Теперь разве что шпанюки-шестерки, едва-едва выбившиеся в люди из лохов, и
то не все, а самые тупые, могли питать какую-то надежду. Да еще пидоры. Но
они, мало терявшие при любых вариантах, ни на что и не обращали особого
внимания, а суетились под клиентами в обычном темпе, словно и не замечая
тяжелой тишины, пропитавшей духоту коридоров.
Братва расползлась по нарам, глуша тоску, и то тут, то там время от
времени возникали - пока еще сквозь стиснутые зубы - тихие, шепотливые, но
очень нехорошие базары...
Катили на пахана. И ему было известно об этом.
В три пополудни у первого подъезда протрубил рог: фраера изволили наконец
прислать парламентера.
Спустя несколько минут безоружный фраерок с белым флагом был встречен у
входа и препровожден в башню.
А в четыре пахан объявил сходняк.
Кряжистый и седой, с малоподвижным, почерканным бугристыми шрамами лицом,
прикинутый строго по закону - в единственный на хазе костюм с галстуком в
тон, он сидел под мраморным изваянием Хранительницы, возвышающейся в
межоконном проеме, и медленно оглядывал собравшихся.
И сквозь тяжелый прищур набрякших век наряду с беспокойством сквозила
гордость.
Было чем гордиться? Лучшая кодла зоны, не имеющая равных даже среди дурных
хаз на той стороне залива, сидела именно за этим столом; пахан расчетливо
не жалел дувана, сманивая к себе всякого, чье имя прогремело на
толковищах; умный, он жертвовал долей, приобретая неизмеримо большее.
Недаром паханы ближних хаз, да и не знающие закона блатные Поскота все
опасливее и опасливее косились на венчающую бульвар почерневшую от давнего
огня корону трехбашенной хазы.
Отборные урки сидели здесь - все, как один, невзирая на удушливую жару,
затянутые в кожу, соответственно случаю, все - с массивными цепями на
мощных шеях, почти все - с золотыми же браслетами.
Иным из них не западло было бы и основать собственную хазу: на первый же
свист отозвалось бы немало братвы. Однако же доныне такого не бывало ни
разу, и этим тоже по праву гордился пахан. И хотя облом последних дней
изрядно поколебал веру братвы в паханский фарт, но пока что авторитеты,
все до одного, привычно опускали глаза под пудовой тяжестью взгляда того,
кто возглавлял стол.
А перед ними, спиной к двери, стоял посланец - парень в начале пути, не
более пятнадцати весен от роду, но до краев наполненный силой. Меховая, из
шкуры дикого дворового кота безрукавка чуть прикрывала широкие плечи, и
еще были на нем узкие брюки, некогда именовавшиеся джинсами. Они были
ветхи, но посланец, видимо, гордился ими и не раз уже обновлял, ставя на
прорехи домотканые заплаты.
И был он единственным, не опустившим глаза под изучающим прищуром пахана.
- Говори! - дозволил пахан.
Посланец расправил плечи и стал словно бы выше ростом.
- Так говорит Старшая Сестра! - начал он, и с каждым словом голос его
делался все звонче. - Люди правды пришли не по ваши жизни. Люди правды
хотят выкупа. Тогда они уйдут.
Братва коротко переглянулась.
И сам пахан чуть приподнял бровь, изумленный.
Выкуп?! Неслыханное дело! Не было такого, чтобы фраера наезжали на
бригадных, потому они и фраера. Ужели мир перевернулся? Но если так, то,
значит, ничего не потеряно и зря погибли кореша на разборке. Выкуп есть
выкуп, и фраера ответят потом...
- Чего не хватает людям квэхва? - доброжелательно улыбнулся пахан. - Есть
у нас прикид - можем поделиться. Найдутся и лишние лохи, способные
пахать...
И вновь братва перекинулась многозначительными взглядами вполприщура.
Умен пахан! Самое ценное, что держит хаза, назвал он, не затягивая базара,
но и самое бесполезное для фраеров. Кому неведомо, что прикид козырных не
носят они, лохов же не держат и не желают держать?
Посланец покачал головой.
- Чего же хотят люди квэхва?..
И посланец назвал цену. А назвав, приготовился умереть, ибо никогда и
никому, произнесшему подобное, ни одна кодла не позволила бы остаться в
живых.
Даже под угрозой собственной гибели.
И он бы умер на месте, глупый юнец, если бы пахан, тяжко грохнув перстнями
о полировку, не заставил скрыться в ножны уже выскочившие на волю перья.
- Иди. Жди. Ответ будет. - На устах пахана уже не было улыбки.
И когда сявки вывели оборзевшего фраерка, в зале воцарилось нелегкое
молчание. Не сговариваясь, братва скрестила взгляды на мраморном изваянии,
осеняющем кресло пахана. На фигуре клевой телки, округло стройной, нежной
и шелковистой, словно бы и не каменной вовсе, чью красоту никак не портило
даже отсутствие невесть кем и когда отбитых рук.
На Хранительнице хазы.
Ибо такова и была цена.
Братва молчала.
Молчали козырные, потеющие - все пятеро, как один, - в одинаковых куртках
из скрипучей черной кожи, умостив квадратные подбородки на тяжелые кулаки.
Молчали подкозырки - дюжина бугаев в куртках из ломкого коричневого
заменителя, невыносимого в носке, но положенного законом на сходняке.
И конечно же, молчали сявки, не имеющие права голоса, но обладающие
привилегией слушать старших и набираться ума, что само по себе возвышало
над обычной шпаной.
Сходняк ждал первого Слова.
И оно не замедлило всколыхнуть вязкую тишь.
И было это Слово:
- Беспредел!
По праву прожитых весен сказал это козырный, занимающий кресло по левую
руку пахана. Иссиня-сед и мутен глазами был он, помнящий еще те давние
годы, когда хазы лишь начинали править закон и на тоскующую впусте землю
первые блатные сгоняли первых лохов, не по делу забывших о первейшем долге
человека - долге на труд и о высшем праве его - праве иметь над собой
господина.
- Беспредел! - повторил старик и заплакал.
И братва оцепенело смотрела, как горько, по-детски рыдает вещий старец,
оплакивая себя, дожившего на исходе честно и славно прожитых лет до такого
позора.
Чудовищный выкуп затребовали фраера. Забрать Хранительницу - вырвать у
хазы душу. Такое бывало раньше, давно, когда не отгремели еще кровавые
войны за передел зоны и братва еще не установила закон. Но те времена
минули, и цена жизни кодлы мудро облеклась в кипы прикида и головы лохов.
Отданное ради мира всегда можно взять, накопив силы для крутой разборки.
Но - Хранительница?! Что в ней фраерам, живущим не по благородному закону
хаз?..
И первым словом, повисшим на устах каждого, было: "Нет!"
Так требовал закон. И еще он указывал отделить кощунственный язык,
осмелившийся высказать такое, вместе с головой, голову же, окутав шелком,
отослать тому, кто прислал гонца.
Но каждый из сидящих здесь помнил о судьбе ближайших соседей, сидевших в
хазе у моста. Там сейчас одни лишь руины, и обнаглевшие лохи играют на
пепелищах отрезанными головами тех, перед кем вчера еще пресмыкались...
Причина лютости фраеров, доныне загадочная, стала явной. Конечно же,
мостовым тоже предложили такой выкуп; но они не сдали своего мраморного
мужика с пращой, нет, они гордо отказались и поступили с посланцем по
закону; и их выморили жаждой, а потом перестреляли, как петушков, до
последнего шпанюка...
- Жду базара! - обрывая тишину, произнес пахан.
И лица братвы окаменели.
Вякнет ли кто? Последнее слово закон оставляет за тем, кто сидит во главе
стола. Если же слово это - единственное, значит, вера в паханский фарт
жива и решать ему. А коли нет - тогда пусть несогласный качнет права и
перьям решать, кому как стоять на хазе...
- Есть базар!
Конечно же! Козырь вторых этажей ударил перстнем о перстень в знак желания
вякнуть, и на лице пахана не было удивления. Если от кого из братвы и
стоило ждать подляны, так именно от этого, борзого не по летам. Всем
известно, что козырю вторых этажей не в кайф шестерить. Что ж, он в глухом
авторитете, и не только на своих этажах.
Увы, умом он не блистал никогда. Возможно, поэтому и не косил ставить
собственную хазу, хотя пустую башню в округе отыскать нетрудно и кореша за
ним пойдут. Сам знает, что не управится. Проще взять под себя уже
обустроенное...
Не говоря ни слова, пахан скинул на руки подскочившему шестерке пиджак и
галстук и накинул на плечи скрипуче-глянцевую черную куртку. Непомерного
веса цепь мелькнула на груди, в тугих завитках пего-седых волос,
выбивающихся из-под полурасстегнутой рубахи.
Став одним из равных, он готов был слушать.
- Фраеров надо мочить, я давно говорил! Мочить, а не травить с козлами
баланду!
Что спорить - козырь вторых этажей виртуозно владел благородной речью
хазы, много круче, чем старики, пожалуй, и чем пахан. Он был молод, он
вырос с этой речью, отличающей истинного воина от ничтожных поселковых
землероек. И еще он был смел. Но - не более того. И не таким решать судьбу
хазы.
- Выйди и замочи! - очень спокойно отвел наезд сидящий во главе стола.
И братва хмыкнула. А серые глаза козыря вторых этажей, не терпевшего
насмешек, налились кровью.
- Можно пробить крышу и кинуть дымы! Блатные помогут; фраера скиснут, если
встанет вся масть.
И братва хохотнула, уже не стесняясь. А тот, кто сидел во главе стола,
даже не стал отводить дурной наскок.
Круто заявлено: вся масть! Когда оно было в последний раз, чтобы даже не
вся, а хотя бы кодла ближних хаз шла на дело по связке? Да, бывало такое!
И фраерам тогда житья не давали, и даже черных - тех, что сидят за
заливом, - щупали не по разу. Было! Но где эти дни?..
- Гнилой твой базар, корешок! - отхохотав, вставился кто-то из
подкозырков. - Ладно свистишь, а не по делу. Кому не известно: скурвилась
масть. Друг друга едим и тем сыты бываем...
И покосился тишком: доволен ли вставкой тот, кто сидит во главе стола?
- А Бригадир?! - Губы козыря вторых этажей дергались, и в уголках их уже
вскипала белесая пена. - У него ж мусоров немерено - три сотни лбов, кабы
не пять! Что мы, за так долю на общак сдаем?!
Козырек порол фигню и с каждым словом падал все глубже, сам того еще не
соображая. Но остальные соображали отлично, даже безгласные сявки. И
шестерка, бережно держащий на весу пиджак и галстук, сделал осторожные
полшажка обратно к торцу стола.
- Бригадир? - опередив соседа, подал голос еще один подкозырок. - А ему
как раз и по кайфу, что хаза хазе глотку рвет. Против общего слова какой
он Бригадир? Ты вот, корешок, попробуй-ка на общак не сдать, так тут песня
иная: в момент мусора под хазу придут...
И братва хмуро закивала.
Известно: легавый бригадному не товарищ; мусор козырю не поделъник...
Базар спекся. Никто не пойдет за дураков, это было уже вполне понятно.
Всем, кроме козыря вторых этажей, окончательно сорвавшегося с катушек.
- А вот при Бабуа!..
Он вдруг побелел и затих. Но поздно. Что он мог помнить о бывшем в дни
Бабуа? Ничего. Да никого это особо и не колебало. Но сидящий во главе
стола сам был из тех, кто некогда замочил Крутого Йошку на малине, качая
волю для хаз, и сказавший вслух о той давней бузе должен был либо заделать
седого козыря, либо умереть сам.
А козырек вторых этажей был горазд звездеть у параши, но не умел
прикидывать наперед.
И поэтому умер.
Свистнув мимо лиц братвы, тонкое перо вошло ему под кадык, и тело бывшего
авторитета грянулось оземь, раскинув по сторонам отягощенные фунтом золота
ладони.
Сидящий же во главе стола не спеша повязывал галстук, и никто на весь
сходняк уже не осмелился возбухать.
- Гаси базар, братва!
Пахан говорил веско и кратко. Его власть была подтверждена и признана, но
вместе с правом власти вернулся и ее долг. Ему, никому иному, надлежало
ныне выручать хазу.
- Фраера не понтуют. Им нужна Хранительница, и они возьмут ее. Отдадим -
будем живы. Не отдадим - скачают с моченых, как у мостовых. Надо отдавать.
Пока еще лохи не поймали фасон...
Мудро! Хранительница, конечно, важна, но куда важнее удержать лохов. Пока
что они просто бродят вокруг башен и глазеют на осаду. Привыкли к
разборкам, а фраеров от блататы не очень и отличают. Но еще день-другой -
и забуреют, а уж тогда защемить поселки по новой встанет в кровь; да и
тех, кого помочить придется, тоже жаль: лох - барахло ценное, его не вдруг
и вырастишь, а охотиться на лохов вольных себе дороже...
- Позволь слово? - почтительно промолвил подкозырок, тот самый,
догадливый, и пахан милостиво кивнул:
- Базарь!
- Но ведь без Хранительницы хаза - не хаза. Если лохи узнают?..
"Этот подкозырок заслужил повышения", - подумал пахан. Он коверкает язык
хазы словечками землероек, но он далеко не глуп. И, кажется, предан.
- Упакуем. А потом... Зырь сюда, братва!
Пахан широко распахнул окно и указал вниз.
Там, около самой стены, окруженная меченосцами, стояла женщина. Длинные,
абсолютно седые волосы ее волной ниспадали до самого пояса, но она вовсе
не казалась старой - слишком легка и стройна даже на далекий взгляд была
ее фигура, и ноги, обнаженные короткими шортами, походили на девичьи. И
еще одна стояла рядом с нею, очень похожая, только копна волос искрилась
под солнцем не серебряными бликами, а теплыми отсветами светлого янтаря.
Они прибыли совсем недавно, уже во время сходняка; коноводы стояли
поодаль, удерживая под уздцы тяжело дышащих лошадей. Седая что-то
говорила, подтверждая неслышные в зале слова резкими жестами, и
собравшиеся вокруг нее фраера почтительно внимали.
- Сама пришла! - присвистнул кто-то за спиной пахана.
- Клевая сука! - не пряча восхищения, добавил другой.
Пахан обернулся:
- Она не дура. С ней можно толково базарить, я знаю. Я сам пойду к ней.
Может быть, она оставит нам Хранительницу. Если же нет, то...
Договаривать он не стал. К чему? Брата и так поняла. И ноздри козырных
вздулись, словно предвкушая сладость будущей погони и мести.
...И спустя недолгое время, когда пахан вышел из подъезда, кольцо
меченосцев распахнулось, пропуская его к седоволосой воительнице.
Они шли втроем - пахан, толмач-шестерка и широкоплечий пацан-посланец, еще
не вполне поверивший в то, что остался жив. И именно к нему, нарушая
обычай, а может быть, и не желая соблюдать чужой закон, повернулась она,
до времени не обращая внимания на пахана.
- Я рада, что ты жив, Андрэ!
Голос ее был сух, но милостив, а в глазах второй, невероятно похожей на
нее, но совсем молодой, плясала откровенная радость. И выживший посланник
улыбнулся в ответ радующейся и вытянулся по швам перед похвалившей.
- Ты можешь просить поощрения! Чего ты хочешь?..
Нет, она не желала видеть пахана! Она занималась своими делами, награждала
и указывала, а он стоял перед нею, скрипя зубами от унижения, но готовый
вытерпеть все во имя того, чтобы долг пахана был исполнен, а хаза выжила.
И кроме того, он знал: случись иначе, и он точно так же не замечал бы -
долго! очень долго! - седую женщину, пришедшую просить мира.
- Говори же! - Улыбка ее тоже была сухой.
- Я... - Голос посланца прозвучал неуверенно, совсем не так, как перед
братвой, когда он стоял, готовый умереть и не боясь смерти. - Я хочу этой
ночью лечь с Яаной!
Судя по улыбке златовласой, Яаной звали ее, и она не желала противиться
награждению заслужившего.
Седая же нахмурилась:
- Это невозможно, Андрэ. Ты же знаешь: Яана лежала со Звездным и с той
ночи принадлежит лишь ему...
Парень упрямо набычился, избегая взгляда седой.
- Звездный далеко. Он уехал давно, а кровь Яаны горяча. И я имею право
просить того, что прошу. Не с твоего ли дозволения, Старшая Сестра, я был
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг