Холодея на ветру,
Чтоб спала, не просыпалась
Дорогая поутру...
Дорогая поутру.
- А теперь скажи, - торжествуя, продолжил Ренат, - когда это
написано?
- Лет пятнадцать назад, может, больше, - мрачно ответил Матвей.
- Я не про то! - отмахнулся Ренат. - В какой день недели, в какую
погоду?
- Шут его знает, - пожал плечами Матвей. - В понедельник, наверное...
с утра...
- Вот! И я так думал! Но это чушь! Стихотворение написано в
воскресенье, поздно вечером, даже ночью! То есть написано оно могло быть
хоть в среду, но настроение - в воскресенье ночью. В дождь! И ветер -
резкий, осенний! Листья не осыпаются - их срывает, несет, они липнут к
заборам, к дороге, к деревьям. А вечером, только что, было тягостное,
долгое выяснение отношений с этой женщиной, мучительное объяснение, не
первое уже, понимаешь? И тогда ночью - мольба о понедельнике! Обращение в
будущее: пусть будет непогода, пусть холод, но пусть - покой! Мольба о
покое, понимаешь?
- Вроде так...
- Только так и именно так!
- Ну а что потом?
- Потом - суп с котом, - чуть-чуть обиделся Ренат. - Это для меня
важно, подтверждает мою мысль. Попросту говоря, эмоциональный эффект
достигается симультанно со сдвигом по временной координате.
- Действительно, просто, как я, дурак, не догадался, - Матвей наконец
улыбнулся. - Обычный сдвиг по координате.
- Вот ты смеешься, а это чрезвычайно интересно!
- Кто спорит, - Матвей встал и взял Рената за плечо. - Пошли ко мне
завтракать, а то загнешься без жратвы, симультанный ты мой.
Ренат хотел пойти как сидел - в ватнике на голое тело, но Матвей
удержал его.
- Очнись, салям-алейкум, зима на дворе!
- Неужели? - Ренат подслеповато глянул в окно. - И правда - бело...
На улице он все приглядывался к снегу, вдруг заметил кошкины следы и
обрадованно закричал:
По кошачьим следам и по лисьим,
По кошачьим и лисьим следам
Возвращаюсь я с пачкою писем
В дом, где волю я радости дам!
И счастливо засмеялся, сморщив плоский носик. Глядя на него, Матвей
заставил себя тоже засмеяться, а Карат, услышав голоса, загавкал, тут же
раздался близкий вороний грай, и первая зимняя тишина заходила ходуном,
рухнула, рассыпалась, и вот так они вошли в новое время года.
III
- Товарищи, она действительно чудеса творит, то есть без всякого
преувеличения. - Семен вытер потный лоб и расстегнул воротник под
галстуком.
- Что это ты, Сема, вроде нервничаешь? - подозрительно сказал Костя.
- Ну при чем тут это, при чем? - Семен ослабил галстук и укоризненно
покачал головой.
Академик глубоко вздохнул и вяло откинулся в кресле.
- Хорошо, Семен Борисович, давайте ее.
Семен открыл дверь и крикнул в коридор:
- Антонина Романовна, заходите, пожалуйста.
Круглолицая женщина в темном платке, мужском пиджаке и длинной серой
юбке, в сапогах как вошла, сразу встала у порога и опасливо оглядела
кабинет, полный стеклянных шкафов с ретортами, пробирками и какими-то
блестящими металлическими инструментами, какие бывают у зубных врачей.
Женщина остановила взгляд на академике и его помощнике, сидевших за
длинным столом, и поклонилась:
- Здравствуйте вам.
- Проходите, Антонина Романовна, - Семен легонько подтолкнул ее к
столу.
Женщине можно было дать и сорок лет, и шестьдесят. Она села, сжав
колени, и стала теребить край пиджака.
- Ну, голубушка, расскажите о себе, - сказал академик и вдруг
старчески трогательно улыбнулся.
- Чего сказывать-то, - ответила похожей улыбкой женщина, - из
Семиряевки мы.
- А где трудитесь, кем?
- В совхозе у нас, скотницей, - она поправила платок и добавила: -
Имени Семнадцатого съезда совхоз. Речицкого района.
- Ну так, голубушка, покажите нам что-нибудь из своих умений. -
Академик вынул из наружного кармана пиджака очки и положил их на середину
стола.
- Двигать, что ль? - опасливо спросила Антонина Романовна, кивнув на
очки.
- Если сможете, - осторожно ответил академик.
- Не, очки не буду, жалко...
- А почему? - удивился он.
- Вещь нужная, а разобьются, - смущенно пояснила женщина. - Я ж как
двину, они и полетят... вона... в угол, - показала она в дальний конец
комнаты.
- А потише не получится? - иронично спросил Костя.
- Нет, никак не получится, - решительно сказала Антонина Романовна. -
А потом, у меня на них злости нету, от очков польза людям... Людям, -
поправилась опять смущенно.
- А вы обязательно должны разозлиться? - заинтересовался академик.
- Ага, - виновато кивнула женщина. - Лучше всего - если
по-настоящему. Но можно и так... невзаправду. Чтоб подумать - мол, ах ты,
зараза этакая, пошла с моих глаз... Ну и тогда выходит. А лучше -
взаправду. О прошлом годе у нас дожди были, а асфальт эвон когда проложить
обещались, еще при Хрущеве, а все нету его, асфальту, вот и застряла
машина. С картошкой машина-то, Витьки моего, старшего. А он и так
непутевый, а тут еще скажут - мол, все люди ездиют, а тебя, косорукого,
тягачом выволакивать надо. Такое меня зло взяло - я как глянула, так ее
будто танком потащило - метров на десять, - Антонина Романовна засмеялась
и сразу прикрыла род ладошкой.
- Ну хорошо, хорошо, Антонина Романовна, давайте все же попробуем...
ну вот хотя бы сей предмет, - академик поднял с пола на стол пузатый
портфель. - Тут ничего нет бьющегося, не бойтесь.
- Портфель? - как будто у самой себя спросила женщина и опустила
глаза. - Это ладно, это можно...
Она резко подняла лицо, из ее глаз полыхнула такая ненависть, что
Костя, как будто задетый взрывной волной, отшатнулся на стуле, чуть не
упал. Та же волна приподняла портфель над столом, перевернула и сильно
отбросила метров на пять. Он ударился в стеклянный шкаф, тот зашатался,
задребезжал, но устоял. Антонина Романовна тут же вскочила и побежала
поднимать портфель, бережно отряхнула его и поставила обратно.
- Извиняйте, если что...
- Антонина Романовна, если не секрет, - ласково сказал академик, - а
что вы подумали про этот портфель, за что на него разозлились?
- Чего ж секретничать? - женщина опять поправила платок. - Я
подумала, будто в нем все наши семиряевские похоронки собраны. Семьдесят
две за войну и еще две нынешние, с Афганистану.
- Спасибо, - тихо сказал академик.
- А скажите, Антонина Романовна, когда вы впервые заметили у себя...
дар? - спросил Семен.
- А когда Федор выпивать стал. В семьдесят первом году. Сорок лет
мужик был как мужик - ну, выпьет на праздник, и будя. А тут вдруг заладил:
"Гибнет, мать, хозяйство, пустит нас новый председатель по миру", - и так
каждый день, и все к злодейке прикладывается. Я уж ему говорила, говорила
и даже бить пыталась, только он здоровый у меня бугай - поди сладь с ним!
И вот как сейчас помню: прихожу с фермы, дело, значит, в среду, ясный день
на дворе, ни праздника, ничего, а он сидит, подлюка, в обнимку с
поллитровкой. Уж такое меня зло взяло! Я как глянула на ту бутылку - да
пропади ты пропадом! - а она, ровно птичка, порх со стола и в стенку! На
мелкие кусочки! Ох, я испугалась! А Федька, тот вообще онемел, только к
вечеру отошел... Ну мы, конечно, таились, не говорили о том даже ребятам
нашим... Но разве удержишься... Скоро на ферме ремонт был, ну и, конечно,
ушли ремонтники, а мусор оставили. А телята - они ж дурные, тычутся в
кучи-то, а там стекло, железяки... Я рассердилась - и весь этот мусор
сгребла... А одна наша баба увидела - и пошлопоехало... Потом привыкли.
Если там где бревно мешает или еще что - иной раз зовут да еще и деньги
суют, это ж надо! - Женщина опять засмеялась тихо и смущенно.
- Антонина Романовна, - вкрадчиво спросил Семен, - а если, допустим,
вы бы захотели поджечь что-нибудь, вот так, на расстоянии? А?
- Да чтой-то вы такое говорите! - возмущенно выпрямилась женщина. -
Мне такое и в голову не придет. Али я разбойник, поджигатель?!
- Не обижайтесь, Антонина Романовна, - поспешил успокоить академик. -
Это вопрос чисто теоретический... Ну-с, голубушка, больше мы вас не будем
задерживать... Вы где остановились?
- Да в этой... как его... номер у меня в гостинице... хороший,
чистый... Только скучно одной-то, все телевизор смотрю, уж надоело...
Товарищ ученый, - искательно обратилась она к академику, - вы, может,
замолвите где надо словечко, пускай меня домой отпустят, как раз картошку
убирать, а я тут прохлаждаюсь. Я уж покупки сделала, врачи ваши меня
обмерили всю как есть, можно мне домой-то?
Николай Николаевич вопросительно поглядел на Семена.
- Понимаете, Николай Николаевич, - торопливо пояснил тот, - Антонина
Романовна, собственно, находится в распоряжении группы профессора
Авербаха, а я, так сказать, позаимствовал временно, на день...
Академик недовольно покачал головой.
- Дело в том, Антонина Романовна, - мягко сказал он, - что науке
крайне необходимо знать все о вашем даре. Вы сейчас не прохлаждаетесь, вы
приносите огромную пользу науке, нашей Родине, понимаете? Считайте, что вы
выполняете задание особой важности.
- Ну что ж, - вздохнула Антонина Романовна, - если задание, я,
конечно, готовая.
Когда она вышла, в комнате повисла тяжелая тишина.
- Семен Борисович, у меня складывается впечатление, - сказал наконец
академик остраненным тоном, - что вы не понимаете стоящей перед нами
задачи.
- Ну почему же, почему? - засуетился Семен.
- Почему - это другой вопрос, - перебил его академик. - Нас
интересуют открытия и явления, лежащие за пределами современных научных
понятий...
- Но она пятитонный грузовик на десять метров швыряет, разве это
входит в понятия?! - вскрикнул Семен.
- Явление телекинеза всего лишь недостаточно изучено, но отнюдь не
отрицаемо наукой. Вот пусть Андрюша Авербах и изучает его, зачем лезть в
его работу. Помимо всего прочего, Семен Борисович, это неэтично.
Семен всплеснул руками, и его круглое лицо скривилось в обиде.
- Николай Николаевич, я действительно не понимаю! Это же как в
сказке: пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что! Я вам все что
угодно достану, я вам снежного человека на веревочке приведу, но я не могу
так, вслепую!
- Не обижайтесь, Семен. Я ценю вашу инициативу, но мы действительно
идем вслепую, - смягчился академик. - То, что мы ищем, не просто не лежит
на поверхности. Оно спрятано так, что о нем и слуха нет.
Он встал, медленно прошелся по комнате, остановился рядом с Семеном,
положил ему руку на плечо.
- Друзья мои, я оторвал вас от ваших лабораторий, от исследований, от
монографий, но я сразу предупредил: может быть, мы потратим годы впустую.
Мне-то было легче, чем вам, принять такое решение: в науке я сказал
достаточно. Может быть, все, что мог. Возможно, наше нынешнее дело -
просто стариковская блажь. Я не держу ни вас, Семен, ни вас, Костя.
Поверьте, если вы сейчас уйдете, я не обижусь, я пойму... Решайте.
Академик встал у окна, отвернулся, стал смотреть на улицу, словно не
желал смущать взглядом помощников, делающих выбор.
- Я остаюсь, - резко и как будто с обидой сказал Костя.
- Я тоже, - вздохнул Семен. - Только поймите, Николай Николаевич, мне
не очень-то сладко все время быть дураком с инициативой.
- Вы правы, Семен, - не отводя глаз от окна, сказал академик. -
Больше всего достается тем, кто что-то делает... Пока, - сказал он после
долгой паузы, - у нас есть одна зацепка, которая мне нравится: Зеркальщик.
Что-нибудь новое появилось?
- Практически ничего, - нервно отозвался Костя.
- А не практически? - настоял академик.
Костя пожал плечами.
- Вот что, Константин Андреевич, давайте-ка суммируем все то, что у
нас есть по Зеркальщику, и подумаем, как дальше быть...
- Одни сплетни есть, - вздохнул Семен.
- Сплетни из ничего не родятся, - почему-то весело сказал академик. -
Расскажите все сначала, может быть, мы что-то упустили... Сами знаете,
друзья, бывает, что бьешься-бьешься, а тот самый фактик-ключик давно у
тебя под носом лежит. И ждет, голубчик, когда ты его заметить
соизволишь... Итак?
- Итак, - подхватил Костя, - около года назад я впервые услышал о
Зеркальщике. К нам в клуб книголюбов захаживает забавный старикан лет
восьмидесяти, бывший гример из Малого театра. Он не член общества, никто к
нему всерьез не относится, но из клуба не гонят. Зовут его Панкрат
Иванович, а собирает он мистическую литературу начала века - всякую там
ахинею: столоверчение, видения Блаватской, тибетские тайны доктора
Бадмаева. Так вот, я пришел тогда в клуб вместе с другом, Сергеем
Прокофьевым, - слышали, наверное, фамилию, он из сагдеевского института.
Он всегда над дедом Панкратом посмеивается и в тот вечер тоже. Увидел его
- и сразу...
"Ну, ответь мне, мистериозный старичок, как твой друг и ровесник
Нострадамус смотрит на перспективы перестройки?"
Панкрат Иванович привык к беззлобным издевкам молодых библиофилов и
только слегка нахохлился.
"Перестройка, молодой человек, как любое грандиозное явление, суть
равнодействующая бесчисленных астральных тел. А по сему определенный и
сиюминутный ответ на ваш вопрос невозможен. Это будет шарлатанство. А вот,
скажем, ваша личная судьба вполне исчислима, вполне..."
"Дык ведь тута без кофейной гущи никак не раскумекать, а кофе нонеча
в дефиците", - опять засмеялся Сергей.
"Кофейная гуща - метод ненадежный, - вдруг перешел на шепот Панкрат
Иванович и приблизил лицо к собеседникам. - Ныне пришел человек, являющий
въяве лицо судьбы. Так-то, молодежь".
"Это как - въяве?" - тоже заговорщически зашептал Сергей, подмигнув
приятелю.
"А натуральным образом! Посредством зеркальца..."
"Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи? Так, что ли?"
"Вот именно! - тихо обрадовался старик и опасливо огляделся по
сторонам. - Вы смекните - откуда в сказках сие зеркальце пророческое? Ведь
из ничего и выйдет ничего, а если что-то есть, то, стало быть, из
чего-то..."
"Это, дедуля, нам не по мозгам, ты уж нам, лапотникам, попроще..."
"То-то и вижу, что не по мозгам! - озлился старик. - А дело это
потайное, его не каждому понять. Только одно скажу: уже пришел человек и в
руке его - Зерцало судьбы. Вот и смекайте, молодежь..."
И всегда словоохотливый дед Панкрат отвернулся от собеседников,
натянул на самые уши кепку и заспешил к выходу...
...Так я впервые услышал о Зеркальщике, - продолжал Костя. - И
конечно, сразу выкинул из головы стариковский треп. Но прошло месяца три,
и я снова наткнулся на этот слух. В молочном, в очереди. Сзади меня стояли
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг