И только я это решил, пробравшись в палату через окно и покорно
вытянувшись на постели, как явился врач, а за ним сестра. Врач,
толстенький, с ямочками на щеках - ну просто сияющий восклицательный знак,
- потирая маленькие ручки, принялся рассуждать о гонках. Он назвался моим
болельщиком и очень переживал, что соревнования сорвались, и я свалился в
невесомость. Через минуту мне казалось, что я знаю его сто лет, Почему-то
доктор помнил все гравилеты, на каких я летал, даже когда был мальчишкой.
Я с вдохновением поддакивал, вспоминал разные мелочи и рассказал, как
гнался за Гришей Сингаевским и как он знал, что я хочу его обогнать, а
потом это облако. И тут я смолк и больше ничего не говорил. А
восклицательный знак поднял мне веко, заглянул в глаз, дружески ткнул
кулаком в живот.
- Сердце работает нормально. И все остальное, - объявил он, довольный
осмотром.
- Это вы прочли в глазах?
- Секрет, - улыбнулся он.
Ох уж эти докторские секреты! Как будто я был маленький и не знал, что
прослушивала меня ввинченная в пол кровать.
- А долго я был в этом... забытьи? - Я с трудом подыскал слово.
- Пустяки, - махнул рукой веселый доктор. - Спал несколько часов.
Несколько часов! Представляю, какая на меня собрана на документация.
Электрические, тепловые, механические, химические и разные другие процессы
- все это собирала трудолюбивая кровать. До чего сложно устроен человек!
- Задал я вам работу, - искренне повинился я.
- В основном не мне, а Марье Семеновне, - засмеялся доктор.
Я покраснел, вспомнив мальчишескую проделку с тумбочкой. Когда я
вернулся, тумбочка была на месте.
- Искала вас в саду, - сказала Марья Семеновна.
Она была такой, как я представлял: с добрым лицом и мягкими
неторопливыми движениями. Я начал говорить, что люблю гулять по ночам на
свежем воздухе, и она опять пришла мне на выручку:
- Все мы были такие.
- Массаж! - кратко резюмировал доктор и удалился в полном сиянии.
А массажист был тут как тут, совсем как в раздевалке спортклуба, и
пошли отбивать лихую чечетку его крепкие проворные руки, а когда я
перевернулся на спину, то на стуле сидел Аксель. Аксель Михайлович Бригов,
мой профессор, наш Старик Аксель. Я встрепенулся, но Старик пробурчал:
"Лежи!" - и тогда проворный массажист легонько толкнул меня в подбородок
ладонью и принялся уминать брюшной пресс.
Аксель был неизменным, сколько я его знаю. Черный костюм, галстук,
шляпа на коленях. Величественный и торжественный. А маленькие медвежьи
глаза смотрят недоверчиво, часто мигая, и я догадываюсь, что это от
смущения: он очень не любит незнакомую обстановку. Молчит, и я тоже. Лучше
подождать, когда сам начнет. Хорошо, что еще попался неразговорчивый
массажист.
- Я все видел, - хрипло сказал Аксель, едва массажист скрылся. - Нет,
не в телевизоре, - поморщился он на мой кивок. - Потом все видел, когда
приехал с побережья. Хорошенькая история, ничего не скажешь.
Представляю, как мы испортили ему единственный за несколько месяцев
выходной. Забрался в морские просторы, подальше от пляжей и подводных
охотников, "морских чертей", как он говорил, спокойно управлял лодкой (он
влюблен во все паруса мира), и - пожалуйста - срочный вызов.
Аксель помолчал, удовлетворенный ходом беседы. И вдруг самое главное:
- Март, что это было такое?
Я ждал этого вопроса, едва увидел учителя, но не думал, что он
прозвучит так откровенно и прямо, что я опять сойдусь с неизвестным.
Я беспомощно взглянул на профессора - ведь он-то должен уже все знать,
но лицо его выражало каменное спокойствие, а глаза смотрели твердо и
беспощадно, приказывая говорить. И тогда я стал говорить, как все было,
начиная с того момента, когда в ангаре нам мешал болтливый комментатор. Я
очень хотел, чтоб учитель почувствовал азарт гонок и не думал, что я
улыбался от самодовольства или какой-то иной глупости. И он, кажется, все
понял, хотя я, конечно, ни слова не сказал про Каричку и свое настроение.
Его огромные руки, спокойно лежавшие на коленях, зашевелились, он словно
пробовал удержать руль моей машины. А я сказал, что он ни за что бы не
удержал (Старик обладал огромной, непонятно-чудовищной силой). И еще
прибавил что-то невразумительное про сильное поле притяжения, которым
обладает облако.
- Так, юноша, - сказал Аксель, - весьма поэтично, но анализ никуда не
годится. Ты ведь учишься на физическом?
- На физико-математическом.
- Жаль, что не мне сдаешь экзамен. Но шутки в сторону. Как ты сказал:
облако?
- Это я случайно. Облако я не видел, только сияние.
- Пожалуй, ты угадал.
- А Сингаевский?
- Да-а, - только и сказал профессор.
Он молчал довольно долго. Потом смущенно заморгал.
- Ты гулял ночью...
- Да, отлучался.
Аксель поморщился.
- Это я к тому, что ты вроде можешь вставать.
- Конечно, могу.
- Будет Совет. Пойдешь со мной, если разрешат врачи.
Такого я не ожидал.
СОВЕТ! Совет ученых планеты!
Я вскочил, закричал:
- Да я здоров! Я летал в Студгородок! Совсем здоров!
- Вот как... - Только голос да насторожившиеся, сжатые в точку зрачки
выдали удивление моего учителя. (Черт возьми, как хорошо я его знал!) - В
какой же это город? - спросил он.
- Искусств.
- Вот как, - повторил он, - веселился?
- Не очень, - неопределенно ответил я, вспомнив свое возвращение.
- Во сколько ты улетел оттуда?
Этот вопрос не был случайным, что-то беспокоило Бригова, и его
беспокойство сразу передалось мне. Я стал вспоминать вслух, стараясь
что-нибудь выведать:
- В четыре... Нет, в половине пятого... Примерно без четверти пять... Я
пропустил что-то интересное?
- Потом, - неопределенно сказал Аксель. - Отдыхай. Вечером встретимся.
Он ушел, а я бросился на постель и зарычал в отчаянии: "Отдыхай!" Да, я
бы отдыхал, будь у меня такое каменное спокойствие. Отдыхал бы и размышлял
над физической природой странного объекта, который сначала глотает
гравилет с человеком, а потом является поразвлечься к беззаботным
студентам. Я чувствовал, что это так, что грязно-белое пятно, мелькнувшее
в ночи над моим датским принцем, не было галлюцинацией. Аксель недаром
насторожился. Чертов Старик, не мог сказать определеннее.
Я хотел опять выскочить в окно, но в палату, будто чувствуя подвох,
зачастила Марья Семеновна. Она мне очень нравилась, и хорошо, что она
входила просто так, а не появлялась на стене; я уже говорил, что эта
спокойная больница мне тоже нравилась. Марья Семеновна приводила и уводила
посетителей. Среди них были деловые ребята из Института Информации,
которым я в третий раз рассказал свой случай.
Шумно ввалились наши - Андрей, Игорь Маркисян и еще один парень, с
которым я учился, - Сергей. Я сразу успокоился. Друзья могли ради меня
сделать все. Только попроси я - и они разыщут и даже примчат сюда Каричку.
Но никто из них не знал о происшествии в Студгородке. Что самое
удивительное, меланхоличный Андрей первый почувствовал неладное и
серьезное в моих вопросах.
- На! - Он вынул из кармана светогазету, которую обычно таскал с собой,
и еще отдал свои радиочасы. Мы договорились, что он вызовет меня, когда
что-нибудь узнает.
А Игорь ругал профессора Акселя.
- Как он мог тебе не сказать? Консерватор! - Игорь всегда находил
резкие слова.
- Консерватор? - переспросил Андрей. - Уточни.
- Конечно! Что за игра в таинственность? Заскоки прошлого века. Как
будто мы ничего не понимаем.
- Мы - двадцать первый век... - подхватил Сергей, подмигнув нам с
Андреем.
Игорь не ответил, но глаза его все больше мрачнели. Сейчас он, по
своему обыкновению, сверкнет яркой и неожиданной, как клинок, мыслью и в
пух и в прах разнесет призрак Старика Акселя.
Я нажал на кнопку часов, и раздался вкрадчивый, хорошо поставленный
голос, выплывающий из музыки.
- ...руки на пояс и - раз, два... раз, два... хорошенько
прогибайтесь!..
Мы рассмеялись.
- Жив курилка! - с удовольствием сказал Сергей. - Рекомендую:
балетмейстер от гимнастики.
Перебивая друг друга, мы в подробностях стали вспоминать один эпизод.
Кажется, мы готовили какое-то представление для институтского вечера. Юмор
рождался в мучениях, у всех разболелась голова, и я распахнул окно.
"Закройте окно!" - потребовал мрачный толстяк. Его толком никто не знал:
синоптики, приглашенные на вечер, выделили нам в помощь своего остряка. И
когда он впервые открыл рот, мы буквально окаменели: это был чертовски
знакомый голос, голос, который командовал с экранов поставить ноги на
ширину плеч и прыгать повыше, как это делали картинно изящные гимнасты. Мы
обомлели, сопоставив красивый баритон с грузной, округлой, как бочонок,
фигурой. А толстяк вполне серьезно требовал закрыть окно: он опасался
простуды. Я сказал: "Но ведь весна"... А Андрей поправил: "Не весна, а
нормальный зимний день". Тогда знаменитый спортивный балетмейстер хлопнул
рамой и, покраснев от гнева, ушел. Мы хохотали от души, благодаря
синоптиков за такую шутку для нашего представления.
- Ладно, веселись тут без нас, - сказал Игорь, пожимая мне руку.
- Жди вызова минут через тридцать, - пообещал Андрей.
А Сергей, не любивший церемоний, просто подмигнул и уже из двери
крикнул:
- Все будет в порядке, Март!
Они ушли, а я принялся крутить колесико Андреевых часов, вслушиваясь в
голоса мира. Я любил иногда вечером перед сном пронестись по радиоволнам и
как бы со стороны взглянуть на добродушно-огромный теплый шар, который
шумно дышал, бежал знакомой дорогой и сообщал о себе тысячи новостей. Но
сейчас я отмахивался от летящих ракет, подводных экспедиций, открытий
ученых и их электронных помощников, от городов, смотрящихся в зеркало
будущего, праздников песен, заказов на погоду и еще сотен и сотен
подробностей менявшегося лика планеты. Сейчас я искал свое. И, как назло,
в этом бесконечном потоке не было того, что меня мучило. Мир как будто
забыл о существовании Студгородка Искусств.
Газетные страницы, едва я их развернул, бросили мне в лицо ряды слов,
выстроенных в строгие колонки, и выпуклые цветные фотографии. Андрей
читал, конечно, "Новости", блестяще отстававшие от событий, судя по
подробному описанию наших гонок и отсутствию хотя бы единой строки о
Студгородке. В выходных сведениях была плоская стрелка переключателя с
указанием еще четырех газет. Я включал и внимательно просматривал утренние
номера "Юности", "Известий", "Спорта" и даже "ВЭЦа" (выпуска
экономического центра), но ничего нового не нашел. Стремительно уходило в
угол кинокадра белое пятно; на одном снимке я улыбался сам себе, судорожно
вцепившись в руль; спокойно и уверенно смотрел на читателей Гриша
Сингаевский. Почти все заголовки кончались увесистыми знаками вопроса, в
статьях был собран полный набор фантастических эпитетов. Комментарии
ученых отсутствовали.
Я отбросил газету, схватил с тумбочки радиочасы: они жужжали тихо и
вкрадчиво.
- Март, - сказал Андрей, - информация очень туманная. В Студгородке все
разъехались. День Искусств отложен на неделю.
- А Каричка?
- Я звонил ей домой...
- Ну что?
- Она еще не приехала, там ничего не знают.
- Ясно, - сказал я очень спокойно.
Андрей помолчал.
- Я могу слетать в городок, - неуверенно предложил Андрей.
- Зачем? Лучше расспросить Акселя. Ведь он в курсе.
- Старик заперся у себя и никого не пускает. Да, Март, через час
Большой Совет. И ты туда приглашен.
- Я знаю.
- Счастливец. А у нас во всем институте подключен всего один экран.
- А где Игорь?
- Забыл тебе сказать. Игорь побежал искать Рыжа.
Рыж! У меня радостно екнуло сердце. Как я смел забыть тебя, маленький
всемогущий Рыж! Ты-то, конечно, найдешь Каричку.
- Ладно, смотри, - разрешил я Андрею.
- Я еще позвоню.
Но никто больше не звонил, часы молчали на моей руке.
После обеда я простился с веселым доктором и добрейшей Марьей
Семеновной, и меня отвезли в Институт Информации. Электромобиль нырнул в
тоннель, оставив меня у подножия стеклянного куба, сверкавшего всеми
гранями. Раздвинулись прозрачные двери, эхо шагов забилось в пустом
вестибюле. В лифте я нашел кнопку конференц-зала, кабина стремительно
пронесла меня сквозь толщу этажей, набитых бесшумными машинами, и опять я
был один в светлом коридоре, а может, и во всем этом обманчиво простом,
обманчиво солнечном кубе.
- Сюда, Март! - прозвучал голос Акселя.
Вот она, знаменитая резная дверь: в черных клетках блестят золотые
знаки Зодиака. Дверь была полуоткрыта, но я, вместо того чтоб войти,
почему-то робко заглянул в зал. За длинным полированным столом орехового
цвета сидели в креслах двое: Аксель Бригов и математик Бродский, которого
я узнал по мощной сократовской лысине.
- Входи! - властно сказал Аксель.
А Бродский, взглянув на меня, рассмеялся:
- Лет сорок назад вошел я сюда, как этот юноша, робея и трепеща. Верно,
Аксель?
- Помню, - мрачно изрек мой учитель. - Ты как вошел, уселся рядом с
председателем, на место Гофа, и все порывался выступить. Гоф потом
говорил, что впервые видит в науке столь расторопного юношу. Садись, Март,
и бери пример с Ивана Бродского.
Бродский смеялся заразительно, глаза его вспыхивали во весь круг
толстых очков, и я невольно улыбнулся, подсел к Акселю и сразу сказал ему
самое главное:
- Там, в Студгородке, была Каричка. Что с ней?
- Здорова. Скоро встретишься, - буркнул Аксель, и я совсем успокоился.
Бродский вспоминал, какие умы собирались раньше за этим столом:
Гордеев, Поргель, Семенов... Они, эти великие старики прошлого, смотрели
на меня со стены; некоторые были еще живы, но уже не являлись на Совет. По
воле художников все они были строги, лишь один астроботаник Лапе замер в
радостном изумлении, будто увидел диковинное марсианское растение. А ведь
каждый из них радостно, как Лапе, встречал все новое и потому потрясал
своими открытиями мир. Так представлял я жизнь всех великих. Но кто знает,
может быть, меня ждет встреча со строгими, как эти портреты, судьями,
когда начнется Совет.
Я представлял, как это будет, и все же, когда во весь полукруг стены
стали зажигаться экраны, почувствовал, что пол подо мной колеблется,
кресло как бы повисает в воздухе, и я последний раз взглянул на доброго
Лапе. Стена беспредельно отодвинулась, и вот я уже сижу перед огромным
залом, где сошлись оба земных полушария, и все эти знаменитости ни с того
ни с сего начинают здороваться со мной. Я растерянно отвечал на их улыбки
и приветствия, но только чуть позже догадался, какую коварную шутку со
мной сыграли телеэкраны: ученые здоровались с моими соседями. Почему-то от
этого простого открытия мне стало легче, но через минуту, когда
председателем избрали Акселя Бригова, я опять покраснел: все смотрели на
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг