ничего не заподозрил, но даже и подумать не посмел, что он, Томас, хоть в
чем-нибудь виноват.
Какое-то время следовало отсидеться, дождаться темноты и - бежать.
Домой идти, естественно, нельзя, хотя хватятся его минут через
тридцать-сорок, если не через час, не раньше. К Матти? Брат принял бы,
конечно, и спрятал, и подкинул деньжат - но он в бегах, так сказал Петер.
Осторожный, взвешенный, разумный Маттиас - в бегах? Это никак не
укладывалось в голове, это было круче всяких розовых слоников, но и Петер
не мог лгать: слишком теплая кровь капала с пальцев Томаса там, в
кабинете...
Значит, к Матти нельзя. К Магде, скорее всего, тоже - Петер наверняка
внес ее в досье, в первую очередь - ее. Да и чем она сможет помочь? Разве
что увидеться на прощанье...
Стоя на мраморном крыльце Учреждения, около черно-красной двери, Томас
еще колебался, когда вспомнил вдруг, что в кармане брюк до сих пор
бултыхается брелок Петера. "Можно ведь пересидеть и у него на квартире;
там уж точно никто не станет искать".
3
Когда через двадцать минут Томас поднимался по знакомой лестнице, его
не покидало чувство невосполнимой потери. Так уже бывало, когда не
вернулась из онкологии мать, когда в одночасье скончался отец. Теперь
Петер...
Томас шел, ощущая некоторое отупение, и был благодарен ему; каждый
спасается от невыносимого ужаса как умеет - Матти обычно ревел и колотил
ногами по полу, а он, хоть и младший, не плакал никогда, только
отстранялся от всего мира, словно бы прятался в глухом темном чулане, куда
не вползти никому чужому...
Что происходит вокруг? - он уже перестал задумываться, странное
спокойствие, вроде как в час прихода черно-красных, опутывало сознание;
возможно, именно потому на него и не обращали внимания - своего рода
человек-невидимка; а улицы, которыми шел, были знакомы, но зыбки,
подернуты невнятным серовато-лиловым туманом, и лица прохожих неясно
дрожали в мареве.
Не дойдя этаж до нужного, Томас остановился - со следующего марша
лестницы на него, прижав палец к губам, смотрела девушка. Синие
вельветовые, немного мешковатые - последняя мода! - брюки, выгодно
подчеркивавшие невероятную стройность длиннющих ног; изящные кроссовки и
полосатая водолазка дополняли (а может и составляли) костюм. Гладкие
темно-русые волосы, волной переброшенные через плечо, удивительные
зеленые, чуть раскосые глаза, нежные чувственные губы и маленькая светлая
родинка на щеке, над ямочкой.
"Магда?" - полуподумал-полупроизнес Томас.
- Том, милый! - девушка отняла палец от губ и бессильно ухватилась за
перила. - Ты здесь... о Господи...
- Откуда ты? - прошептал Томас.
- Ох, Том... тебя не было три дня... и Маттиаса нет нигде, даже у
Клары, а Петеру не дозвониться ни сюда, ни в институт... а я же в
командировке, ты ж знаешь; приехала - у тебя пусто, у Матти заперто, и
здесь тоже...
- Пойдем в квартиру, Магда, у меня есть ключ.
...Больше всего Томаса удивило, _как_ Магда слушала его. Нет, она не
поверила сразу, это было бы не в ее стиле, хотя он рассказал ей все, без
утайки. Но не перебивала, лишь всхлипывала и изредка вытирала глаза. Потом
села к телефону - и почти сразу, с третьего набора, связалась с какой-то
неизвестной Томасу Натали.
"Да. Да. Конечно, милая, конечно. Ах, вот как! Ну, спасибо... да,
конечно, обязательно зайду... а в институте в курсе?.. мы тут, понимаешь,
с ума сходим... счастливо, дорогая..."
- Петера в институте нет, - сказала она растерянно, положив трубку. -
Давно ухе нет, вторую неделю. Объявили розыск. А Матти ушел от Клары, так
что с ним все в порядке, он уже звонил Натали, тоже волнуется, куда ты
исчез... Ох, Господи, да что же это?..
Спросила - и разрыдалась всерьез, повторяя: "Томас, Томас..." Это было
совсем не свойственно Магде - плакать, это делало ее непохожей на себя,
хотя здорово украшало, но Магде к лицу было все; зато другое обрадовало и
одновременно огорчило. Хорошо, конечно, знать, что не ошибся в дорогом,
единственном человеке, и плохо, что взять его с собой, увести из этого
кошмара невозможно...
...но куда брать? и зачем, черт побери? - если Петера вторую неделю нет
в ИНСТИТУТЕ - это, конечно, плохо, это очень скверно, но это же значит и
то, что есть ИНСТИТУТ, где работает Петер, а следовательно, все это
черно-красное Учреждение - всего лишь пьяный бред, и остальное тоже бред,
не более, и некуда брать Магду, потому что некуда и незачем бежать, вернее
- есть, конечно, очень даже есть: в полицию, вот куда, и выяснять, что там
с Петером, и что с Матти, который в бегах... в каких бегах, болван?! - он
же звонил, справлялся, он просто ушел от Клары, но он в порядке,
братишка!..
- Томми! - кошечкой подсела Магда.
Пока Томас валялся в полубреду, она взяла себя в руки, захлопотала,
можно даже сказать, повела себя как настоящая хозяйка. Они никогда особо
не были дружны с Петером, скорее даже недолюбливали друг друга, хотя и
общались, но уж во всяком случае сюда Магда не заходила, и все же, на диво
быстро разобравшись, где что находится, она приготовила изголодавшемуся
Томасу перекусить. Да что там, настоящий обед! Когда, распаренный и
умиротворенный, он вышел из ванны, на столе уже дымился его любимый
гороховый суп с кнедликами, томились под блестящей крышкой сковороды три
здоровенные отбивные с острой закуской и - в центре всего - пыльная
бутылка вина. На десерт Магда сварила изумительный кофе, а в баре нашелся
и недурной коньяк...
Сама она есть не стала, разве что попробовала; сидела напротив, глядя
на Томаса - и в глазах ее не было ничего, кроме нежности и беспокойства.
За все те годы, что Томас знал Магду, она впервые была _такой_. Он
помнил ее всякой: насмешливой, жесткой, грубоватой, холодной, бывала она и
надменно-безразличной - и всегда оставалась неприступной. Происшедшая
метаморфоза просто потрясла Томаса. Вот уж действительно, друг познается в
беде. Друг?.. тут совсем некстати вспомнился Петер, но Томас выпил еще
рюмочку...
Сытость и мягкая волна коньяка сделали свое дело, знобкое отупение
сменилось убаюкивающим покоем, только что-то тревожило, оставалось
непонятным: скажем, где все-таки Петер - и кто же себя, черт побери, за
Петера выдавал? или наоборот, откуда взялся тот? или - где же был сам
Томас, коль скоро Магда искала его три дня? - об этом хотелось подумать,
больше того, об этом следовало подумать, но не думалось. Словно нежным
тончайшим туманом затягивало сознание, похожим на мягкую-премягкую сетку,
сплетенную из тополиного пуха, мысли плыли, растекались... впрочем,
удивительно ли, после двух бокалов "шато-де-рено" и едва ли не наполовину
оприходованной бутыли "Реми Мартен"?..
Выпитое и съеденное тянуло на сон, опасения и тревоги все тише
копошились в своих норках, но, несмотря на это, Томас заметил, что Магда
занервничала и, кажется, куда-то спешит. Ревнивым пьяным голосом он
поинтересовался, чего это она вдруг засуетилась. Магда обворожительно
улыбнулась, привычно перебросила волосы через плечо и сказала:
- Минуточку, милый!
Сколько на самом деле длилась минуточка, Томас не помнил, но проснулся
он оттого, что перед ним в невообразимом, прозрачном, ничего не скрывающем
кимоно, с еще влажными после душа волосами стояла Магда... и руки сами
потянулись к ней... и она не растаяла, нет, она... и был момент, когда
послышалось Томасу, будто прошептала Магда: "А где же все-таки бриллианты,
Томми?..", но переспрашивать не хотелось, да и чего не прислышится в
счастливом полубреду?..
Маааааааааааагда!..
Томми, мой Томми, еще! еще!! еще!!!
...Проснулся Томас рывком - оттого что Магды не было рядом. Затекшую
руку покалывало. В темноте терялись часы, но, судя по блекнущему за окном
занавесу сумерек, близилось утро. Он поднялся, стараясь не шуметь,
беззвучно оделся. Чистая свежесть ликовала в мозгу. Никакого похмелья.
Все. Уже не сплю. У-же-не-сплю. Прежде всего, подумалось четко и ясно,
навести справки о Петере. В институте, в полиции, у этой кретинки Клары.
Да что там! - одернул он сам себя, какие справки?! - просто позвонить
Петеру, прямо сейчас позвонить, пока он еще не проснулся, - и все. И
рассказать об этом кошмаре. И сообщить, что впредь пить надо меньше.
Но еще раньше, прежде всего - поцеловать Магду.
Представилось: вот она возится на кухне, а я выхожу, медленно этак, на
цыпочках, неслышно, словно тигр, шаги мои мягки, и я приближаюсь и целую -
в ямочку на шее, ведь волосы, конечно, отброшены, как всегда, через плечо,
я целую ее нежно-нежно...
Глаза уже привыкли к сумраку, уши - к звенящей, чуть разбавленной
тиканьем будильника тишине. Томас приоткрыл дверь спальни. В коридоре было
еще темнее. Лишь из-под дверей кухни пытался выползти надломленный,
полураздавленный лучик.
Т-с-с... шаги мои мягки...
Томас не мог объяснить себе своего поведения, но чувствовал, что делает
все так, как надо. Собственная преувеличенная осторожность вызвала
беззвучную усмешку.
Тигр, о, тигр, светло горящий... или как там у Блейка?.. и кстати, у
Блейка ли? может, вовсе у Киплинга?..
Шаги мои мягки, шаги мои неслышны...
Я иду, Магда...
Он на цыпочках подошел к кухонной двери и, замерев, прижался ухом к
замочной скважине. Там говорили. Двое. Тихо - Магда, и очень тихо, совсем
почти неразличимо - какой-то мужчина.
- ...короче говоря, милый, он спит сейчас, как сурок.
- Все они такие! Извольте: замочил лучшего друга и дрыхнет без зазрения
совести... Ублюдок. И папаша не лучше был. Все - ему, ему, ему...
- Тише, Матти!
Маттиас?
- Брат, называется. Задавил бы клопа, кабы не камешки...
Маттиас!
- Ну и ты хороша, однако. Могла бы сразу позвонить, а решила, небось,
сперва покувыркаться, а? С паршивой овцы хоть шерсти клок сорвать... ох и
сука же ты, Магда... мало тебе Петера?
- Матти, прошу тебя! Он же умер... да и разве же нам было плохо
втроем?.. если бы еще не его дурацкие фантазии...
- Да уж... с нервами у Петера было не ахти, в последнее время совсем
свихнулся... ну, хрен с ним... неважно... главное, через полчасика взять
эту тварь за жабры, чтоб сразу до задницы раскололся... А ловко ты его
все-таки сделала...
- Вот, а ты говоришь - с паршивой овцы...
- Ладно, не сердись, иди-ка лучше сюда...
- Какой ты нетерпеливый...
- Давай, бери... так вот, так, так, еще!.. слушай, интересно: а у него
это так же, как у нас, или...
- Конечно, глупенький... А ты как думал?
- Ну, мало ли что. Он же выродок, вроде нелюди, с него станется... а с
другой стороны, все же брат родной...
- ...ааааааах! ах!.. да... и я вот с ним как ни работала, сама уже
вроде была готова... а спрашиваю, где эти говенные бриллианты - молчит,
прикидывается... ах!..
- Еще бы. Двуличная свинья... А тебе с ним хорошо было?
- Куда ему до тебя, милый... даже до Петера... Здесь так тесно...
- Ничего, а мы вот этак попробуем... Ты присядь, присядь... Удобно?
- О-о-о, Матти!..
- И так! и еще так!
- О-о-о...
4
...Беззвучный, поздний, последний дождь хлестал по лицу Томаса, высыхая
почти мгновенно. В смутном сумеречном предутрье он легко выбрался из
города; тех, копошившихся на кухне, не отвлекла бы даже канонада, они были
чересчур заняты, а он шел тихо, и шаги его были мягки, и дверь закрылась
за ним без хлопка... а на улице никто даже и не окликнул, сонный случайный
полицейский протяжно зевнул и пожелал доброго утра, а пустой первый
трамвай без задержек довез почти до самой окраины предместья. Оттуда до
лесополосы идти было совсем недолго.
Томас примостился в неглубокой ложбине, под густыми, затейливо
перепутанными кустами, и пристально разглядывал пистолет.
Мушка. Дуло. Курок.
Рукоять. Обойма. Патроны.
Предохранитель.
Потеряно было все. Найдено - только эта вещица, скорее даже - вещь в
себе. Он никогда особо не любил оружия, ни огнестрельного, ни холодного,
хотя и считается, что всякий мальчишка до старости обязан балдеть от
прикосновения к металлу.
"Я ничем не обязан. Никому..."
И все же...
Томас попробовал на зуб пулю.
Вполне реальна. Ровно настолько, насколько и требуется.
Запихал патрон обратно в обойму, затем рывком - обойму в рукоять,
предохранитель снят, патрон дослан в ствол.
Приоткрыв рот, начал медленно придвигать ствол к губам.
Главное - не оцарапаться мушкой...
Но ствол уже во рту, вошел как по маслу, не царапнув, умостился, не
касаясь неба, да так уверенно, будто всегда был для этого предназначен.
Томас нащупал языком срез дула: непривычное ощущение металла, слабый
привкус давно сгоревшего пороха, пакли, ружейной смазки. И никакого запаха
смерти. Никакого вкуса.
А может, ее и вообще нет? Сон - есть, и бред - есть, и похмелье - тоже
есть, а смерти - нет? Вот было бы любопытно...
Стоило поставить эксперимент и все проверить лично. В конце концов это
его - и только его - дело. Где-то там, в глубине ствола, прячется пуля -
рыженькая, маленькая, пугливая, вполне безопасная. Ничего, сейчас она
выпрыгнет, надо только выманить ее, раздразнить как следует...
Челюсти затекли, во рту собралась слюна.
"Прямо как на приеме у дантиста... Интересно, а откуда выйдет пуля...
хорошо, когда есть свобода воли..."
Воля... пуля... пуля... и воля...
Палец не захотел согнуться.
"...свобода... воли..."
Он плавно потянул спуск. Механизм глухо щелкнул.
Осечка.
Только исчезла вдруг опушка лесополосы, сгинули мокрые от дождя
кустарники, и мерный рокот ворвался в уши; на глинистом, покрытом валунами
берегу стоял он, мокрый песок лип к ботинкам, а у самых ног катилась
белесая, в матовых разводах Река, закручиваясь ближе к берегу в мелкие
смерчики-водовороты...
Гул... гул... рокот и гул...
Свобода воли?
Томас передернул затвор; из недр железной штуковины выскочила и
упрыгала в глину, в песок, в никуда крохотная металлическая пчелка - не
найти, не рассмотреть.
Осечка?
Раздраженно сплюнув, Томас поставил пистолет на предохранитель. Сунул
было за пояс. Передумал. Широко размахнувшись, закинул железяку подальше -
и она гулко бултыхнулась в сизые волны, раскидала по воде два-три круга,
канула в небытие. Хмыкнув, Томас начал разуваться. К самым ступням
подступала отмель, ставшая вдруг ясно различимой...
Спустя пять минут, оскальзываясь на гладкой чешуе донных камешков,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг