пледом, рядом - столик с шитьем...
Матвей провел взглядом по шитью - и вдруг вернулся, пригляделся. А
потом даже встал, чтобы удостовериться: да, действительно, на столике были
сложены детские платьица, штанишки, рубашечки, а одна распашонка лежала
раскроенная, но еще не сшитая. Матвей улыбнулся: подрабатывает старушка,
что ли?
Она как раз вошла в комнату с чайником в руках.
- Мы будем пить чай и смотреть телевизор, уважаемый Матвей! И нам все
будет слышно!
- Ядвига Витольдовна, - сказал он, - у вас внуки есть?
- О нет, нет! - покачала она головой. - Я совсем одна, совсем. - Она
виновато улыбнулась и осторожно поставила чайник на подставку.
- А это? Хобби? - с шутливой каверзностью спросил Матвей, указывая на
детские вещички.
- О, это в воду, в воду. - И она опять как-то неловко улыбнулась - то
ли жалобно, то ли просительно.
- Куда, простите? - не понял Матвей.
- Это поплывет по реке, далеко-далеко... Садитесь, я налью вам чаю.
Он свежей заварки и чудно пахнет.
"Не дай мне бог сойти с ума", - подумал пушкинской строкой
ошарашенный Матвей.
Ядвига Витольдовна налила ему чаю, придвинула крохотную сахарницу и
еще меньшее блюдечко.
- Берите сахар, уважаемый Матвей, - сказала чинно и сама отхлебнула.
- О, вполне удачно, вполне! А варенье у меня, конечно, свое - вишневое,
крыжовенное, малиновое, смородиновое... - Она указала на четыре одинаковые
хрустальные вазочки с вареньем и без паузы продолжила: - Я была первой
красавицей Варшавы...
"Бедняга", - подумал Матвей.
- Разумеется, сейчас в это трудно поверить, но это было так. В 28-м
году я танцевала с Дзядеком! Ну - с Пилсудским, все его звали Дзядек,
по-польски - дедушка, и честно признаться, он был прелесть! В конце зимы
на балу в Вилянуве он сам пригласил меня, и вся Варшава смотрела на нас.
Он, конечно, был реакционер, но тогда я этого не понимала. Я помню ту
зиму, ту весну - вокруг только и разговоры про будущие выборы в сейм, а у
меня голова шла кругом от поклонников и кавалеров. Из высшего общества,
разумеется... Мой отец был... Впрочем, теперь это не так важно... - Она
чопорно отхлебнула чай, вновь довольно покивала. - А потом я вышла замуж.
Если честно признаться - не вышла, а убежала. Отец был против того, чтобы
я выходила за небогатого и неродовитого студента. Да мало этого - еще и
коммуниста! Скандал. Но я все-таки вышла замуж, потому что очень любила
Збигнева. А потом мы оказались в Москве - Збигнев стал работать в
Коминтерне. И все было чудесно. Родилась Басенька, потом - Янек. Мы
жили... О, это был кусочек настоящего счастья... До мая 38-го года, до
всей этой ужасной истории...
Она помолчала. Матвей слушал настороженно.
- Вы знаете? - вдруг строго спросила она.
- Нет, нет, ничего не знаю, - поспешил он ответить.
- В мае 38-го года Коминтерн распустил Коммунистическую партию Польши
по ложному подозрению в измене ее руководства. Это был страшный удар...
Ваш отвратительный маньяк Сталин нанес страшный удар польским патриотам...
Впрочем, я не хочу об этом говорить, история уже осудила его. А мы со
Збигневом и детьми вскоре оказались в Белоруссии. С сентября 39-го он
работал в западных районах... А потом началась война. Збигнев сразу ушел в
войска, мы с детьми должны были эвакуироваться, но не успели. С Басенькой
и Янеком я убежала в деревню, к знакомым. Пришли немцы, но мы были там
свои, нас, конечно, никто не выдал. И так - до апреля 42-го года... до
второго апреля... Они согнали детей со всех окрестных сел, много-много
ребят, они приходили в дома и выгоняли только детей, их было несколько
сотен - и совсем малышей, и ребят постарше. Они повели их к реке, она
называется Свольно. Снег еще не сошел, и на реке был лед, тонкий, весь в
полыньях. Они сталкивали их в воду, а в тех, кто мог плыть, стреляли из
автоматов. Многие матери бросились за детьми в воду, я бы тоже бросилась,
но в толпе я потеряла Басеньку и Янека, я их вначале видела, Басенька
держала Янека за руку и, как большая, гладила... вот так, по голове, -
Ядвига Витольдовна провела рукой в полуметре от пола. - Басеньке было уже
шесть, а Янеку - только четыре. А потом они пропали в этой толпе, я
кричала, кричала, но вокруг все кричали, мы не знали, куда их ведут, мы
думали, их будут угонять в Германию, а на Басеньке были тонкие осенние
сапожки, я думала, ей будет холодно, а у Янека были такие маленькие
валеночки... Они все утонули, уважаемый Матвей, только шапочки остались на
воде и уплыли далеко-далеко... Я не знала, что в то время Збигнев был уже
неживой... Потом меня угнали в Германию... Ну, я не хочу говорить об
этом... И после, здесь, в России... нет, не хочу... А после войны я
приехала туда, к Свольно. Я встретила многих своих соседок, у них тоже не
было деток. И мы решили отмечать их память. К каждой годовщине мы шьем для
них платьица, рубашечки и второго апреля опускаем туда, в реку... Каждый
год я ездила туда, а теперь вот уже три года ездить не могу. Но я посылаю
все, что шью, по почте моей дорогой соседке Люции Казимировне. У нее было
трое деток - Марысе было уже двенадцать, она была красивая серьезная
девочка с большой косой, Витеку было восемь, и он очень мило дружил с
Басенькой, мы с Люцией Казимировной даже шутили, что поженим их
когда-нибудь, а Збышеку было только пять, он был ужасно смешливый, я с
утра до вечера слышала его смех... Вот сейчас закончу распашонку для
Янека, она простая, но теплая. А потом я придумала: я по телевизору
видела, как танцевали девочки из школьного ансамбля, а у них были чудесные
платьица, очень нарядные - здесь оборочки, здесь маленький вырез и такие
пышные рукавчики. Я все хорошо разглядела и теперь сошью такое Басеньке...
Пейте чай, уважаемый Матвей, - она указала на варенье. - Пожалуйста, не
обижайте меня.
Матвей вспомнил о чае и залпом выпил всю чашку - горло пересохло.
- Я налью еще, - улыбнулась Ядвига Витольдокна.
Они долго сидели молча. Наконец старуха тихо сказала:
- А теперь, уважаемый Матвей, расскажите, что случилось у вас. Я так
понимаю, что эта милая девушка вас покинула? Я давно ее не вижу.
- Да что теперь говорить, - пробормотал Матвей растерянно.
- Надо, надо говорить. Было бы кому слушать. А я готова слушать вас
долго. Я терпеливая и всему знаю цену, поверьте.
- Я верю вам, Ядвига Витольдовна, - вдруг вырвалось у Матвея.
И он рассказывал до темноты.
- Да ты никак не поднялся еще? - с удивлением и укором сказал дядя
Коля, когда в восемь утра заспанный Матвей под лай Карата открыл дверь.
Дядя Коля был трезв и чист, серьезен и даже немного торжествен - так
показалось Матвею, когда он пропускал его в дом. Гость по-хозяйски уселся
за столом, зачем-то постучал по полу, будто пробуя его крепким сапогом.
- Седай, - пригласил Матвея. - И слухай, дело серьезное.
Поскольку все действительно серьезные дела для Матвея миновали, он не
торопясь ополоснул лицо из рукомойника, отпустил Карата побегать, поставил
на плиту чайник и только после этого сел напротив дяди Коли. Тот ждал со
значительным видом. Матвей закурил.
- Ну, дядь Коль, давай, чего у тебя стряслось с утра пораньше?
- Вот сам и рассуди, - начал он вдруг горячо, - место у нас глухое,
народу, считай, нет никого. Зимой, конечно. Так?
- Ну, так, так, - улыбнулся Матвей.
- Руки у тебя с головой, то есть, значит, по технической части ты
соображаешь. Теперь смотри сам - обстановка напряженная, не ровен час -
жахнет, и поминай как звали.
- Это ты о чем?
- О положении в мире, - весомо сказал дядя Коля.
Матвей засмеялся.
- Ты чего, дядь Коль, предлагаешь над нашей Березовкой систему
противоракетной обороны соорудить?
- Не шуткуй, - строго оборвал его дядя Коля. - Ты вникни, а там уж
посмеемся. От напряженной обстановки - общее расстройство нервов. Как
говорится, ни сна, ни отдыха. Опять же - пенсия. Восемьдесят шесть рублев
- не разбежишься. У тебя побольше, но тоже через край-то не
переливается...
- Мне хватает...
- Хвата-ает! - издевательски протянул дядя Коля. - То-то твоя
молодуха сбежала! Но это я так, к слову, - осторожно поправился он. - А
суть такая, что пора начинать.
- Чего начинать? - давя смех, спросил Матвей.
- Экий ты, парень, бестолковый! - рассердился старик. - Я уж тебе все
по косточкам разложил, а ты все чевокаешь!
- Да ты говори прямо!
- Куда прямей-то! Аппарат пора ставить - ясное ж дело! Не на продажу
- этого ни-ни, я себе не враг, но для души-то - одна прямая польза.
Дешевле - раз, место наше одинокое - два, успокоение нервам - три, ну и
так далее. У меня чего-то не выходит, а у тебя технические руки, у тебя
пойдет!
- Самогонку, что ли, гнать? - наконец понял Матвей.
- Для общего блага, - торжественно сказал дядя Коля.
- Не-е, дядя Коля, ты меня в такие истории не втравляй.
- От-т чудак-человек! - Да кто ж в нашей глухомани нюхать будет! У
нас участкового когда надо - не дозовешься, а чтоб он сам прибыл - я
такого за тридцать лет не помню.
- Да зачем тебе самогон?
- Говорю ведь - восемьдесят шесть рублей! По нынешним временам это ж
не деньги, а один намек.
- Дядь Коль, тебе восьмой десяток, пора и бросить пить-то.
- Бро-осить? - возмутился старик. - Да с чем я останусь тогда?
- То есть?
- Вот тебе и то есть! До моих лет доживешь - тогда поймешь. Мне жизни
осталось - может, год, может, три, а может, и до субботы не дотяну. Это ж
понимать надо! Ты-то мужик молодой, тебе еще бабу подавай, а я? Мне чего
ждать, каких таких радостей? А как выпью - так я сам себе хозяин. Захочу -
и будет мне двадцать. Думаешь, чего я пою-то, чего играю ночь за полночь?
Это ж я дружков своих созываю. Иду по улице, будто в 27-м году, и жду -
сейчас вот оттуда Митька Савелов выскочит, а с того проулка - Петька да
Гришка Ковалевы, и уж на всю ночь гульба! У околицы уже девчата
хороводятся, Сенька-гармонист с тальяночкой своей...
Дядя Коля вдруг замолчал, и Матвей увидел, как перед счастливыми его
глазами побежали, побежали живые картинки - и лица, и слова, и песни, и
еще много другого, уже ставшего небылицей, пылью, уже развеянного временем
и только малыми песчинками застрявшего в памяти старика. "А почему,
собственно, малыми?" - спросил себя Матвей. Старик сохранил все, и нужен
только легкий толчок, чтобы всплыло оно нерушимым и живым.
А старик сгорбился, ушел в память, и вдруг Матвей увидел на его щеке
медленную тягучую слезу.
"Ну что тут сделаешь, придется с утра начинать", - вздохнул
малопьющий Матвей и полез искать бутылку.
Оба быстро опьянели. Дядя Коля обнимал Матвея, тыкаясь в бороду, а
тот, фальшивя, терзал гитарные струны и печальным речитативом тянул одну
из песен, услышанных от Милы:
И в Коломенском осень...
Подобны бесплодным колосьям
Завитушки барокко, стремясь перейти в рококо.
Мы на них поглядим, ни о чем объясненья не спросим.
Экспонат невредим, уцелеть удалось им.
Это так одиноко, и так это все далеко.
Этих злаков не косим...
- Нет! - кричал дядя Коля. - Это не наша песня! Она не зовет! Давай
нашу:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор!..
И, невольно подпевая ему, Матвей вдруг ощутил обратный ход времени, и
оказался не то в двадцатых, не то в тридцатых годах, и каждой клеточкой
тела, каждой паутинкой души стал человеком того времени, стремящимся все
выше, и выше, и выше, в счастливые сороковые, сияющие пятидесятые, и
дальше, дальше - в изобильное будущее, перед которым поповский рай
покажется скудным и жалким, скучным и пустым... А дядя Коля уже не плакал
и не жаловался: из своих убогих восьмидесятых он вызвал счастливые
двадцатые, и они пришли к нему, гремя и ликуя.
...Уже после полудня дядя Коля вышел от Матвея, и холодный ветер
разом отрезвил его. Он нагнулся, зачерпнул ладонью снега, потер им лицо. И
степенным стариковским шагом направился к дому - на соседнюю улицу. Он еще
не дошел до угла, когда там внезапно появилась и затормозила черная
"Волга". Из нее не спеша вышли двое мужчин. Дядя Коля замедлил шаги. "Это
еще кто такие? - спросил он себя, и неприятный холодок пробежал по его
спине. Люди не понравились дяде Коле. А они тем временем огляделись и
лениво направились навстречу ему. - Господи, - совсем опешил старик. Вот
тебе и глухомань, вот тебе и участковый! Накаркал, дурак!" И остановился.
- Товарищ, - крикнул ему один из мужчин, - можно вас на минуту?
"Он, не к добру", - подумал он, а ответил угодливо:
- На минуту - это пожалуйста. Отчего же нельзя на минуту...
- Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где тут живет Матвей-инвалид? -
спросил, приближаясь, тот, что был повыше и похудей, чернявый.
- А чего ж не знать! - обрадовался дядя Коля. - Вона его дом, крыша
зеленая.
- А сам он где сейчас?
- Да там и сидит... А вы, товарищи, откуда будете?
- Мы так... по пенсионным делам, - пробормотал второй, толстый.
- Это - да, он инвалид, пенсию получает, - покивал дядя Коля. - Там у
него собака, смотрите, - сказал в спины мужчин, уже шедших к дому Матвея.
"Как же! - думал он, уходя и побыстрей и в то же время стараясь не
терять степенности. - Ежели б по пенсионным делам на черных "Волгах"
разъезжали, у нас бы у всех пенсии были по полтыщи. Небось обэхаэс.
Накрыли Мотьку на нетрудовых доходах. А и правильно, поделом - мало что
военную пенсию получает, так еще на ремонте зашибает - кому телевизор,
кому утюг... То-то от аппарату отказался - хватает ему, говорит! Еще бы не
хватало... А теперь небось прижучат его. И правильно. Жизнь - она штука
справедливая".
А мужчины замедлили у калитки.
- Может, не стоит сегодня, Семен? - сказал Костя.
- А почему? - удивился тот.
- Да как-то... Не чувствую себя готовым. Очень уж быстро нашли. Надо
продумать разговор, с Дедом посоветоваться...
- А может - сразу накроем? - азартно спросил Семен.
В доме коротко, настороженно гавкнула собака, почуяв, очевидно, чужих
людей.
- Слышишь? - сказал Костя. - Думаешь, он так тебе сразу все и
выложит? Наверняка тот еще жук...
- Это конечно, - согласился Семен. - Правильно, без Деда нельзя. Мы
нашли - а уж теперь пускай сам. Поехали.
И они быстро вернулись к машине.
...Ренат стал ходить по комнате - торопливо, даже суетливо -
туда-сюда, туда-сюда. Он поминутно поправлял очки и сквозь них испуганно
косил на Матвея. Тот смотрел на приятеля с испугом: не ждал такого. После
ухода дяди Коли Матвей стал маяться, места себе не находил, от выпитого
противно загудела и закружилась голова, и он по морозцу побежал к Ренату.
И там, почти неожиданно для себя, рассказал ему о прошлогодних событиях.
Все - как недавно Ядвиге Витольдовне. Старуха тогда замолчала так надолго,
что Матвей решил, будто она ничего не поняла. Потом сказала: "Человек не
может быть богом". Перекрестила по-католически и ласково проводила Матвея
- мол, привыкла ложиться пораньше.
А Ренат, выслушав, забегал, задергался - и все молчком. Вдруг как-то
боком, в углу встал, забормотал: "Там, где жили свиристели, где качались
тихо ели. Пролетели, улетели Стая легких времирей". Испуганно, исподлобья
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг