поверьте, очень солидная, и планету для поселения власти подберут,
учитывая ваши пожелания. Возможно даже, - сейчас он сам верил в это, -
удастся оставить вас здесь, на Валькирии. Разумеется, в другом месте. -
Крис провел ладонью по лицу и добавил то, чего, может быть, не следовало
говорить. Но врать сейчас он не хотел и не мог. - Но если выяснится, что
кто-то из вашей семьи принимал участие в набегах на станции и рудники,
такие будут арестованы и отданы под суд, как это предусмотрено законом.
Мерридью поморщился. Ему явно не понравились последние слова Криса, и он
предостерегающе взглянул на босса. Но Кристоферу Руби было не до опасений
уаттского бичейро. Он описал главе поселенцев ситуацию так, как сам ее
понимал, исходя из норм действующего законодательства, и притом человеку,
не имеющему выбора. Это, по крайней мере, честно, а сделать больше было не
в его силах...
Старик пожевал беззубыми деснами и неожиданно сильным голосом произнес:
- Суму ему...
- Он опечален, - перетолмачил Мерридью.
- Я тоже, - искренне сказал Крис.
- Если бы дело было только в том, чтобы покинуть родные места, - продолжал
переводить бичейро, - то и это было бы трудно. Ведь у них нет никаких
припасов, никакой одежды, кроме лохмотьев, у них нет и оолов. Старик
говорит: как же они могут отправиться в такой далекий путь, когда на них
только лохмотья? Старик говорит, что дети замерзнут в вакууме
безвоздушного пространства.
Крис пожал плечами. Вуйк явно не выжил из ума. Но столь же явно не желает
ценить доброго отношения. Придуривается, тянет время, как... как злостный
неплательщик, пойманный судебным исполнителем.
- Я же говорю, - в его голосе впервые мелькнуло раздражение, - им
предоставят компенсацию. Откроют коллективный счет в Федеральном банке.
- И что ждет их на новых местах? - добавил Мерридью.
Ему было сейчас очень трудно. Каждое слово старика почему-то обжигало,
бередило в Остине нечто родное, словно бы таившееся доселе на генетическом
уровне. Переводя, он как наяву видел широкую, ревущую и стонущую реку,
слышал завывания сердитого ветра, гнущего до земли высокие, странно
вытянутые деревья и вздымающего высоченные волны. В нем проснулось вдруг
неприятно щемящее ощущение родства с этой живой мумией, будто его фамилия
была вовсе не Мерридью, а какое-нибудь варварское созвучие вроде Мамалыга,
Перебийнос или Галайда.
- На новых местах, - продолжал он, - голод и Лишайя уничтожат их. А они
этого боятся. Ведь их осталось совсем немного, тех, кто способен
продолжать род. Им хотелось бы, чтобы имя унсов не занес ветер времени...
- Я устал повторять, что никакой опасности нет, - сказал Кристофер Руби. -
Говорю в последний раз: оставаться здесь нельзя. Это самый верный путь к
гибели.
Тарас Мамалыга беспомощно поглядел на Криса. Перевел взгляд на Мерридью.
Тот явно сочувствовал ему, но от толмача было мало толку. Как бы он ни
старался, между вуйком Тарасом и строгим паном парубком оставалась
глубокая, непроходимая пропасть, через которую невозможно было перекинуть
мост. Вуйк Тарас ощупью сделал попытку перейти ее, но почувствовал свое
бессилие и обернулся к двум молодшим вуйкам. Они вполголоса поговорили меж
собой, и глаза вуйка наполнились слезами. В его словах, обращенных к
Мерридью, звучало глубокое и горестное недоумение.
- Мы должны умереть? Великий Отец хочет этого? - спросил он.
Театральная напыщенность его голоса уже начинала. бесить Руби. В конце
концов, это не театр, а жизнь.
- Вы должны подчиниться закону. Только и всего. Решайте: да или нет?
- Обождите, босс, - громче, чем следовало бы, сказал бичейро. - Он не
может решать один. Раньше мог. Теперь нет.
- Черта с два! У него доверенность от всех родственников; он правомочен
представлять их интересы...
- Теперь нет, - настойчиво повторил Мерридью. - Он начал войну с
равнинными людьми, он договорился о помощи с горцами, но помощь не пришла,
а равнинные, оказывается, друзья главы миссии. Он больше не вправе быть
вуйком. Поэтому он порвал свою бумагу. Решать должны все. Если род Мамалыг
согласится с повелением Отца, все уйдут; если нет - все останутся; а если
Отец хочет их смерти, они готовы умереть здесь...
Крис шумно выдохнул воздух.
- Стоп, - сказал он, скорее себе, нежели толмачу. - Не о чем говорить. Он
хочет посоветоваться с родней? Пускай советуется. А мы уходим. Уходим,
Остин, - с нажимом повторил он.
- Погодь, хлопче, - скрипнуло с лавки; с неимоверным усилием поднявшись на
ноги, старец, поддерживаемый под локти двумя младшими вуйками, приблизился
к гостю вплотную и неожиданно крепко ухватился за его плечо. - Отведи-ка
дидуся до тыну. Дидусь тебе щось скаже...
Оказывается, Тарас Орестович не только понимал, но и недурно изъяснялся на
вполне приличной лингве.
Морщась от затхлого старческого дыхания, Кристофер Руби подчинился.
Увязавшийся было следом Остин был остановлен неожиданно властным взмахом
иссохшей руки.
- Я вже старый, - сказал вуйк Тарас, когда никто уже не мог их слышать. -
Никогда не казав я ничего, в чем не был бы уверен. Но мы вже мертви. И
диточки наши мертви. Послухай, сынку, мерця, може, тебе сгодится.
Он натужно закашлялся, перевел дух.
- От скажи, хлопче, чего б старому. Тарасу не помереть от той Лышайци, як
Чумаки померли, як Ищенки, як молодые Мамалыги, что в новых градцях жили?
Та ж и добре жили, уже и с отаманом Сийтенкой подружились, дары йому
свезли, а он - нам. И гарни, казалы, дары! Всем и чоботы булы, и ковдры з
узорами, и сорочки, и еще много чего. - Старец сладко прижмурился, как
худой облезлый кот на сметану. - Та старый Тарас на броде осклизнулся,
оольна горячая напужалась, воз перевернула. Унес Лимпопо-струмок
Сийтен-кины дарунки, ничего Мамалыгам не досталось. Из других родов
поделиться хотели, молодым нашим принесли, а нам, старым, навищо? Аж от
мисяць у неби на чверть не подрос, как прийшла до унсов Лышайця. Чуешь,
хлопче? До Чумакив прийшла, до Ищенкив, до Коновальцив, до молодых
Мамалыг... а нас обминула! С чего б так, сынку?
Крис слушал, мало что понимая, но то ли от тона вуйка, то ли от чего-то
еще, пока неясного, его мало-помалу начинала пробирать жуть.
- А як обминула - аж тут жовниры отаманови! Ни скотину выпасти, ни
хлебушко снять не дозволяют... И де ж тот Сийтенко таких нашел? Все - один
в одного, с лиловыми харями, як после Лышайци. Разумей, сынку! Как таку
сотню собрать, да быстро? Чи, может, покрасили их для смеху? Или давно
знав отаман Сийтенко, что на унсив Лышайця впаде? - Он опять стал кашлять
и кашлял долго и страшно, а у Криса под ложечкой вдруг проклюнулась
холодная-прехолодная змейка и потянулась к сердцу.
- А еще до Лышайци так было. Заночевал у нас дгаа-побратим, он и поведал.
Угощал, говорит, Сийтенко усю Дгахойемару лепешками особыми да взваром
смачнющим. Плямами шли потом побратимы, и женки их, и детки, два дня
трясло их усих, а на третий трясти перестало, и плямы ушли, и не помер
никто. От и разумей, хлопче. И головному гетьману пану пидполковнику
передай. Може, и сдурел Тарас на старости лет, що таки думы думает, а
може, и ни. А только земляне мы, и ты, и я. Мешаем мы им.
Старец вдруг засмеялся - страшненько засмеялся, и Криса затрясло.
- Ни, не мы, сынку. Нас нема уже. Вы мешаете. Ваша черга.
Он помолчал и раздельно произнес на чистейшей лингве:
- Ваша очередь!
Оттолкнув Криса, вуйк Тарас на удивление твердо, лишь чуть пошатываясь,
проковылял к лавке. Один из младших старейшин почтительно подал ему
пистолю. Мамалыга с видом знатока оглядел зброю, уставил дуло в небо,
глубоко вздохнул...
И грохнуло.
То, что произошло потом, случилось так внезапно, что ни Мерридью,
многократно рассказывавший об увиденном в Уатте, ни Кристофер Руби в
официальном рапорте, впрочем, оставшемся под сукном, не сумели вспомнить
точную последовательность событий. Оба, не сговариваясь, ограничились
краткой констатацией: начался бой.
Но это не было боем.
Просто прямо из-под земли неожиданно, словно медведи из берлог, перед
синайским заслоном взметнулись люди. Видимо, кротовьи ходы были прорыты
заранее. Еще не стихло эхо выстрела, как они бросились вперед с почти
неправдоподобной, невероятной для источенных голодом полутеней ловкостью и
быстротой сытых, отлично отоспавшихся мвинья. А из ворот уже бежали
женщины и дети, которым мужчины расчищали дорогу.
Ни у кого из них не было "брайдеров", но тяжеленные рушные картечницы все
равно были бы сейчас бесполезны, зато не меньше десятка унсов, бегущих
впереди, имели грубо сработанные пистоли и самопалы, и разрозненные
выстрелы в две секунды разметали первую линию захваченного врасплох
кордона. Растерянных сипаев рубили и кололи бегущие вслед за передовыми,
вооруженные кто саблями-корабелями, а кто и домашней утварью, способной
хоть немножечко убивать, - серпами, топорами, ножами.
Спаситель Криса, быстрый Атту Куа был убит наповал сразу. Он попытался
дать очередь, но автомат вышел из строя в самый неподходящий момент, а
онбаши, получив выстрел из пистоли в упор, отлетел на три шага в сторону и
остался лежать на краснеющей вытоптанной земле.
Карабин Ккугу Юмо оказался куда надежнее. Первым же выстрелом сотник убил
мохнорылого, затем был отброшен прочь, перекатился кошкой и продолжал
вести стрельбу лежа.
Прорвав заслон, унсы бросились через поле.
Мужчины и женщины несли на руках маленьких детей и стариков, слишком
слабых, чтобы бежать. Никем не ведомые, они - инстинктивно или по уговору
- стремились к такому близкому лесу, надеясь, что хоть кому-то
посчастливится уйти от погони, запутав следы меж деревьями.
Они зря надеялись. Замешательство вышколенных сипаев было недолгим. Унсы
не успели и на десяток шагов углубиться в высокую, перезревающую пашаницу,
а с трех сторон уже отрывисто залаяли карабины.
На лицах сипаев не было злобы. Напротив, они глубоко сожалели, что Дряхлые
нарушили приказ изицве, тем самым вынудив их открыть огонь. Они
действовали слаженно и четко, точно на стрельбище с глиняными мишенями,
хотя от раскалившихся карабинных стволов их сведенные судорогой, руки
покрывались волдырями.
Будь у них больше исправных автоматов, все было бы кончено в две-три
минуты, но примитивные гладкостволки необходимо было перезаряжать, и унсы,
казалось, имели шанс.
Сипаи стреляли во всех подряд - в старых мужчин и в молодых мужчин, в
бегущих женщин и в раненых женщин, с воплями ползающих меж изломанных
колосьев. Ничего не видя и не слыша, они преследовали мохнорылых,
останавливаясь только для того, чтобы перезарядить карабин или разрядить
его в уже упавших, но еще выказывавших признаки жизни нарушителей приказа.
Кое-кому из унсов, бежавших впереди, удалось достичь опушки леса, и они,
упав лицом в ручей, жадно хлебали воду. А затем попытались задержать
сипаев редкими выстрелами, пока другие, кому повезло прорваться,
скатывались с откоса.
Из почти сотни до русла ручья добралось не более сорока.
"Это была бойня", - говорил через три дня Мерридью, кружку за кружкой
хлебая нелегальный самогон в "Баядерке", и плакал.
Это действительно была бойня.
Возле самой реки сипаи догнали старика, несущего на плечах девчушку лет
пяти. Одним ударом ттая Ккугу Юмо убил вуйка, а сипай, бежавший за ним по
пятам, коротким тычком ствола забил и ребенка. Чуть дальше двое мохнорылых
с саблями, встав спина к спине, пытались хоть немного задержать погоню и
дать возможность спастись тем, кто успел уйти в лес. Сипаи, казалось,
пронеслись мимо, но один из унсов упал; другой, весь в крови, каким-то
чудом еще держась на ногах, размахивал корабелей.
Ккугу Юмо в упор застрелил его.
Уже почти на опушке сипаи нагнали группку из шести женщин и двух
мальчиков; прижимаясь друг к другу, они лежали в траве, не в силах бежать
дальше. Одна из женщин прижимала к себе мертвого младенца. Огонь не
стихал, пока все шесть женщин и один из мальцов не застыли в кровавой луже.
Другому удалось уползти в кусты.
Крис и Остин, бессмысленно бежавшие по следу кровавой волны, нашли его
шагах в десяти от убитых, маленький унс забился под выпирающий корень
дааб-ба. Крис вытащил его, перепуганного, похожего на изнуренного, по уши
измазанного кровью гнома. Ккугу Юмо, приблизившись, покачал головой и
отошел, не сказав ни слова...
Вряд ли кому-либо удалось укрыться в лесу. Погоня вернулась быстро и
присоединилась к тем, кто поливал свинцом небольшой овражек, в котором
нашла укрытие часть беглецов. Около двух часов продолжалась непрерывная
стрельба, пули взрывали грязь, вокруг оврага нарос целый вал липкой земли;
время шло к вечеру, и сипаи подползали все ближе и ближе. Понемногу
ответный огонь ослабевал и наконец совсем затих.
И тогда Ккугу Юмо издал гортанный клич.
Стрельба прекратилась.
Над бывшими угодьями рода Мамалыг, над ручьем, над неубранным пашаничным
полем, над сожженной мельницей внезапно наступила тишина, какая-то
небывалая, жуткая тишина.
Г'ог'ия спустилась с заоблачной высоты, низко пролетела над оврагом,
словно присматриваясь, и опять взмыла в небо.
Время шло, солнце почти касалось земли, одно-единственное пушистое облачко
пересекало его медно-красный диск.
Ккугу Юмо поднялся с травы, а за ним, не дожидаясь команды, стали по
одному подниматься сипаи, и вот вся сотня нгандва осторожно и неторопливо
двинулась к оврагу, крепко сжимая в руках карабины.
Но и тогда ничего не произошло.
Тесным кольцом обступили нгандва овраг, постояли так некоторое время в
молчании, а затем кольцо распалось.
Сипаи повернули обратно.
Подошел Крис, опираясь на Мерридыо - на бегу он еще раз подвернул
многострадальную лодыжку. Могучим дали дорогу, и они остановились на краю,
глядя на трупы двадцати двух мужчин и женщин.
Смотрели долго.
Но вот зашло солнце, с востока налетел и быстро окреп прохладный ветерок.
Наступили тихие, бархатные сумерки.
- Переведите ему, Остин, - тихо сказал Кристофер Руби. - Большой Могучий
будет знать все, что произошло здесь. - Горло перехватило, и он всхрипнул.
- Войсками Сияющей Нгандвани убиты мирные колонисты. Унсы, земляне и
граждане Галактической Федерации. Это очень плохо.
Мерридью произнес несколько протяжных фраз. Ккугу Юмо, кивнув, откликнулся
целой серией мелодичных звуков.
- Он полностью согласен с вами, босс. Он говорит, что сердце его стонет от
горя. - Глаза бичейро округлились. - Это пятый мужской тон, тон скорби и
чести... Он говорит правду, босс.
- Плевать. Переводите дальше. - Крис слышал себя словно со стороны и мог
лишь поражаться спокойствию своего голоса. - Данное преступление подпадает
под действие... - мерный шелест юридических формулировок напоминал шорох
осыпающейся глины... - статьи тридцать первой Особого полевого уголовного
кодекса для Внешних Миров...
Мерридью запнулся.
- Я не могу перевести. В их языке нет этих слов.
- Переводите как можете, Остин... Нет. Скажите так: через две недели
сардар Ситту Тиинка будет гнить в позорной яме. А этой скотине лично я
обещаю не простой, а зазубренный кол в жопу. Надеюсь, эти слова в их
долбаном языке имеются? С большими, оч-чень большими зазубринами!
- Это страшное оскорбление, босс, - чуть виновато сказал Мерридью. - Не
знаю, как вас, а меня на Пампасье ждет девушка...
- Хорошо, - рявкнул Крис. - Скажите как, и я произнесу сам!
Бичейро ощерился.
- Да ладно, босс, чего уж там. Сами с усами... Он защелкал по-птичьи, не
отводя глаз от медленно сереющего лица Ккугу Юмо. Сотник слушал и каменел.
Затем кратко щелкнул в ответ.
- Он спрашивает, хотите ли вы еще что-то сказать.
- Да, хочу! - Криса несло. - Скажите ему, что сидеть на колу долго и
больно. У него будет время вспомнить убитых детей.
Выслушав следопыта, Ккугу Юмо медленно кивнул.
- Изицве Ситту Тиинка, - сизые губы его едва шевелились, но голос был
отчетлив, - тту утьюнгу аали дгавинья. Импунгу Ккугу Юмо в'аали айта
тарьярра ут'ту. Ккугу Юмо мг'гао рэстаито. Пунгу сипай-ти ат ту тьюнгу. Йе
изицве Ситту Тиинка вэйто тампи, йейа им-пунгу Ккугу Юмо айахо оайо. Ккугу
Юмо мг-мг-уттуа йарри'аа!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг