потом он бросал наземь остальных, всех, кто подходил спереди и прыгал
сзади. Одного за другим и всех сразу. Даже Большого Джаргджа из Тун-Кая. И
ни один бумеранг не ударил его, и стрелы летели мимо. Пока мы нападали, Он
отражал и разил, но был незрим, словно ветер. А после снова явился во
плоти, привел нас в чувство и спросил: почему?
Молчание слушающих было подобно безмолвию полнолунной ночи. Даже
неугомонная мелкота притихла, никак не смея поверить в чудесно сбывающуюся
сказку.
Лишь много ударов сердца спустя Вещий нарушил тишину.
- И что же?
Кайченг шумно, по-кунпинганьи вздохнул.
- Мы не стали отвечать. К чему? Он знает все и так. Мы преклонили колени -
все, кто был там, даже те, кто пришел ради того, чтобы ничему не поверить.
Он отказывался открыться, но наша мольба была искренней, и покорность
раскаявшихся не отвергли.
- Открыл ли Он, где Дархай? - тихо вопросил слепец.
- Отдал ли Он приказ? - хрипло прорычал Однорукий Крампъял, бывший до
увечья кайченгом поселка.
- Да, - чуть встряхнул лохматыми кудрями гигант. - Он приказал идти в
руины и собирать бесполезное. Это странный приказ. Простым умом не
постичь, для чего. Но Он сказал, что знает, где Дархай. И тогда мы - три
десятка, и еще полдесятка, и трое - дали клятву на верность Ему. Именем Ю
Джуга присягнули мы, от себя и от наших поселков.
- Во благо поступили вы! - торжественно одобрил Вещий. - Не нам задавать
вопросы Ему. Ибо Он есть...
И не досказал. Не сумел. Не смог. Слабый голос его утонул в рыке
Однорукого:
- А-Видра, и только Он, и кто, кроме Него?!
ГЛАВА 4
"И ТРИЖДЫ МЕРТВ НЕ ИМЕЮЩИЙ МЕЧТЫ!.."
Земля. Месяц звонкой травы. Люди аршакуни
19 июня 2233 года по Галактическому исчислению
Травы звенели. Иссыхающая в нещадном жару, степь мечтала о влаге. Мечтала
без надежды. Пролетела быстрая вода и сгинула, и еще неблизко было до
освежающих ливней месяца усталого зноя. Когда солнце докарабкалось до
зенита, все живое, все шуршащее, снующее и ползучее зарылось в землю,
пережидая ярь.
Кроме людей. Колонна носильщиков, согбенных под тяжестью неудобных
угловатых тюков, медленно и упорно ползла по ломким, скрежещущим под
босыми ногами травам, стремясь добраться до лагеря. Там тень. Там вода.
Там накормят и позволят отлежаться под навесами, блаженно вытянув
истоптанные, гудящие от усталости ноги...
Иные из бредущих, самые смелые, бормотали сквозь зубы невнятные проклятия.
Но - тихо. Так, чтобы не услышали сопровождающие колонну всадники. Нельзя
браниться. Тех, кто бранится, бьют хлыстом. Не сдержавшихся повторно -
лишают воды. Провинившихся трижды - карают. Носильщики видели уже, как
умеют карать всадники, и потому не роптали в голос.
Разъедая почти ослепшие глаза, капли пота скатывались по лбам из-под
ременных повязок, удерживающих тюки; ошпаренные солнцем спины взбухали
мгновенно лопающимися волдырями, и все труднее становилось идти.
Но лагерь был близок. Сто шагов. Передышка в пять вздохов. Еще сто шагов.
Опять передышка... и вот уже первые палатки. Ну! Еще! И еще шажок! Немного
осталось! Немного... и вот уже тюки опускаются на вытоптанную траву,
осторожно, чтобы не повредить содержимого, а люди, понурившись, не имея
сил даже и радоваться завершению мук, бредут к навесам, где ждут их уже
лохани, полные горячей, прогорклой, но такой желанной воды... а чуть позже
туда будут принесены и чаны с варевом. Все! До завтра всадники никуда не
прикажут идти. Отдых заслужен, и уже никто не шипит вполголоса ставшие
ненужными слова обиды и гнева...
Спешившиеся сторожа тоже рады. На глазах у носильщиков они не позволяют
себе слабости. Бросив поводья подбежавшим лагерным, они чинно,
перекидываясь нарочито веселыми шутками, расходятся по палаткам. Их труд
на сегодня не окончен. После трех часов дремоты придется заступать в
охранение. Им нельзя отдыхать. Они не носильщики. Они - полноправные люди
аршакуни, и поэтому их ноша должна быть тяжелее ноши иных, не в пример
слабым, чей удел - лямка и ноша на спине.
Лишь один из них, судя по всему, предпочел бы сейчас снова оказаться в
пылающей печи степей, да подальше. Чтобы не глядеть в бешеные синие глаза
девушки, преградившей ему путь. И товарищи смущенно торопятся отойти,
оставляя парня наедине с яростной златовласой всадницей.
- Я ждала тебя, Андрэ! Я ждала до рассвета! Ни слова в ответ.
Парень мнется, старательно отводя глаза.
- Почему, Андрэ?!
Гнев девы передается ярко-солнечной, в цвет волос наездницы, кобыле. Она
прядет ушами и, коротко, с ненавистью проржав, напирает грудью на виновато
переминающегося человека. Это боевая лошадь; ей ничего не стоит смять
хрупкую плоть и размесить ее по траве твердыми копытами.
И хозяйка почти не старается сдержать кобылицу.
Она очень красива, дева, восседающая на солнцешерстном злом звере. Так
красива, что даже ко всему, кроме воды и отдыха, равнодушные носильщики,
отказывая себе в лишних мгновениях блаженства, распахнули глаза и
приоткрыли щербатые рты. Точеное, слегка скуластое лицо цвета темного меда
словно светится изнутри; пухлые губы не испорчены даже гримасой обиды. И
тяжелая волна совсем чуть-чуть подвыгоревших волос, искрясь в лучах
солнца, окутывает всадницу, плотной накидкой защищая спину от зноя...
- Почему, Андрэ?!
По-прежнему - молчание вместо ответа. Парень тяжко вздыхает, косясь на
приятелей, уже пустивших по кругу чашу с квасом. По лицу видно: он жалеет,
что когда-то родился. Ему нечего ответить.
И бешенство в синих озерах сменяется бурей.
- Она?.. - неожиданно тихо и хрипло сползает с девичьих уст, и простое
слово похоже на брань, за которую карают носильщиков.
Юноша понуро молчит.
- Она! - звонко выкрикивает дева.
И тонкий хлыст, просвистев в стонущем от зноя воздухе, крест-накрест
перечеркивает алыми полосами редкобородые щеки. Парень не отшатывается,
он, похоже, рад каре. Глаза не задеты, но лучше лишиться зрения, чем хотя
бы раз в жизни столкнуться взглядом с таким прищуром, похожим На небесный
плевок...
- Йих-хха!
От удара пяток гулко екают конские бока.
- Й-ай-их-ха-а! - мечется в ополоумевшем поднебесье пронзительный визг.
Сбивая с ног неосторожных, не успевших отпрыгнуть, златовласая мчится к
центру становища. На скаку сбрасывает себя с конской спины. Не глядя,
отшвыривает стража, попытавшегося заступить путь, и влетает в большой
шатер - единственный на весь лагерь настоящий шатер, почти втрое
превосходящий размерами самую вместительную из палаток.
Ярость подкрашивает синевой прохладную тень.
- Я ненавижу тебя, мать!
Но женщина, раскинувшаяся на ложе, не реагирует. Ей не до того.
Облокотившись на войлочный валик, она полусидит, по пояс укрытая широким
покрывалом. Руки ее расслабленно раскинуты по сторонам. Легкий жилет,
накинутый на голое тело, нисколько не стесняет тяжелые, слегка обвисшие
груди. Глаза женщины полуприкрыты, губы мучительно изломлены, она дышит
тяжело и размеренно, а ниже пояса, там, где покрывало возносится холмиком,
нечто медленно шевелится.
- Ненавииижу!
Вихри разбиваются о скалу. Сидящая запрокидывает голову, дыхание ее
становится чаще, прерывистее, скулы затвердевают, и серебряно-седая прядь
падает на лоб.
- А-х-хххх!
Золотоволосая озирается, уже не сознавая, что происходит.
Шаг к ложу.
- Стоять! - хлестко щелкает окрик.
Синее пламя никнет, споткнувшись о серо-голубой лед. Веки той, что на
ложе, почти сомкнулись, и тяжелый укол невидимых зрачков, впившись в лоб
златовласой, заставил ее пошатнуться и замереть.
- Еще, малыш, еще! Аааах-х!
Напряженные черты полулежащей обмякли. Глубокий вздох освобожденно
вырвался из груди, а из-под покрывала вынырнуло курносенькое, совсем юное
девичье личико. Спустя миг и вся она, худенькая и нагая, выбралась из
душной тьмы и свернулась клубочком, припав к плечу среброволосой,
подставив под медлительно-нежные пальцы крохотную тугую грудку с
малиновым, похожим на вишню соском.
- Успокоилась? Теперь говори.
Голос владетельницы шатра очень походил на голос той, что посмела нарушить
покой, разве что несколько ниже и бархатистее. Вообще, во всем, до мелочей
походили юная и зрелая одна на другую; их можно было бы счесть сестрами,
если бы кожа старшей не была чуть пошершавее и суше, а золото походило на
серебро.
- Я ненавижу тебя! - вновь прозвучали жуткие слова, на сей раз - вполне
спокойно. Внятно. Осмысленно.
- Опять? И за что же на этот раз? - Гнев девы, кажется, забавлял
сребровласую. Она не сердилась!
- Андрэ! - бичом ударил крик.
- А! Понимаю. Теперь, значит, Андрэ. Ну а почему же ты снова решила
ненавидеть меня?
- Ты лежала с ним. Ты, - еще один крик-щелчок.
- Лежала. В награду за доблесть.
- А после? Второй раз, и третий, и вчера? Ведь он вчера был с тобою?
- Допустим, Яана. Даже наверняка. И что же?
- А то, что он не пришел ко мне!
- К возлюбленной Звездного?
Она явно веселилась, дразня дочь. Легкая улыбка то и дело появлялась в
уголках губ, а пальцы тем временем мяли и гладили почти утонувшую в узкой
ладони грудь курносой, и девчушка время от времени тихонько повизгивала.
- Мать! - Янтарно-загорелое лицо Яаны потемнело. - Ты сама знаешь, что это
не так. Звездный далеко. Может, его уже и нет. И ты сама велела мне пойти
с ним!
- Это верно. А разве тебе было плохо?
- А? - На миг Яана растерялась. - Нет. Мне было хорошо. Но он не здесь. И
я хочу тех, кто близко. Я хочу Андрэ! Зачем он тебе?
- Во-первых, затем, что его имя Андрэ, - с неожиданной серьезностью
ответила седая, и по лицу ее видно было, что это не ложь. - Впрочем, тебе
не понять. С тебя довольно, что из нас двоих он хочет меня.
- Лжешь!
- Ты думаешь, Яана? Малыш! - Среброголовая приподняла руку, освобождая
курносую. - Кликни Андрэ, да поживее!..
И худышка мигом выбежала прочь, лишь входной полог колыхнулся вслед...
Прежде чем успела ткань успокоиться, вызванный явился.
И встал на почтительном расстоянии от ложа, стараясь не встречаться взором
с Яаной.
- Ты звала, Старшая Сестра? - Крестообразный рубец мешал ему говорить
внятно.
- Звала, Андрэ. - Голос среброголовой был не просто спокоен, но, пожалуй,
даже и равнодушен. - Яана сердита. Ты избегаешь ее. Неужели моя дочь тебе
противна?
- Нет! - вскинулся юноша. Так неложно, что глаза златовласой на частицу
мгновения потеплели.
- Тогда она - твоя. До возвращения Звездного. Разве могу я хотеть дурного
дочери? Но... - лежащая откинула покрывало и удивительно гибким движением
скрестила ноги, - дорогу сюда забудь. Людям аршакуни следует помнить о
целомудрии...
Андрэ замер. Лицо его побагровело, и рубцы вспухли мелкими капельками
крови. А потом он упал на колени. Чего никогда не делают люди аршакуни.
- Старшая Сестра! - почти прорыдал юнец. - Не гони меня. Не гони. Не гони
меня, Старшая Сестра!..
И вот теперь-то улыбка лежащей стала явной. А голос - грудным и тягучим.
- Разве я гоню тебя, маленький? Ну-ка, назови меня так, как можно тебе...
- Не гони меня, Эльмира! - Юноша почти плакал.
- Эльмира? Разве так нужно? Скажи, как ночью, я разрешаю...
- Лемурка, не гони меня... - уже со слезами.
- Я не гоню тебя, Андрюша. Мой Андрюша... - Голос среброволосой сделался
зовущим, и смысл слов перестал быть важен. - Иди ко мне, ну иди же
скорее...
Тело ее напряглось, каждая часть его заиграла, зажила; ноги медленно
раздвинулись, чуть согнувшись в коленях, и слабый, сладковато-приторный
запах ударил в ноздри, бросив рыдающего юнца на ковер, и ползком поволок
его к ложу, словно невидимый аркан...
Глаза Яаны остекленели.
- Стой! - Эльмира натянула покрывало до плеч. - Придешь вечером. Можешь
идти.
Поглядела вслед. Пожала плечами:
- Вот так, дочь. Что скажешь?
- Я скажу... - тихо, нараспев и оттого вдвойне страшно выдавила Яана. - Ты
всегда унижала меня. Всегда. Ты отбираешь тех, кого хочу я. Ты отдала меня
Звездному, которого я не хотела. И еще ты отдала Звездному знак власти,
который обещала мне. Ты поганая сука, и я не прошу тебе ничего, Старшая
Сестра...
- Молчать!
Жесткая сила приказа не допускала и намека на тень ослушания. Легко,
резвее курносенькой худышки, Эльмира взвилась с ложа, единым прыжком встав
лицом к лицу с дочерью.
- Девчонка! Вот сейчас ты и впрямь ненавидишь. Ох как ненавидишь! Будь я
на твоем месте, я сказала бы: возьмем мечи и выйдем в степь. Ну, пошли?!
Неуловимо быстрое движение; невесть откуда взявшийся короткий меч лег в
руку Старшей Сестры, и ярость во взоре златовласой испарилась, начисто
вымытая ужасом.
- Что ты, мама?!
Дева рванулась к выходу - и не успела. Резкий рывок изящных, почти
стальных пальцев, и вот она уже отброшена на влажное материнское ложе.
- Ты назвала меня сукой, дрянь! Меня! Что ты понимаешь? Что ты вообще
можешь понять?! Ты, рыжая стерва, неспособная отбить мужика у меня,
старухи! И знаешь почему? Потому что тебе просто хочется, и ты даешь, а я
делаю из мальчишек мужчин, и они чувствуют это!..
Зарывшись в войлочные подушки, Яана дрожала всем телом, и никто сейчас не
назвал бы ее красивой.
- Ты боишься! От тебя завоняло, как от падали, едва речь зашла о мече! А я
уже не могу без меча, тебе ясно?! Почти двадцать лет я не женщина, я даже
не человек! Я - Старшая Сестра, хочу того или нет... И чтобы хоть
ненадолго забыть об этом, я кидаю под себя мальчишек и имею их, как хочу,
но все равно наступает утро, и я опять - Старшая Сестра!..
За шевелящимся пологом мягко шлепнуло тяжелым о твердое: рухнул без чувств
страж, услышавший крик всегда спокойной Старшей Сестры. И она взяла себя в
руки.
- Пойми: в одной руке - ты, бесхвостая лягушка, в другой - меч, а вокруг -
только смерть. А я обязана была выжить, потому что у меня была ты, и еще
потому, что люди смотрели на меня и надеялись. Тебе ясно? Надеялись! И я
выжила и заставила выжить других, и знаешь почему? Потому что у других
была только надежда, а у меня была мечта. Мечта, Яана!..
Захлебнувшись, Эльмира умолкла. Сбросила безрукавку, оставшись совсем
обнаженной. Провела ладонью по лицу.
- Ты ведь никогда еще не убивала, разве нет? Ты даже не хотела смотреть,
как это делают другие! Еще бы! Принцесса боялась запачкать ручки. А я не
боялась. Мне нельзя было бояться. И я рубила головы!..
Среброволосая резко выкинула вперед ладони, едва не задев Яану, и та
отшатнулась, вжавшись в войлок.
- Я рубила головы этими самыми руками! Людям, которые верили мне и любили
меня! Ты можешь понять, что это такое?.. Я убивала их не за измену, не за
подлость, а потому, что им было не под силу мечтать!.. И остальные
учились, если хотели жить! Ты этого не помнишь, ты росла уже с мечтой. С
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг