчас столь
же незыблемо, как и пояс невинности,  коего на ней сейчас, впрочем, не было.
Гадалка, относительно молодая особа, все же дверь отворила, без  ворчания  и
без объяснений - а  также и без задатка  -  провела Луизу на второй этаж.  В
комнате  для  гадания Луизу  поразила необычная  даже  для  людей  гадальной
профессии  птица  - восседавший на  подоконнике ярко-лазурный, исключительно
красивый попугай.
     - Non, rien de rien... - бесцеремонно заявил попугай.
     - Не тревожься, и тебе перепадет. Это он боится, что ему о вашем визите
жалеть придется, - сказала мисс Норман уже гостье, но попугай не унимался:
     - Non, je ne regrette rien!
     - Ну  и правильно, что  не жалеешь. И  не  пожалеешь. Давайте, дорогая,
прямо к делу.  А  то этого красавца мне клиент из Люксембурга подарил, он за

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг