обиды мне не понять, как и Володе непонятна суть моего чувства к Аннушке.
Но мы связаны. Импульс ненависти, понятно, Леонид Романович? Нет? Ну и не
надо. Главное мне ясно. Самое главное, что мы - и больше никто! - способны
друг друга спасти.
- Только минута, Леонид Романович! Одна минута объективного времени. И
у нас, и у вас. Может, и меньше. Но вы будете лицом к лицу с _ним_, и вы
_его_ узнаете. А я - здесь - узнаю _ее_. Вам ясно? Минута - это очень,
очень много. После - обратный обмен.
Невероятно, но он достает из кармана "беломорину", заламывает мундштук,
чиркает спичкой и глубоко-глубоко затягивается. Пальцы у него ярко-желтые
от табака, я только сейчас это заметил. А на щеках выступают ярко-красные
пятна.
- Вы понимаете? Понимаете? Алиби, полное алиби! Вы сейчас дома,
свидетелей десятки. _Она_ в другом городе, не так ли? Очевидцам даже не
поверят, когда они станут лепетать про зеленого жука... как не поверят и
тем, кто в моем мире увидит чудовище, подобное вам... простите, Леонид
Романович...
Третья затяжка - и в ноздри бьет вонь паленой бумаги.
Володя давит окурок в кофейной гуще. Теперь его никак не назовешь
лощеным джентльменом.
- И последнее. Запомните хорошенько: вы не убийца. И никогда им не
были. Вы раздавите жука. Мерзкого зеленого жука. Существо. Нечто. Больше
того, возможно, это будет всего лишь наваждением, как и весь наш разговор.
Вы ведь меня понимаете?
Он с силой провел по лицу ладонью - сверху вниз. Помолчал. И закончил
фразу почти спокойно:
- Разумеется, эти же доводы действительны и для меня.
Если бы в висках не постукивали крохотные острые молоточки, я решил бы,
что тоже почти спокоен. Но они частили. Да еще в груди, чуть ниже
солнечного сплетения, ворочался тяжелый сгусток, подталкивая вверх
тошноту.
Миловидное, несколько кошачье, совсем немножко подкрашенное лицо
мелькнуло перед глазами, заслонив Володю. Аннушка посмотрела словно бы
даже жалеючи, с эдаким привычно-презрительным превосходством. И когда
трудно, словно сквозь вату, в уши пробился медленный голос, совсем
незнакомый, я не сразу понял, что этот голос - мой.
- Гарантии?
- Абсолютные! - откликнулся Володя. - Ненависть размыкается в момент
удовлетворения. Вы не сможете вернуться из моего мира, не сделав
необходимого. Я соответственно из вашего.
Мы встали одновременно, словно связанные пуповиной. В сущности, так оно
и было на самом деле.
- Итак, Леонид Романович, вы окажетесь прямо перед _ним_...
- Простите, Володя, но я еще не...
- Ошибаетесь, друг мой. Вы уже решили.
Он опять улыбнулся. И эта улыбка была последним, что увидел я перед
тем, как полыхнула вспышка, а может быть, вовсе и не вспышка, я не знаю,
как это назвать - мгновенный, ясно _слышимый_ вскрик всех оттенков
красного, от нежно-розового до темного, почти фиолетового пурпура; она
ударила меня вхлест, до боли, и разошлась радужными кругами, а когда круги
поблекли и улеглись, я стоял на черной земле почти по колено в мельчайшей
сине-зеленой пыли, и вокруг замерли в странных позах зеленые, сизые,
темно-серые жуки; ветер свистел в ушах незнакомым свистом, я никогда не
слышал такого ветра, и запахи рвали грудь - чужие запахи чужого мира...
...но я почти не видел окружающего, потому что прямо передо мной стоял
жук, такой же, как и все, - или не такой?! - он ничем не отличался от
прочих, совсем-совсем ничем...
...но, глядя на него, я ощутил, как мгновенно морозные иголки ударили в
кончики пальцев, мягко подломились ноги, под ложечкой шевельнулся горячий
ком...
И я уже знал, что нам двоим - мне и этому, конкретно этому и никакому
иному жуку - тесно на Земле, на его Земле и на моей, и на всех Землях,
сколько их там есть, тесно...
...и что один из нас не уйдет с этого места.
А он стоял, замерев в непонимании и страхе передо мной, непонятным и
чужим, но спустя миг, видимо, понял что-то и торопливо взмахнул верхним
левым щупальцем, целясь мне в лицо; щупальце кончалось когтем, острым, как
золингенское лезвие моего деда, и оно летело прямо в цель, но я был готов
чуть раньше...
...и я ударил его изо всех сил - по граненым глазам и вниз, ломая
усики...
...шею опалило острой болью, но все это было уже бесполезно: жук отжил
свое... и я прыгнул на него, упавшего, с хрустом проломил мозаичное
хитиновое брюшко, провернулся на месте и еще раз подпрыгнул, разбрызгивая
синеватую слизь...
И в этот момент меня ослепило коротким сполохом.
Я зажмурился. А когда огненные переливы стихли, не было вокруг ни
черной земли, ни серой пыли, ни жуков.
Ни даже кофе и бисквитов.
Только мокрая от пота постель и я, трясущийся в ознобе. Да еще боль в
неловко подвернутой шее. И мелкий, занудливый комариный писк, неумолчное
"зззззззз", то подпрыгивающее, то снова монотонно впивающееся в мозг;
звенело, привзвизгивало, подзвякивало; все сильнее, и сильнее, и еще
сильнее, словно после аттракциона-центрифуги.
Это невозможно было вытерпеть...
3
...и я проснулся.
Меня вообще-то сложно разбудить, именно поэтому я и поставил такой
звонок - резкий, как плетка, вматывающийся в нервы. Правда, тогда я еще
работал в школе, а в школу опаздывать никак нельзя; на завод тоже,
наверное, нельзя, но все же школа - это святое: дети не фрезерные станки,
это люди, их следует уважать, если хочешь, чтобы они захотели взять у тебя
что-то. А я хотел. И, больше того, видимо, что-то получилось, если они по
сей день захаживают ко мне на огонек.
А гонорары пошли уже потом. Я сначала не поверил, потом поверил и
удивился, а потом привык, обрел свободу и зажил относительно вольной
жизнью литературного шакала. Звонок теперь был анахронизмом, но проклятая
привычка ложиться не раньше трех привела к тому, что просыпаюсь около
полудня, а это плохо. Поэтому я не стал менять визгливое чудо на что-либо
манерно шелестящее. Пускай будят. Тем паче, тетя Вера с почтой долго ждать
не любит.
Я сорвался с кровати, словно горный орел, красивым, плавным прыжком
вынесся к двери, распахнул ее и озадаченно выглянул на идеально пустую
лестничную клетку. Никого и ничего. А в дверь, между прочим, звонили, пока
я не щелкнул замком...
Некоторое время я безрадостно размышлял о слуховых галлюцинациях. Потом
затворил дверь, опустил собачку, покачал головой...
...и вскрикнул.
Шею больно щипнуло.
Я подошел к зеркалу. Небритое, сильно помятое лицо хмуро поглядело на
меня тоскливыми глазами. Привычное, нелюбимое, но единственное. Очень
знакомое. Вот только не было вчера этого шрама. Вернее, даже не шрама, а
царапины - глубокой, правда, но царапины, тонкой и прямой, словно кто-то
исхитрился полоснуть вдоль щеки до самой шеи золингенским лезвием, но не
рассчитал, удар вышел слабый и, вместо того чтобы перехватить глотку,
всего лишь оцарапал кожу.
Однако же, подумал я. У религиозных фанатиков бывает так: доводят себя
до воплощения страстей Господних наяву. А тут у тебя, парень, без всякого
фанатизма шрамы возникают. Хотя... как сказать.
Снова кольнуло. Щека дернулась. И я понял, хотя и не сразу, что не могу
остановить тик. Отчетливо вспомнился сон. Всего лишь сон! - но с хрусткой
ясностью привиделся жук; он стоял передо мною, слабо шевеля щупальцами, и
усики его мелко дрожали.
Господи, да ведь ему было страшно, вдруг понял я. Очень страшно и очень
больно. Ведь это действительно больно, когда восемьдесят три кило живого
веса прыгают на хрупкий хитин, проламывают грудь и утопают в ней почти по
колено. И последняя мысль: за что?!
Спокойно, парень. Я сильно ущипнул себя за ухо и обрадовался,
почувствовав боль. Не ту, от которой умираешь, а нормальную боль
бодрствующего человека. Спокойно. Это - сон. Всего лишь. Бывает.
Успокойся. Иначе свихнешься прямо здесь, в собственной прихожей.
Подожди до вечера. Вечером Славка придет с работы, и ты пойдешь к нему.
Вообще-то в последнее время мы общаемся чересчур редко, во всяком случае
всерьез, чаще просто легкий треп в смешанной компании. Раньше было иначе.
Хотя раньше мы были помоложе. И потом, у бизнесменов вечно нет времени. А
с другой стороны, время - деньги, а какой же это бизнесмен, если у него
нет денег? А еще с одной стороны, откуда у них деньги при таком
правительстве, тем более в такой стране?
Лучше всего успокаивают нервы забавные логические цепочки. В конце
концов Славка по крайней мере умеет выслушать. Может, в том и штука, что
слишком редко удается выговориться...
Тик унялся. Парень в зеркале не стал менее помятым, спутанные волосы
липли ко лбу, обнажая совершенно наглую утреннюю лысину, но щека, слава
Богу, разгладилась.
- Спасибо! - внятно поблагодарил я нервную систему. Не скажу, что мой
голос ангельски музыкален, но это еще одно доказательство, что я наконец
проснулся.
А еще можно поглядеть в окно.
Я прошел на кухню, настежь распахнул створки и перегнулся через
подоконник. Четвертый этаж уже позволяет хлебнуть синевы, не подпорченной
выхлопными газами.
Внизу торопливо, как в старом фильме, суетились люди, выныривая из-под
зеленых крон. Листва уже довольно густа; если сейчас прыгнуть вниз, то
задержать не задержит, но в морг доставят сильно поцарапанным.
Все сильнее щипала щека; царапина обиженно напоминала о себе. Я прикрыл
створки, оставив открытой форточку; открыл аптечку, добыл йод и пластырь.
Теперь вата. Я пошарил пальцами внутри аптечки, и что-то мягко шлепнулось
на стол, сорвавшись с верхней полки. Вернее, не что-то. Совсем даже не
что-то. Пачка, перетянутая черной аптечной резинкой. Толстенькая,
сантиметров пять, не меньше. А может, и меньше. Не ручаюсь. Раньше мне
как-то не приходилось мерить сантиметрами портреты великого физика
Франклина.
- Спокойно, - сказал я вслух, уже не для системы, а для себя. -
Спокойно, Ленчик. Это не лобзик. Это деньги.
Действительно, это был совсем не лобзик. А деньги. И даже очень деньги.
Зеленые купюры, слегка потрепанные, но именно слегка, а вовсе не
замусоленные, во всяком случае те, что сверху; внутри пачки, вполне
возможно, были и не такие кондиционные.
Я присвистнул.
- А вот это зря, сынок, - сказали за спиной. - В доме свистишь - удачу
выдуваешь. Иди-ка сюда.
Свободно развалившись в кресле, перед журнальным столиком сидел
немолодой, но весьма крепкий на вид мулат с благородной, коротко
подстриженной сединой и спокойным, незапоминающимся лицом. В одной руке он
держал рюмку, а другой медленно вливал в еще одну емкость янтарный напиток
из пузатенькой бутылки.
- Ну чего стоишь? Присаживайся! - он и не пытался изображать денди, но
грубоватость была незлобивой, почти приятельской. - Давай-давай, сколько
ждать можно?
- Одну минуту, - ответил я.
- И штаны надень. Молод еще с дядькой без штанов говорить.
Я торопливо натянул брюки, накинул футболку, пригладил волосы, сел
напротив визитера и спросил впрямую:
- Вы сон или не сон?
Тон я сделал то что надо - отрывистый и напористый, под Глебушку
Жеглова. Старик, однако, попался матерый и напором моим нисколько не
озаботился, а только хмыкнул:
- Ты что, парень? Разве сон коньяк пить будет?
- Значит, вы от Володи?
- Володи? - седые, плохо подстриженные брови недоуменно приподнялись. -
А-а, Володя... Ты про этого... - Он произнес нечто невразумительное,
поморщился и покачал головой. - Еще чего. С ним другие побеседуют.
Быстрый взгляд на часы.
- Думаю, уже побеседовали. Не мое дело. Мое дело с тобой поболтать,
сынок...
Он лезет в карман и кладет на столик пачку баксов. Ту самую, стянутую
аптечной резинкой. Как он добыл ее из кухни, даже не поднявшись, остается
гадать.
- Держи. Твое! - он перегнулся через столик и хлопнул меня по плечу. -
Ежели чего другого нужно, говори. Разменяем. А то с первого раза хрен
разберешься.
- Простите?
Едва ли стоило удивляться так ненатурально. Старик пожал плечами и
прищурился.
- Не делайся пнем, парень, не надо. Не люблю. Лучше коньяк пей.
По утрам я предпочитаю чай. Но, присмотревшись к прищуру мулата, решил
выпить. И не пожалел.
- Ну?
- Ухх! - выдохнул я.
- Правильно, сынок.
Похожие на маслины глаза снова были широко раскрыты и искренне
доброжелательны.
- Понимаешь, Леня, под старость с утра ничего лучше нет, чем
коньячишко. Не ваш, ясное дело.
Он очень к месту сделал упор на вот это "не ваш". И после короткой
паузы добавил:
- Ну что, Ленчик, показываться нужно или как?
Я торопливо качаю головой. Не надо, и так все ясно. Если я сейчас увижу
зеленого жука, то могу не выдержать. Слишком ясно помнит тело, как трещит
и булькает под ногами. Нет!
Кривую гримаску на синеватых губах можно счесть улыбкой; на миг
обнажаются белейшие, один в один, зубы.
- Ясно мыслишь, сынок, - старик хмыкает. - Это я так спрашивал, все
равно показываться нельзя, ради тебя же. Я ж не жук какой-нибудь...
испарения всякие... а звать меня можешь, мммм, дядя Фил...
Короткая пауза.
- А еще лучше Феликсом Наумовичем.
- Очень приятно.
- Ну, парень, слушай...
Феликс Наумович садится прямо, и под тонкой шерстяной водолазкой
медленно вздуваются громоздкие, совершенно не стариковские бугры. Он
подкидывает пачку и ловит ее.
- Бумага, сынок, твоя. Забирать не будем.
Информация простая и приятная. Автоматически отмечаю, что с
однокомнатностью, кажется, покончено. Но все же...
- Не суетись, Ленчик! - он так спокоен, что я успеваю позавидовать. -
Кто работает, тому платят. А ты хотя пока что не у нас, но уже успел. Так
что, считай, аванс.
Я все еще не понимаю. Вернее, стараюсь не понимать. Но под ложечкой
вдруг возникает холодок. А в тоне Феликса Наумовича проскальзывает, почти
незаметно, уважительная зависть знатока.
- Ты его, сынок, чисто сделал. Без помарок. Давно мы к нему
подбирались, ох давно. Но кто ж мокруху сработать может? Полудурка еще
туда-сюда, а чтобы разумного...
Глубокий вдох. Выдох. И - бьюще:
- Тебе повезло, парень. Босс предлагает контракт.
У меня неплохая реакция. У Феликса Наумовича она, как и следовало
ожидать, еще лучше. Пачка не долетает до его лица, он перехватывает ее,
почти не двинувшись, подбрасывает, ловит и осторожно опускает на стол,
ближе ко мне.
- А вот это зря. Ну ладно, на первый раз, считай, сошло. Тоже мне,
миллионер... бумагой швыряться.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг