Шутки кончились. В липкой грязи и клочьях тумана утонул Катеринослав,
наскоро и, по сути, вовсе ненадежно обложенный частями Восьмой дивизии,
верней сказать, тем, что от Восьмой осталось. "Больше не дам, - сказал
Верховный. - Не могу, Мишель. Но ты уж расстарайся. Иначе конец". Так и
есть; не дал ни плутонга [плутонг - взвод] сверх росписи, разве что татары
днесь подошли, тысячи с три, так это ж разве можно в счет принять?
А ведь и не думалось еще год назад, что, едва родившись, окажется в
подобной петле Республика. Задним умом ясно: иначе и выйти не могло.
Крепок задний ум - а сердце никак не соглашается признать! Ведь шляхту-то
отбили, да как еще отбили - с шумом, с треском; до самой Варшавы катились
ляхи без огляду, без просыпу, от Сухиновской мужицкой бригады; зря, что
ли, молчат ныне? - никак не зря: все не очухались после Брацлава.
И что же? Мазурки заглохли, а - глядишь! - на севере туча собралась:
вот-вот Паскевич стронется, а кто воевать с ним станет? Татарва, что ли?
Так из-за той татарвы донцы Николаше поддались, слышно, уж и присягу
принесли, только и жди теперь - пойдут с востока шашками месить... говорил
ведь Верховному: окружить тот Бахчисарай клятый, едва метушню мартовскую
муллы затеяли - да и в картечь! Никак; все народы, ответил, едина суть.
Сами, считай, хана сего и вырастили...
Все не беда; иное горе горше прочих: с кем в поле встать супротив
Паскевича? Ладно, ахтырцы, это хорошо, они и есть ахтырцы, не выдадут...
так сколько ж их осталось? Ну александрийцы еще... а более ничего ведь и
нет, разве конвойная сотня. И неоткуда сикурсу [сикурс - помощь,
подкрепление] ждать; не снять Верховному ни с запада, ни с востока, ни с
севера тем паче и единого солдатика; самому справляться следует. И добро
бы еще армия регулярная противустояла, так нет же: хамы, быдло разбойное,
воевать не умеющее...
Отчего ж? - сам себя оборвал бешено. Еще как умеющее! Сами, вишь,
набрали, ружьишки раздали, строю выучили, сами! - себе же на голову! Ах,
как же гарцевал Ванька Сухинов перед своей Первой Мужицкой, как красовался
папахою - освободитель! Стенька Разин со княжною! И вроде пошло, пошло:
обернулся, словно в сказке, серый хам солдатом, в боях вырос, уж и ленты
на знамя получила бригада за Брацлав, уж подумывали в дивизию
развернуть... и что ж? Скверен Брут, из Агафона вылепленный. Где теперь
Ванька Сухинов? какими ветрами косточки его по степи носит?
Хотя - и то сказать: кто ж думал, что святое дело гайдаматчиной
откликнется?
...Скопища Кармалюки растеклись по степи, разбухли, змеями проползли по
буеракам от самых подольских холмов и аж сюда, к самому Днепру-батюшке, и
ушла Первая Мужицкая к хамскому гетьману [гетьман (гетман) - казачий и
гайдамацкий атаман (укр.)], почитай, вся; ныне не только с севера, а куда
взгляд ни кинь - фронт, лютый фронт, с татарвою-вороньем вокруг. Что ж! -
не Европия, не Бонапартьево воинство; пощады не жди, сам о милости забудь.
И не на что пенять, коль уж располыхалась гверилья... [малая
(партизанская) война (исп.)]
На осунувшемся, желтом (а всего лишь год тому детски-пухлом) лице
дернулась колючая щетинка усов. Вспомнилось вдруг: давешние споры... ах,
Гишпания! ах, Риего! маршем пройдем по Малороссии, аки они с Квирогою
[Риего, Квирога - офицеры, вожди Испанской революции 1821-1823 гг.] по
Андалусии шли! ах, конституция! Вот тебе и конституция: грязь жирная, да
кошки дохлые в колодцах, да мор поносный в полках, да никаких рекрутов, а
ко всему и татары, союзники хуже супостата... и уж неведомо: благо ли все
сие для России, проклятие ли? и стоило ли начинать?
Однако - начато.
Учуяв во мгле нечто людскому глазу невидное, прянул конь; генерал
качнулся в седле, выравниваясь, крепче сжал коленями мокрые бока Абрека.
Выматерился. Господи Вседержитель, дай силу иль хотя бы страх отними!
слышишь, Господи? - а пусть и страх остается, только рассей сомнения.
Верую в Тебя, яко всеведущ Ты и знаешь, что нет уж пути иного, чем сей
крестный путь у раба твоего Мишки Бестужева; так спаси, помилуй и наставь!
- ибо что было, все минуло, и осталось только это: степь в тумане, да
город впереди, да скопища мужичьи вокруг, да неполных четыре тысячи солдат
- больше не наскреб Верховный, да еще генеральские эполеты на
подпоручицких плечах... Так пошли же, Творец, удачу во имя Отца, и Сына, и
Духа Святаго, чтоб образумить мужиков да извести Кармалюку; тогда только и
оживет надежда: выдадут рекрутов села, и поставки дадут провиантом да
фуражом; за зиму обустроим армию, будет чем Паскевича встретить. Иначе -
всему крах... И петля, вроде как у Пестеля, Пал Иваныча, мир праху его...
ежели раньше на вилы не взденут, как Ваньку Сухинова... И страшнейшее:
мечте конец придет во веки веков!
- Мишель!
Ипполит возник с левого боку, почти бесшумно, лишь чмокнули в грязи
копыта аргамака.
- Ну?
- От Туган-бея ертоул... [разведчик, вестовой (тат.)] замкнули город!
Языка взяли; нет, говорит, там ныне Кармалюки... отошел, собирает своих у
Хомутовки! Разумею так: бить должно немедля, споро выйдет, еще и
укрепиться успеем...
- Взять еще надобно.
- Куда денутся? Возьмем...
Отроческий задор Ипполита показался смешным. И то: ведь ровесники
почти, а не сказать; словно бы на век состарили Мишеля Бестужева густые
эполеты. Впрочем, знал и сам: Катеринослав взят будет, это без спору;
гайдамакам, сколько б их там ни набралось, не устоять под картечью, ежели
только Первую Мужицкую Кармалюка не оставил в городке... А он не так глуп,
хам, чтобы оставлять единую настоящую силу для прямой сшибки с армией,
бросать ее под залпы...
Расправил плечи, подтянул шнуры чеченской, Сухиновым некогда даренной
белой бурки.
- Взять нехитро. Иное ответь, Ипполит: как Кармалюку вовсе извести с
нашей-то силенкой? Да и неведомо притом, сколько их там, за балкою. То-то.
Разведка наша, сам знаешь... Впрочем - карту!
Тускло мигнул слегка приоткрытый Ипполитовой крылаткой язычок потайного
фонаря, прошуршал навощенный пергамент. Склонился, телом прикрывая от
мороси бесценный пакет. Вгляделся, до рези напрягая глаза.
- Что ж... Пусть Щепилло дает сигнал. Начнем!
Спустя несколько минут медленно колыхнулась земля, уходя из-под копыт
Абрека; вороной присел на задние ноги, но земля вновь замерла, а над
степью уже накатывался гул, прерывающийся резким нечеловечьим посвистом.
Плотный ком заложил уши, хоть и не так уж близко грянула канонада.
И почти сразу же, так же внезапно, пушки стихли, а в полумраке, после
краткого затишья, взорвался надрывный, неистовый, протяжно вибрирующий
вопль:
- Аааааааааааааа!
Еще мгновенье - и вот уже выметнулся из густеющей мглы, разметав туман
конской грудью, вестовой от Щепилло. Осадил коня почти перед мордой
Абрека, с трудом выпрямился.
- Ваше превосходительство! Дальние хутора взяты!.. захвачены обозы,
пленные, два орудия... Полковник Щепилло велел доложить: преследует
скопища в направлении балок, не да...
Поперхнувшись, завалился назад. Тьма, не разглядеть, сильно ли ранен,
мертв ли; жаль, по голосу - мальчишка совсем. Ну, на то война. Кто-то из
свитских, спешившись, склонился над телом. Бестужев плотнее стянул крылья
бурки.
- Лекаря, быстро! Выживет - представить!
Рев наступающих все нарастал.
- Ну-с, господа... с Богом!
Бестужев-Рюмин не торопясь вытащил из ножен кривую саблю и погнал
вороного вниз, во мглу, туда, где, распаляя себя утробным воем, наступала
пехота.
Всю ночь в пригородных садиках не прекращались стычки. Гайдамаки, сами
ли сообразив, по приказу ли гетьмана, заранее отрыли рвы, утыкали тайные
ямы заостренными кольями и сопротивлялись всерьез, с яростью
необыкновенной. Славно дрались; без сомнений, нашлись учителя из тех, что
бились с ляхами под Брацлавом.
К утру, однако, перестрелка стихла; не стало слышно и воплей
солдатиков, исподтишка подсекаемых ножами. Над городом занялось
мучнисто-серое, в цвет влажной соли, утро, хоть и тем радующее, что уж не
сеяло сверху промозглой моросью. Ветер, наконец изменив направление,
приподнял посветлевшие после дождя тучи и гнал их вспять, туда, откуда
приволок намедни: на ту сторону Днепра и далее, в Тавриду. Но все же
солнца не было, и небо нависало над головами опрокинутой, скверно
сполоснутой чашей плохого стекла.
Увязая в глинистой жиже, Бестужев медленно шагал по узким улочкам,
обходя вмятые в грязь тела павших. Странно... усталости не было, хоть и
вторые сутки не спал. Потому и пошел вот так, пешком, муча свитских: город
притягивал. Ранее бывал тут проездом; единственное, что запомнилось:
нечего смотреть. Теперь же хотелось увидеть в подробностях; как же, первый
город, им, Бестужевым, лично взятый... Так бы и впредь; тогда уж и в спину
никто не посмеет попрекнуть недавними подпоручицкими эполетами.
Жителей не видно; попрятались, как, впрочем, и следовало ожидать. Город
же вдруг раскрылся совсем иным; стоило лишь приглядеться, и ясно: вовсю
расстраивается, пуще прочих новостроев екатерининских, кроме разве что
Одессы да Севастополя. Кое-где даже и замощено: грубо, щебенкой... а все
же! - не Азия какая-то, почти что Европия... иль, того пуще! -
Россия-матушка. И средь домов-мазанок, чем к центру ближе, тем чаще
высятся серокаменные, с мансардами, кой-где и с мезонином. Стены, правда,
пообгорели, плетни повалены, пух-перья вьются в воздухе, оседают в грязь.
Невольно Бестужев прислушался к тихим голосам за спиной. Кто говорит? -
не понять. Однако же складно.
- Светлейшим князем Потемкиным-Таврическим сей город заложен в честь
императрицы...
Короткий смешок.
- Вишь ты, и тут Катьке потрафил, жох!
- Надо думать... Зря что ли самолично посетить изволила?
Генерал, не оборачиваясь, махнул рукой. Разговор оборвался.
Остановились у собора, схожего с грудой кирпичей.
Ишь, махина заложена, - лениво подумал Бестужев. - Когда ж достроят
такую-то? - не при нас уж, видать. Оглянулся, прикинул пройденный путь.
Однако же! и не заметил, а версты с три отшагал. Ну и славно: хоть
раздышка малая, левой-правой, ни о чем не думая, ничем душу не терзая.
Глядя на недостроенный собор, припомнил рассказы о нем, слышанные еще в
Киеве: мечтал светлейший всей Европии нос утереть, да не успел, помер, не
хватило богатырю силушки... теперь достроят ли? И сам себе, едва ли не
вслух, ответил с веселой злостью: а достроим! Мы и достроим... когда
победим. Самое придет время строить и обустраивать!
Только вот победить бы...
Бездумный покой исчез, словно и не было; вновь подступили нелегкие
мысли.
Что ж, город отбил, приказ исполнил; уже и депеша о сем в Киев послана.
И что с того? - ежели сам Кармалюка отошел невредимо, да сухиновцев
сберег, да прочей швали у вора несметно! Вот ежели б исхитриться к
генеральной баталии хама вынудить и основные скопища его конфузии
подвергнуть, да разогнать по степи, да пустить татар, чтобы нарубили
вдогон в охотку... иное сложилось бы дело; сами б мужички ружьишки
побросали, на коленях приползли бы с вожаками повязанными... Сие и была б
истинная виктория! Контрибуция фуражом да провиантом, рекруты. Но... не
настигнуть.
Разве что сам вернется, город отбивать. Вся на это надежда. Сам себя
повязал Катеринославом гетьман: рассылал по селам универсалы корявые,
сулил навеки учредить на сей земле страну Гайдамакию, в городе же
Катеринославе престол гетьманский поставить. Назвался груздем, так теперь,
кроме кузова, лезть хлопу некуда; мужик - что лошадь: доверчив-доверчив,
ан если учует слабинку, не пощадит - скинет и продаст, аки Пугача некогда.
Михаил Петрович покачал головой. Поймал быстрый сочувственный взгляд
Горбачевского. Что скажет Ваня? - ведь здешний, должен мужика понимать.
- Майор, как думаете: вернется гетьман?
Горбачевский пожал плечами.
- Как я думаю, так вернется. Нет у него иного пути.
Значит, так и есть. Вернется. Подтянет основные толпы, завернет в них,
как в тулуп, Первую Мужицкую, вытащит из размокшей грязи страшные свои
дроги с косами на дышлах и колесных втулках и - кинется отнимать столицу
своей Гайдамакии. И было б сие отнюдь не скверно, ибо тут мы его и примем
на штыки...
- Мишель... Михаил Петрович... изволь! Батюшка здешний; был вчера
Кармалюкою порот за отказ ножи святить...
Плотная кучка свитских расступилась, пропуская Щепилло, волочившего за
рукав рясы худенького попика с непотребно расхристанной гривой полуседых
волос; вокруг головы - кровавая тряпица; идет медленно, глаза
затравленные.
- Не страшитесь, батюшка! - постарался Бестужев, чтоб мягко прозвучал
голос. - Не страшитесь, все худое уж позади; живы - и слава Господу... а
от Верховного за мужество награду обещаю!
Порывисто, едва не напугав до смерти страдальца-попа, подошел,
приложился к грязной мозолистой руке. Перекрестился. Попик, никак того не
ждавший, зарделся, что твоя девица. Не из сытых батюшка, простецкий, сам
себе и кормилец, по рукам судя.
- Воистину! - дребезжит голосок. - Попустил Господь, и сгинули полки
Антихристовы, и не восстанут вновь...
Невпопад сказал поп, сам не понимая того. Не дай Бог, не восстанут; не
приведи Господи, не двинет на город гетьман...
Дернулось веко у генерала.
- А Кармалюку сам видел? Каков вор есть? - поспешно перебил батюшку
Щепилло, упреждая отчаянную бестужевскую вспышку.
- Дак как и казаты, каков? - дикой смесью языка русского с наречием
малороссийским покоробило слух; из киевских бурсаков, видать, попик. - Сам
собой видный, одет паном, зрак сатанинский... а бачыть бачыв, вот як вас,
добродии; сам Устим Якимыч мэне слухав та й наказав стрильцям пивдесятка
канчукив [канчуки - плети (укр., польск.)] видсчитаты...
- Обывателей обижал?
- Дак... як казаты? - Попик замялся, не зная, чем потрафить грозному
генералу. - Хиба и да, хиба и ни... Которы богатии - тим скрыни
порозбывалы, але душегубств не було особых... разве вот жидивськи хаты до
витру пустылы... А так - ни, простых людив не забижав, вертав що у скрынях
набралы хлопци...
- А солдат гарнизонных?
Не отвечая, священник перекрестился.
- Всех?!
- Ни... Которы до нього пишлы, тих не тронув...
Уловив в глазах генерала скуку, Щепилло оттянул батюшку, отвел в
сторонку, похлопал по плечу: "Иди, отче, иди с Богом..."
Сразу забыв старика, Бестужев смотрел вниз, туда, где в торчком стоящих
ивовых зарослях, упираясь в днепровский берег, высились руины намертво
выжженного потемкинского дворца. Все это уж не занимало. Иное мучило.
- Полковник Щепилло!
Вытянулся Мишель, тезка; глазами ест начальство в полном фрунте. Лишь
где-то под ресницами, совсем незаметно, смешинка.
- Тебе с кременчугцами встать тут, - небрежно указал генерал в сторону
шляха, отчетливо видного за испепеленными пятнами еврейской слободки. -
Окопайся, на совесть только, чтоб без нужды потерь не иметь. Ну да не тебя
учить. Времени - час. Нет, - расщедрился, прикинув, - два. Ясно?
- Так точно!
- Полагаю, пойдет на город гетьман тем же шляхом, каким отступал.
Уязвимее места в обороне не найти, - добавил Бестужев. - Так что сюда,
всего скорее, и сухиновцев пошлет. Выдержишь со своими?
- Постараюсь, Мишель! - меж ресниц Щепиллы сверкнули искры.
- Отменно. Теперь не мешало бы и откушать, господа.
Уже отворачиваясь от собора, Бестужев не удержался и еще раз медленно и
истово перекрестился. Над площадью, надсадно вопя, металось растревоженное
воронье.
И еще одну, третью по счету, ночь, так и не поев толком, не сомкнул
глаз. После слов попика, хоть и несвязных, подкатило к сердцу. Велел вести
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг