Павел не столь уж далекое прошлое - она и на этом свете тоже не всегда есть,
не все же здесь императоры, сношари, президенты и так далее, и так далее...
Далее бутылка кончилась, Джеймс с готовностью полез за новой, но Павел
решил, что хватит. Опираясь на голову Джеймса, встал и запечатлел на челе
друга монарший поцелуй. "Кого хочу - того целую", - подумал император,
вспомнив адмиральские домогательства. А что пьет Роман, так пусть пока пьет.
Прикажу только, чтобы никакого Абдуллу к Кате на порог не пускали, а Клюля
тем более. Кому приказывать? Старухам разве, эти молодцы у меня...
Павел вышел от Джеймса и куда-то повернул. Наткнулся на лестницу в три
ступеньки, поднялся, пошел дальше, опять свернул наугад. Еще раз поднялся по
каким-то ступенькам. Подумал, что можно бы и еще грамм сто у Романа принять,
но возвращаться... Павел огляделся. Он стоял в пустом и плохо освещенном
коридоре своего особняка и совершенно не знал, куда идти дальше. Император
самым позорным образом надрался с другом-конфидентом, а после того еще и
заблудился в собственном доме. Он толкнулся в первую попавшуюся дверь -
оказалось не заперто, но дверь вела еще в один коридор. "Была не была", -
подумал Павел и вошел неведомо куда.
Дорога в никуда оказалась на диво короткой, она уперлась в новую дверь.
Эту Павел открыл с большим трудом, было за ней совсем темно. Павел двинулся
наощупь, и скоро больно ушибся коленкой об унитаз. Кажется, он попал в одну
из ванных комнат. Вспомнив какой-то старинный, у Марка Твена, что ли,
вычитанный совет о том, как выходить из темного помещения, он отошел к
стене, приложил к ней левую руку, и медленно-медленно стал двигаться вперед:
авось, дверь да появится снова. Вместо двери Павел нащупал крюк, и не сразу
понял, что на нем висит полотенце. Павел ухватился за крюк, и долго отдыхал,
но потом не смог вспомнить, правую он руку клал на стену или левую. Решил,
по старой памяти, что нужно класть левую. Двинулся дальше. И скоро нащупал
что-то вроде двери, Павел открыл ее - и попал в стенной шкаф с вениками,
швабрами и какими-то ячеистыми решетками. Оставаться в шкафу императору не
захотелось - не по чину. Павел с трудом вылез, снова двинулся влево, через
сколько-то километров ему опять попалась дверь, но запертая. Павел
разозлился: темно, как в кишечнике у дириозавра, да еще дверей понатыкали
дурацких, одна в сортир, другая в шкаф, третью вообще заперли. Павел
приналег плечом и дверь все-таки отжал. За ней опять шел коридор, пришлось
двинуться по нему, больше было некуда. Павел уже сильно устал, опять
толкнулся в первую попавшуюся дверь, обрадовался, что прямо против нее, в
комнате, есть диван, направился к нему и улегся. Как человек улегся, даже
ботинки с ног сбросил и курткой-венгеркой укрылся.
Тоня засиделась со старухами, а когда спохватилась, в спальне Павла не
обнаружила. Рванула к дежурному, к Абдулле, Клюль сегодня, намаявшись
экзекуцией, спал без задних ног прямо в дежурке. Абдулла доложил, что
император особняка не покидал, охрана сообщила то же самое, стали проверять
часовых, и шестой по счету, тот, что возле флигеля, доложил, что только что
осматривал объект, император в комнате у друга Екатерины Васильевны, и все в
порядке. Тоня успокоилась и пошла подремать в ожидании Павла, устала она за
день, да еще выпила со старухами.
Шестой часовой доложил то, что ему велел начальник. Начальник этот,
побагровевший от усердия Милада Половецкий, весь вечер системой скрытых
камер отслеживал путь императора, уже предвкушая плечами новую звездочку на
погонах, а то и нововведенный орден "За служебное рвение", который уже
утвердили, но никому пока еще не дали. Вот бы славно стать кавалером этого
ордена номер один!.. Стоило Миладе обнаружить по системе слежения, что
император ушел к приятелю и выпивает там, на полу сидя, он немедленно выслал
машину-"мигалку" за Иудой Ивановной, машинисткой-надомницей, и ту через
сорок минут доставили к нему ни живую ни мертвую. Милада сидел в полной
форме, и машинистка сразу поняла, что попала отнюдь не на киностудию к
знаменитому Парагваеву, хотя боялась именно этого, она-то знала, что не
просто перепечатала парагваевские сценарии, а во многих местах изрядно их
подредактировала по своему вкусу. А Половецкий оказался вовсе не просто
голубой, хотя это, конечно, тоже, а синий, даже темно-синий. Синий голубой
мигом влил в Иуду полстакана коньяка и приказал готовиться к исполнению
правительственного поручения. У машинистки-надомницы сильно отлегло от
сердца, она-то готовилась к тому, что предложат дать объяснения, а это вещь
куда более грозная, чем исполнять что угодно. К исполнению Иуда стала совсем
готова, когда Половецкий добавил ей еще полстакана. Затем он мягко разъяснил
ей, что в определенной комнате на определенном диване прикорнул сейчас
молодой и приятный человек, вот ей халат, вот тапочки, вот рюмки, вот
бутылка, уже открытая, ее задача - человеку этому, его Павел зовут,
понравиться, а ванная комната, когда понадобится - следующая дверь по
коридору, там все современное и очень простое, педаль для подогрева справа,
душ висит над унитазом. И дверь вон там, ну, еще на донышке, во дура, да,
переодеться в халат здесь. Милада отвернулся сам, боясь, что об этом не
попросят: на голых баб он смотреть как-то брезговал.
Павлу снилась Тоня, но спал он тяжело, все время выныривая на
поверхность сна, тогда он протягивал руку, убеждался, что Тоня рядом, на
месте, значит, все в порядке, можно спать дальше. Но Тоня вела себя как-то
необычно настойчиво, словно хотела провести инспекцию всего императорского
тела, от головы до пят. Павел как всегда был не против, но явно с непривычки
перегрузился у Джеймса. Все-таки он сделал попытку ответить Тоне, что-то
предпринял, ни черта не вышло, с чего бы это, и опять не вышло - тут Павел
что-то расщупал. У Тони размер лифчика был большой, но тут отчего бы - еще
более большой. Тьфу!
- Ты кто? - заорал Павел.
- Я - Иуда.
Ответ повис в воздухе, словно гроб Магомета. Павел успокоился, запахнул
венгерку, все равно сил идти никуда не было, и устроился на диване снова.
- Не моя ты деревня. Не моя, - убежденно сказал он, засыпая.
Голая Иуда Ивановна выскочила из разомкнувшихся императорских объятий,
при этом она была оскорблена в лучших чувствах. Чтоб ее да не захотели? Чтоб
ее восьмой номер да не?.. Да и вообще, кто смеет ей приказывать? Ее что,
купили? Где тут ванная, всю эту гадость отмыть с себя? Машинистка-надомница
декоративным образом набросила халат на плечи, вырвалась из комнаты и
влетела в ванную. В ту самую, из которой с таким трудом выбрался, не зажигая
света, пройдя ее насквозь, через две двери, Павел. Именно об этой ванной
Иуде рассказывал голубой офицер. Зажечь свет не удалось, но все равно. От
омерзения ей тут же пришлось искать унитаз, она обняла его с любовным пылом,
и оставила в нем и съеденный вечером кефир с батоном, и Миладин коньяк -
все, что не успело перевариться. Полегчало.
Иуда Ивановна вслепую нашарила край ванной, вспомнила слова, что педаль
для подогрева справа, нашла ее и нажала. Кран как-то не нашелся, Иуда
откинула зачем-то наброшенный на ванну полиэтилен, обнаружила, что емкость
полна, и не просто водой, а с какой-то густой добавкой, вроде давно забытого
"бадусана", скинула неудобный, не по ее восьмому номеру халатик - и
ласточкой погрузилась в пока еще холодную жидкость, которая быстро теплела,
повинуясь воздействию столь точно указанной Половецким нагревательной
педали.
Тоня очнулась от дикого страха - Павла не было не только в постели, но
и в комнате. Его нигде не было! Что-то набросив на себя, Тоня рванула в
гостиную - пусто! В дежурку - нет, не пусто, но Абдулла там мирно спал, и
его храп-тенор звучал ровно на октаву ниже, чем Клюлев контртенор. Тоня
сообразила, что есть еще диспетчерская, где сидит синемундирный Милослав
Половецкий, рванула туда. Увы, Милада не только спал на дежурстве, но,
убаюканный поначалу так гладко шедшей процедурой, он не отключил ни один из
пылающих перед ним инфракрасных экранов. На одном Тоня быстро высмотрела
Павла, точней, его венгерскую куртку, под которой он прикорнул в угловой
комнатке эркера. А на другом увидела клубы пара, шипящие даже в немом
исполнении. С трудом поняв, что видит она на экране изображение большой
ванной комнаты, где для Павлиньки с вечера старухи полную мраморную посудину
желтков накокали, Тоня рванула туда, только и успела, что дать Миладе по
затылку. Тоня расположение комнат в особняке выучила прекрасно, это она, а
не вшивые часовые, стерегла покой императора Павла Второго! Милада очнулся,
пискнул, потрусил следом, но ему ли было угнаться за разъяренной женщиной -
что-то случилось с Павлинькиными желтками, кто ответит?..
С порога было ясно, что тут баба: халатик валяется, и в биде наблевано.
А над желтковой ванной висел пар, жидкость в ней скворчала и пахла яичницей.
Из нее только торчали выпученные, раскрытые в немом вопле глаза Иуды
Ивановны, сама ванна была раскалена, яичница по краям нагло подрумянивалась.
Тоне было плевать на любую бабу, которая сюда влезла, Павлиньку-то никакая
баба у нее не отнимет - но желтки! В тщетной попытке спасти работу старух
Тонька ухватила Иуду Ивановну за волосы.
Тяжелая, тяжелей самой Антонины, очень похожая на нее внешне, но вся в
клочьях недожаренной яичницы, вывалилась Иуда Ивановна из старинной ванны
господина Вардовского, который поставил ее тут в начале века для своих
эстетских нужд. Антонина поняла, что желтки все равно пропали, и решила
спасти хотя бы эту жареную дуру. Она сунула Иуду головой в биде и включила
самую сильную струю. Волосы у Иуды были длинные, желток в них запекся
полностью - по особняку пополз такой яростно-съедобный запах, что правнук
эс-бе Володи, эс-бе Витя, сидевший в дежурке возле спящего гвардейца, не
утерпел и покинул пост. Он неслышно пробежал коридорами особняка в
Староконюшенном и, проливая слюну, потому что был с примесью боксера, достиг
ванной комнаты. Блюющий вой Иуды Ивановны был в басовых тонах, яростный рев
ограбленной Тони - в баритональных. Безумное лопотанье Абдуллы попадало, как
всегда, в тенор, а чукотский голос Клюля - в контр-тенор. Глубоким дискантом
заливался потерявший надежды на орден за первым номером Милада, а вот
приличного сопрано не было. Хотя партия у Вити была в принципе другая, но
он, предчувствуя немалую порцию приличной жратвы, решил включиться в общий
хор - и завыл на высокой-высокой ноте.
Долго выть Витя оказался не в силах. С Тониной руки отлетел кусок
яичницы эдак на полкило, извлеченный из каких-то интимных глубин печеной
Иуды. Витя сглотнул его на лету.
Все же вот какая подлость, вот что люди-то едят! А часто ли перепадает
яичница из чистых желтков заслуженному служебно-бродячему кобелю? Он ее,
чтоб вы знали, годами даже не нюхает.
4
Был в это время при нашем дворе собака не пойму каким образом
возвысившийся из телохранителей, мы же сравняли его с вельможами,
надеясь на верную службу.
ИВАН ГРОЗНЫЙ
ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ КНЯЗЮ АНДРЕЮ КУРБСКОМУ
Небеса понемногу сизели. Точней не опишешь. Впрочем, какого цвета
считаются баклажаны по-русски, Аракелян не знал, и название-то у овоща,
похоже, турецкое, но, помнится, где-то на юге, кажется, в Одессе, их
называют синенькими. А помидоры - красненькими. Усталый ректор
Военно-Кулинарной академии переводил взгляд со своего белого, наброшенного
поверх униформы халата, на красную, ярко подсвеченную прожектором внутреннюю
часть Кремлевской стены, что виднелась за окном, а потом выше - на сизое,
ну, скажем, условно-синее небо. В левом верхнем углу окна реял флаг из
полосок трех очень похожих расцветок, сообщая фактом своего реяния, что
кончилось время похабно-румяное, пришло время имперски-трехцветное. Но
непослушный взгляд ректора скользил дальше, и в поле зрения оказывалась
груда самых настоящих баклажанов на разделочном столике у окна. И вот эти-то
овощи цветом своим в точности повторяли ноябрьское сырое небо в три часа
утра: именно столько пробили недавно куранты на Спасской башне. Было ясно,
что проклятый свояк опять загнал Аракеляна в цейтнот. Потому что заставил
ректора провести весь вечер, ставя семьдесят четыре подписи разными
почерками. Под поздравительно-коронационным адресом императору от
верноподданнейших губернаторов; но ладно бы просто поставить подписи, а то
ведь еще только пятеро назначены на свое место в действительности, прочие
даже не подобраны. Аракелян злорадно вспомнил, что семь раз, разными
почерками, поставил фамилию "Никифоров". Вот пусть теперь у Георгия ноет его
толстая башка, пусть подбирает семь человек с такой фамилией. Придется брать
людей из картотеки, хоть из своей, хоть из той, что у Глущенко. Вообще-то
так, конечно, надежней, когда и губернатор, и компромат на него - сразу
комплектом. Это ладно. А вот отнять весь вечер накануне коронации у ректора
Военно-Кулинарной - это как? Баклажаны кому поручить можно? Помощников
много, у всех руки золотые, да только растут из задницы. Даже почистить не
сумеют. Аракелян посчитал на пальцах, сколько блюд еще не готово. Пальцев не
хватило, но в этот момент подозрительно запахло с края главной плиты, и
ректор кинулся спасать монументальное едиво, разлегшееся на каменной
сковороде. Шел четвертый час утра, хотя до часов ли было нынче?
Сколько блюд, сколько блюд! Первым делом позаботился Аракелян о
сохранности собственной шкуры, а именно о том, чтобы остался доволен его
стряпней на коронационном обеде великий князь Никита Алексеевич.
Князь-сношарь заказал для себя в качестве главного блюда мысли с подливою.
Способность удивляться у Аракеляна давно атрофировалась, он сверился с
книгами, узнал, смиренно попросил проведать у князя: говяжьи мысли, бараньи
либо же свиные. Настасья-вестовая мигом слетала в деревню, разузнала,
вернулась, отрапортовала натуральным голосом князя: "Свинячьи воняют,
говяжьи сам лопай". Стало быть, годились только бараньи мысли.
На деликатном поварском языке мыслями именовались бараньи тестикулы, то
бишь яйца. Аракелян это блюдо в жизни стряпал не однажды, когда мысли
бывали, и недурно стряпал, надо отметить, хотя вот подлива эта - дело новое
и сложное. Так что в целом за княжьи мысли полковник был спокоен, как и за
бастурму, на которую шли освобожденные от мыслей ягнята. С ней весь день
возился вчера третий сын полковника, Цезарь, умаялся мальчик до полоумия,
даже выйти к императорскому столу прислуживать не сможет. Но зато по линии
бастурмы порядок. Зарик просто не способен испортить бастурму.
С осетриной более или менее тоже надежно, стерлядь привезли импортную,
едва ли плохую, но ее готовить - прямо перед подачей. Только негр все ходит
по кухням, нюхает, нюхает, ни слова не говорит. Впрочем, по крайней мере он
же, негр, сам за суп и отвечает. А за дроздов печеных отвечать кто будет?
Аракелян не понимал, как со всем успеет управиться - особенно с баклажанами.
Аракелян помчался к другой сковороде, холодной, заранее отставленной на
подоконник возле телевизора; в нее он час назад плеснул ананасового уксуса,
а теперь вспомнил: давно ж вынимать пора!..
- Же т'атан... - промурлыкал Аракелян любимый такт французского
шансона, хватая сковородку. Ананасным духом так и шибануло.
- Я не знал, что вы знаете французский, - прозвучал голос за спиной.
Ректор обернулся: посреди кухни, по-птичьи наклонив голову к плечу, стоял в
смокинге посол-ресторатор Доместико Долметчер.
- Это не французский, - с достоинством парировал Аракелян, - это
армянин поет!
Долметчер перебросил голову к другому плечу.
- Армянин? - он с сомнением разглядывал ректора. - Да, армянин... -
добавил он с рассеянной интонацией, потому что вспомнил национальность
Азнавура, с которым давно не виделся, хотя обедал певец в Сан-Сальварсане
только в "Доминике". Для Долметчера Азнавур был посетителем номер два по
степени почетности, после президента. Но если Павел заглянет - придется
Азнавуру стать посетителем номер три. Первое и второе будут делить император
с президентом. А если Спирохет припожалует? Ну нет, уж пусть удовольствуется
четвертой ступенью почетности. Азнавур поет неплохо, хотя и фальшивит...
Нет, это Аракелян фальшивит. Потому что ему телевизор мешает.
Долметчер глянул на баклажаны, потом в окно, на стену и на небо. Он сам
приметил, как схож цвет овощей и небес, и тоже мельком подумал: "Очень
по-одесски, баклажаны с помидорами". Интересно, кто заказал к коронационному
обеду баклажанную икру? Меню целиком он читать не стал, его интересовали
только те блюда, кои подадут в Грановитую палату. Еще его интересовало
мнение одного знаменитого старика-кулинара, которого по настоянию
посла-ресторатора пригласили за главный стол: Долметчера - слаб человек! -
очень интересовало мнение великого старца о его собственной стряпне. Об ухе.
Посреди всех московских стадионов уже стояли котлы с готовой императорской
ухой, саморазогревающиеся; для развоза на воздушных шарах уху приготовили в
Сальварсане, так и привезли готовую. Для Грановитой палаты Долметчер
готовился варить свежую, до десяти утра ему поэтому делать было нечего. Пока
что посол бродил по бескрайним боярским поварням, отдавая должное
организаторскому таланту ректора, - думалось, что голодных нынче не будет.
Долметчер отвернулся от окна, достал из кисета кусочек сухой сливы ткемали и
разжевал его. Ему нравился вкус ткемали. Он полагал, что в Сальварсане
высоко оценят реконструированные им древние латиноамериканские рецепты с
использованием этой восхитительно кислой сливы. Она, впрочем, требовала еще
мыслей, мыслей.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг