Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
     Глаза старика расширились от ужаса.
     - Нет, нет, это невозможно... Их же  умучили в уксусе, их же  погубили,
все  из них  вытянули... Ну, все испорчено... -  запричитал  почетный гость.
Мулат сверкнул глазами  на  ректора, тот через мгновение  подал  на  золотом
блюдце крупный, вялый огурец, - другого не нашел, и ждал, что  сейчас голова
его полетит в далекие края. Но старик огурцом не побрезговал, только отметил
-  нежинский!  -  выпил  водку из венецианского бокала семнадцатого  века  и
закусил. Потом откинулся в кресле  и полуприкрыл глаза. Долметчер понял, что
аудиенция  у  кулинарного князя  окончена,  поклонился и скользнул к другому
концу стола, где чавкал ухой великий князь-сношарь Никита Алексеевич, нимало
не смущаемый тем, что над  ним порхает слетевший с расположенного поблизости
ханского плеча  синий  попугай и  нагло  таскает  куски  рыбы  прямо  из его
тарелки,  как-то  взлаивая при взлетах к потолку, где им  совершался процесс
глотания.
     Пушки  бухали уже  вторую порцию залпов,  тридцать три, великому  князю
шепнули,  что это сейчас за его деревню бухают и пьют. Князь  дохлебал уху и
увидел  перед собой дивный  пирог-курник, отборная  Настасья уже  лила в его
личную, из дома принесенную братину деревенское пиво. Долметчер,  одобренный
сношарем раз и навсегда, в похвалах своей ухе тут не нуждался, но он отлично
знал, что поклон отцу сальварсанского президента полагается отвесить. Против
ожидания,  сношарь его заметил, кивнул в положительном смысле  и стал шарить
под столом. Вынул оттуда четвертную бутыль черешневой, а дивной полнотелости
Настасья подставила граненый стакан.
     - Закусить не забудь! - отрывисто бросил сношарь,  берясь за курник. За
пушками он не поспевал, да и  вообще  о них  не думал. О  них с ужасом думал
маршал коронации Петр Лианозов-Теплостанский, он открывал и закрывал рот, но
и только: отменить третий залп он не мог,  убрать вторую перемену со стола -
тоже,  синхронность  трапезы шла  коту под  хвост.  Вообще  все было  как-то
несовершенно, - ну что стоило, в частности, заказать к коронации специальный
сервиз?  А  то  натаскали  что   поизящней  из  Кускова,  из  Эрмитажа,   из
Гусь-Хрустального и поставили на стол. А, ладно, кажется, никто не жалуется.
     Но генсек-канцлер все-таки был  недоволен, и коронация, и обед  со всех
сторон его устраивали - кроме  одной. Он сидел перед пустой тарелкой и жадно
шарил глазами по столу. В поле зрения попадали маленькие голубцы с аджикой -
и голубцов  как не  бывало,  каперсы - и они туда  же,  а когда же,  однако,
тридцать один залп за  родную и любимую, как ее,  Советскую Социалистическую
Империю? Холодцу бы...  Наконец, Шелковников  плюнул на  приличия  и полез в
карман  за портсигаром. Но при  нынешнем  напряжении  что ему была эта  пара
бутербродов?..
     Дамы  вели себя на  редкость непринужденно,  кроме разве  что непомерно
военизированных  Настасий.  Катя  пила шампанское, заедая маслятами: и то, и
другое  подсовывал  ей  Джеймс,  отталкивая  официантов.   Елена  Эдуардовна
пригубляла  и отведывала,  но  не  более,  она  берегла фигуру, а еще  зорко
следила,  чтобы ни единый кусок  не попал к Павлу  иначе  как из рук  весьма
близко усаженной к нему Антонины,  - Елена ей верила, а к тому же знала, что
та по своему интересному  положению  нынче не напьется. "А это  еще  кто?" -
спросила себя баронесса Учкудукская - будь оно неладно,  это звание, но уж с
ним как-нибудь потом разберемся, - рассмотрев близ митрополита некое дружное
семейство.  Она не верила глазам: там  совершенно  безнаказанно жевал шашлык
лично  изменник  Витольд -  государь  дружественной  Народно-демократической
Гренландии,   потому   и  присутствует   на  трапезе  в   честь   коронации.
Верноподданное  дворянство  рубало  халяву  под  двадцать  девять залпов  за
собственное  здоровье,  рубал  ее   и  Витольд  и  гордился,  что  стерлядей
дрессированных к нынешнему столу  из своих садков поставил он, и подарок был
принят,  и  все  семейство усажено  на  весьма  почетные  места:  все четыре
дочери-алкоголички,  и мужья  их, даже  Дарьин задохлик, которому  дозволили
привезти с собой из Пуэрто-Рико и сестрицу свою, приволокшую с собой цельную
копченую  свинью,  требовавшую,  чтобы  этот  деликатес  целиком   подложили
императору, чего, впрочем, не допустил  армянин-повар,  - и  матушку, грымзу
еще поискать  такую вторую. Вот одна только эта матушка  отчего-то за столом
не пила и не ела, явно нарушая этикет.
     Елена  волновалась   не  зря.  Едва  лишь  начались  двадцать  семь  за
доблестное  российское воинство под разварного барашка, - в теории, конечно,
потому  что никто  за  столом уже  не  знал,  что  ест его  сосед, - Дарьина
свекровь поднялась  со своего  места, хлопнула бокал  шампанеи,  видимо, для
бодрости,  да  и для того, чтобы  сухости  во  рту не было  при разговоре, и
двинулась в направлении великого князя и его избранных Настасий.
     В это  же время  там  разворачивалось  своеобразное действо. Сложившись
пополам, ректор Военно-Кулинарной  академии снял  с сервировочного столика и
водрузил   перед  сношарем  порционный  заказ  -  мысли  с  подливою.  Князь
придирчиво поглядел на кучу мыслей,  на аппетитную корочку  и  на  дымящуюся
подливу, выбрал одну мысль и разжевал.
     Женщина меж тем спокойно миновала царя, тот был  огорожен рындами, а за
прочих охрана не  отвечала. Один лишь  лазурный попугай беспокойно завис над
женщиной,  готовый в любое время поступить с ней  по-пушкински.  Но  женщина
через кордон Настасий ломиться не стала, она просто окликнула князя:
     - Лукаш, а Лукаш? Лукаш?..
     Мысль застряла у князя в горле. Этот голос он узнал бы даже и еще через
сто лет. Он понял, что зря  нарушил правило есть  только свое,  деревенское,
зарядскоблагодатное,  зря выбрал не  придвинутую  к нему  стопку  блинов,  а
острую и весьма скоромную мысль: до добра эта мысль его, конечно, не довела.
Обычный его  бледно-голубой,  мутный  и  ласковый  взгляд  стал  наполняться
ужасом.  Настасьи  ощетинились семистволками. Сношарь  отвел рукой ближайшую
пушку и привстал.
     - Тина!.. - выдохнул он, падая в кресло.
     Перед  ним  стояла  родная  мать  Георгия  и   Ярослава  Романовых,   а
следовательно, - законная  жена  сношаря, великая княгиня  Устинья Романова.
Настасьи  были готовы  расстрелять  эту  чужую  бабу на  месте -  за попытку
покушения на их кровное добро,  на сношаря Луку  Пантелеича,  но тот  сделал
слабый знак рукой: мол, отставить, все путем. Женщина не двигалась, а князь,
помедлив,  совершил нечто, никем  не виданное доселе: взял четвертную бутыль
черешневой  да  и  присосался к  горлышку.  Испив  не  менее  пивной кружки,
просветлел взором и вновь глянул на жену.
     - Ну, Тина,  судьба, стало  быть... Настя, подвиньсь,  пусть княгинюшка
сядет... Садись, Тин, сказывай, кто Георгий, кто Ярослав.
     Княгиня  дождалась,  что  от  гренландского  семейства  ей  переставили
кресло,  степенно  опустилась  в  него  и наконец-то  соизволила  переменить
выражение  своего кикиморного лица  на более благостное. Она взяла с тарелки
мужа блин,  обмакнула  в сметану и  конвертиком опустила его в свою широкую,
по-американски зубастую пасть. Настасьи похмурнели, но  им  своего мнения не
полагалось. Между супругами  пошел какой-то разговор, не слышимый даже  тем,
кто  был  поблизости,  ибо  артиллерия сейчас грохотала  на полную  катушку,
двадцатью пятью громовыми раскатами прославляя все сущее на Руси свободное и
добровольное надворно-крепостное землепашество.
     Павел  заметно  надрался. Пил  он то шампанское,  то  "Белый  аист", то
сношареву черешневую, то "Ай-Даниль",  то  бастр, то мальвазию,  то  личного
сбитневского  настаивания виноградную граппу,  то  еще  Господь  знает  что.
Собеседником его стал  тот единственный гость, которого  он нашел рядом: это
был великий  князь Ромео Игоревич,  неизвестно почему получивший место  ошую
царя.  Князь был один, без супруги, нарезавшейся до положения риз еще  когда
царь был  в Успенском,  - Гелия тогда же увели  и  уложили поспать где-то  в
заднекремлевских покоях. Ромео своим подчеркнуто кавказским видом навел царя
на размышления по прежней профессии - по истории.
     -  Урарту... -  говорил Павел  заплетающимся  языком,  откусывая ломтик
оленьей   печени,   пошедшей  под   двадцать  три   бабаха  за   подвластные
верноподданнейшие меньшинства. - Распрекрасная была страна, надо бы ее снова
собрать  и привести  под  наш скипетр.  Язык,  ничего, выучу,  я  уже  много
выучил...
     Ромео деликатно кивал и чокался с царем: ему чарку шампанского было еще
пить и пить - жена окончательно отвадила его от пьянства, он с тоской мечтал
о разводе, но вспоминал скопцов с зубилами, и мечты исчезали. Молодость  его
увядала, едва расцветши: изменять  жене он боялся, да и любил ее до сих пор.
Ромео впадал в меланхолию, но в этом смысле сегодняшнее действо было в самый
раз, какое-никакое, а развлечение. Да еще место досталось прямо  возле царя,
потому что Ивана с матушкой  в Грановитую вообще не допустили, и  по беглому
подсчету среди младших великих князей Ромео мог считаться условно старшим. К
тому же придворные герольдмейстеры  полагали,  что  в силу своего армянского
происхождения именно этот царевич не  очень-то сможет и захочет претендовать
на трон.
     - Шумер там, Аккад... - бормотал царь, - мне что, я и по-шумерски могу,
я и по-аккадски могу...
     А за стенами Кремля грохотал заключительный залп в двадцать один бабах:
за весь русский  народ.  Москва  давно  обожралась  и  упилась,  лишь  синие
гвардейцы  были трезвей трезвого  и свежи,  как парниковые овощи.  Пройти по
городу  было, как  и  утром,  почти невозможно, хотя сейчас  уж никто  и  не
пытался,  ухой  все наблевались, да и кончалась  она на раздаточных пунктах.
Прожекторы чертили премудрые фигуры в сморкающемся,  вновь сизеющем  небе, и
снег пока что чуть-чуть, но все более наглея, сыпался на московские окраины.
А  за окраинами - так  и вовсе  начиналась метель. Подмосковье  сидело перед
телевизорами,  где по  всем каналам  гнали сейчас  разные  серии бесконечной
исторической  картины "Федор Кузьмич", снятой в мексиканской тайге. Впрочем,
по  пятому каналу шел "Элиасэ",  голливудско-японская  кинокомедия по  Евсею
Бенцу. Владельцы видеомагнитофонов смотрели  кто что мог, но отчего-то никто
не  смотрел порнуху: воздух, видимо, не  располагал.  Тянулись почти  пустые
электрички в  оба  конца  области,  то  бишь  из Москвы  и в  Москву, быстро
замерзал лед в канавах раскисшего сердца великой Московии. Недвижно  чернели
леса под  Раменским и Серпуховым,  но  кое-где, в самых дальних  от проезжих
путей местах на  опушках, хорошо вооруженный и должным образом заколдованный
взор мог наблюдать одну и ту же картину.
     Среди  малой  полянки  всегда  стоял  пень,  притом  непременно  слегка
тронутый  огнем, еловый  или  сосновый. В пень был  воткнут  нож, охотничий,
непременно ржавый, - эдак внаклон воткнут. Каждые четыре-пять минут из  леса
выходил волк, серый,  с прижатыми  ушами,  с висящим  палкой  хвостом, делал
короткую  разбежку,  перекувыркивался  в  воздухе  над  пнем  через  голову,
пролетал над ножом и  приземлялся на  две  ноги. Именно на две  - потому что
теперь это был человек. Высокий ли, низкий ли, чаще обутый в кроссовки, реже
в датские полуботинки, одетый в куртку-аляску, иной же  раз в теплый плащ на
гороховой  подкладке.  Человек бегло, еще  по-волчьи зыркал по сторонам -  и
уходил прочь. А  потом из чащи выходил  следующий волк, разбегался, и... вот
именно.
     Они нигде не шли из лесов толпами, лишь поодиночке  и в  разных местах,
но были их тысячи.  Они шли весь  вечер и всю ночь, в российских лесах давно
должны бы иссякнуть  волки,  но  волки не сякли, они шли и шли, оборачиваясь
деловитыми нестарыми  парнями, - шли к ближайшей электричке.  У  большинства
топорщились  карманы,  и  кассирши на малых станциях  нередко  ругались,  не
находя сдачи с  крупной  купюры.  Никто  не ехал зайцем:  не по чину, не  по
званию, не по происхождению. Пришло их время, они вышли дело  делать, хватит
бегать по лесу, того и гляди в красные флаги упрешься.
     Но красных  флагов больше не было. Бывшим волкам не нравилось, впрочем,
и трехцветное полотнище, но его, хоть и с трудом, они готовы были потерпеть.
Побаивались они только московских  эс-бе, но тех все же было не очень много.
Уж как-нибудь. Не так, так эдак.
     В  государевых  покоях тоже была  тишина.  Мирно  посапывал надравшийся
царь. Подремывала охраняющая его покой Тонька. Не спал один лишь престарелый
русский спаниель,  на  всю  оставшуюся  жизнь  отоспавшийся  в  холодильнике
американского посольства и уставший лаять на сомнительного  попугая, который
за обедом мотался над столом. Пес наконец-то обрел хозяина.
     И Россия тоже. Формально, во всяком случае.



        5

     Когда добычи  становится мало,  особенно  зимой, волки, словно сознавая
всю выгодность кооперативного труда, соединяются в стаи.
     АЛЬФРЕД БРЭМ. ЖИЗНЬ ЖИВОТНЫХ

     Роман  зиме назначатель.  А Роман -  это первое декабря  по  советскому
стилю; старый календарь царь-батюшка пока не ввел.  Так что жить пока будем,
как  Роман  велит.  Пенсий никому  не платят,  трудодней нету,  да  вот  еще
холодюга  на Романа. И совсем  бы плохо, да вот сношарь-батюшка вспомнил про
неимущих блюстителей засмородинных далей и всего остального, чего вывезти со
знаменитым поездом не  смог.  Прислал с оказией  сотню полушубков,  да новых
монет,  империалов, на Матренин  день,  на двадцать  второе: помнит,  помнит
батюшка,  по  какому дню будущую зиму прознают. А была на  Матрену  холодюга
даже  хуже,  чем нынче на Романа. Полушубки поделили сразу же, по дюжине  на
душу, все, что сверх  того  осталось, Николай Юрьевич запер в управе, бывшем
сельсовете.  Империалов  сношарь-батюшка  из  личных  средств  уделил  целую
тысячу, Николай Юрьевич всем, кто в селе жить остался, по десять штук выдал,
а прочие припрятал: не ровен час, опять кто из военных забредет, из тех, что
в сентябре удумали в Нижнеблагодатском квартироваться. В октябре их, правда,
выгнали, но кто знает, далеко ли. Уж не в танке ли их Николай Юрьевич у себя
спрятал, в том, в котором на болото ездит,  домашних  уток стрелять? Хорошо,
если так, а то ведь, может быть, что спрятать-то спрятал - а где,  сам потом
не вспомнит. Но вообще-то остепенился мужик. С утра два стакана огреет, и до
обеда ни-ни,  ни  капли.  В  обед, конечно, тоже только два стакана. Ну,  за
ужином.  Да  перед сном.  И все.  Совсем справный мужик стал.  А то  ведь  и
"калашникова"  в  руках удержать  не мог.  Теперь  вот все на утку с базукой
пойти хочет; ему  прежний милиционер, тихий человек Леонид Иванович, сказал,
что  так противотанковое ружье называется. Запропал куда-то Леонид Иванович,
приехали  за ним из Старой Грешни на газике, увезли - и как  не было. Все же
хороший человек  был,  он бы  старосте  эту самую базуку в наилучшем виде, в
смазанном, непременно представил: он в  военной части хоть  что хошь укупить
мог. А теперь они там все злые, что их в село не пустили, форма у них новая,
синяя, на погонах двуглавые орленки.
     Перебивая  подобными  мелочами обычную  свою невеселую думу,  шла  Маша
Мохначева к стародевьему дому,  где и  по сей день жили поповны. Обе старухи
были  крепки,   близняшки  года  эдак  двадцатого.  Когда  их   папаню-попа,
непротивленца, раскулачили, то девчушек не тронули, позабыли: изба у батюшки
была  хоть и с резными наличниками, да  вся насквозь гнилая,  тогда  уж, так
венец обтрухлявел, -  а вот поди ж ты, стоит и поныне,  переживши и войну, и
коллективизацию, и, прости Господи, советскую власть. Так и  жили поповны  в
отцовском  доме;  кабы  не  остались  старыми девами,  так уж давно были  бы
бабушками. Звали их Марфа Лукинична да Матрена Лукинична, а вот как отца их,
попа-непротивленца, звали - того на селе уж давно никто не помнил. В  Москву
сестры не поехали; вообще-то  не слишком их с собою сношарь-батюшка зазывал,
не  числил,  видать,  кровными. Но по  десять империалов им  Николай Юрьевич
лично отвез  на танке. Взяли  поповны  и  полушубки, и золото. Чай, к Николе
зимнему,  это  через  три  недели  как  раз,  без  них не  обойдешься.  Вон,
Смородина, того гляди, до дна  промерзнет. Теплую Угрюм-лужу сношарь-батюшка
с  собой  увез, а  в ней, видать, и  золотоперого  подлещика,  и  того  рака
большого, что однажды на Верблюд-горе свистнул. Где ж теперь мелкому пескарю
от лютого мороза таиться?
     Маша Мохначева три дня в голос ревела, как узнала, что Лука Пантелеевич
к подмастерью в Москву навострился. Коронуют того подмастерья, Пашу, русским
царем. А уж кто, как не Маша Мохначева, знала на деревне лучше всех, когда и
как  у Паши  сердечко  бьется.  Решила  не  ехать  никуда.  Все мохначевское
семейство, напротив, все пятнадцать душ, снялись и поехали.  Машу за то, что
осталась, обозвали вековухой. Ну и вековуха, ну и вышла у нее младшая сестра
замуж, а Маша  не вышла  - будто  не  у одного  и того  же Луки Пантелеича и
начальное, и среднее специальное образование получали. Будто маменька не там
же  науку  проходила.  Будто  бабка Степанида  в  коллективизацию  не ту  же
академию кончала.  Будто... Маша  в  который раз  сбилась  со счета и  вновь
решила, что покойная прабабка Марья  все  же  где-то  еще,  в  другом  месте
обучалась: она ведь еще в гражданскую померла, кажись, от тифа. Ну, да и три
поколения - немало: бабка  Степанида, даром что ей семьдесят шесть стукнуло,
с печи слезла, барахло собрала  и  в тот поезд, что  и вся деревня: ту-ту. А
Маша осталась. Проявила характер.
     А сейчас Маша  несла старухам-поповнам кошелку  с шестью десятками яиц.
На нее, на Машу-вековуху, бросило семейство  полсотни лишних  кур и петушка.
Вроде бы и зима, вроде бы и не должны куры нестись, обычно в такой курятне в
декабрь  одно-два яйца бывает, не более, - а у Маши, как  в издевку, неслись
все куры  кряду,  а иные по  два раза  в  день.  Ну куда столько  яиц девать
одинокой бабе, когда семья вся  уехала, а любимый человек  с золотой  монеты
только  и  смотрит,  да  и то рожу  эдак отворотил, профилем, будто пo-новой
понравиться  хочет?  Ехать продавать  и далеко, и  опасно,  и  невыгодно,  и

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг