читает: "Это господин металл, это господин дерево, это господин цемент..."
А главное, ненавидит рвачей. Как-то подошел к одному, отвел в сторону и
говорит: "Ты думаешь, здесь рубли длинные, как портянки? А ну мотай
отсюда!" И тот умотал.
Ты знаешь, мамочка, что за меня беспокоиться не надо. На высоту я не
лазаю, работаю поваром. Когда я сюда приехал, уже стоял поселок и была
нормальная жизнь. А до меня ребята попробовали таежной закуски:
пробивались через болота, горы, бурелом. Лошади в тайгу не шли - боялись
мошки, тащили их силой. Тропы показал старик медвежатник. А дальше надо
было рубить просеки, копать землю, переплывать дурные, бунтующие весной
реки и даже учиться правильно держать лопату - многие не умели. Диабаз
долбили вручную, жгли на камне костры и лили воду, чтоб трескался быстрее.
А однажды весной, в половодье, наш участок отрезало от всего мира, - так
ребята пробирались за продуктами по проводам. Но это было до меня.
Как-то зимой приехали французы, киноработники; они знакомились с
тайгой, чтоб снимать фильм. Стоял мороз под пятьдесят, французы были
укутаны до бровей. Спрашивают: "Кто здесь хозяин - медведь?" -
"Бульдозер", - говорят им. "О, бульдозер! Познакомьте нас с теми, кто
работает на бульдозере". Приехали французы на наш участок. А ребята как
раз собирались под выходной в город. Ну, выскочили из дома, умывались
снегом. Французы ахнули - и сразу фотографироваться на память. Так и
снялись: они в тулупах, а ребята в майках. Эту фотографию я тебе посылаю.
Здесь все, о ком я тебе рассказал. Твой сын Сережа".
Осторожно держал я рукописи. Я не читал газет тех лет, но думаю, что
они прославили не всех героев. Их было в миллионы раз больше, обыкновенных
людей необыкновенного времени, - так назвали середину прошлого века. Они
открывали мне свою душу. Они смотрели на меня с фотографий, висящих на
стенах, и как бы спрашивали: а что сделал ты?.. Я растерянно взирал на
старые картины - они сохранили их дела: плотины, заводы, города. Это были
памятники. Вдруг я вспомнил, как Рыж, удивленно взмахивая ресницами, дышит
в экран, как он бережно держит на ладони то серебристую трубку ракеты, то
неуклюжий экскаватор, то таинственно мерцающий кристалл и говорит: "Это
Они делали для нас. Верно, Март?"
Я ушел из музея, оставив Лену среди папок. Она разбирала их, чтоб
передать живое слово истории в Центр Информации Земли. В эти часы она
забыла, что над островом стоит облако, и я не сказал ей ничего, не стал
напоминать, что на свете, кроме доброты и отваги, еще существует зло.
22
Это Они делали для нас...
Верно, Рыж, как просто и точно ты сказал.
Я хорошо представлял этих людей. Видел, как широко шагает в сапогах
бригадирша Масягина и думает, какие богатырские имена дать близнецам; как
лежа курит папиросу за папиросой вертолетчик Андриан, курит и смотрит в
темный угол, а видит белый город на излучине и сына Андрейку под березой -
всего, с головы до ног, в маленьких солнцах; как идет по проводу над
голубой водой повар, совсем еще мальчик, как он счастлив оттого, что
дурные реки отрезали их участок от всего мира, и он идет по проводу и
сочиняет письмо маме, от которой ничего не умеет скрывать. Эти трое и
тысячи других, неизвестных мне, мечтали построить новый город - я знаю,
даже не читая их писем: ведь города уже стоят на своих местах.
А я? Какой город хотел построить я? Когда родители улетали на Марс, я
просил взять меня с собой: я хорошо представил аккуратные домики, покрытые
прозрачным куполом, и один из них - моя школа, к нему ведет песчаная
дорожка. Мама, как и я, смотрела печальными, глазами на отца, но он точно
знал, что там нет школы с желтой дорожкой. И пока они строили эту школу, я
вырос, и теперь мне нужен большой машинный зал, чтоб показать свое умение.
Нет, даже не машинный зал, а маленькая комнатка на лунной станции, откуда
я буду передавать Симу добытую мной информацию. А если уж говорить совсем
откровенно, мне нужно только одно кресло, и больше ничего. Только одно
кресло в ракете солнечной экспедиции. Тогда меня не будет грызть совесть,
что вот уже восемнадцать, а я так и не построил город.
Они стояли на своих местах - столетние сибирские города - в излучинах
рек, на берегах таежных морей, на крутых боках серебряных и железных гор,
а людей, которые их строили, уже нет. Не смотри на меня такими грустными
глазами, Рыж, это так - жизнь имеет свой финиш. И лучше долбить день и
ночь диабаз, жечь его огнем и поливать водой, чем проспать свои годы,
надеясь, что кто-то преподнесет тебе бессмертие. Это великий обман, Рыж,
ты понимаешь? Жизнь - движение, она без остановок. Пока я не столкнулся с
облаком, я вообще не знал, что такое страх; но мой страх - это не страх, а
мучительное беспокойство, боль за тебя, за Леху, за Каричку, за всех
маленьких и больших детей.
Ты извини меня, Рыж, что я позвал тебя в этот мрачный машинный зал. Уже
ночь, и грустно быть одному с бездушными автоматами. Ты только поверь, что
я не предатель, я это докажу. Я сознательно путаю ленты и аккуратно
записываю все, что делает облако. Доктор Наг, кажется, разгадал мою
хитрость, но он не хочет ни во что вмешиваться. Он только бросил на ходу:
"Подопытный уже два сеанса без сознания". Когда я начинаю его жалеть -
этого ни в чем не виноватого Килоу, - я вспоминаю Гришу Сингаевского. Мне
кажется, Гриша говорит: "Ты должен передать людям эти записи. Ты должен
прийти к финишу первым даже без гравилета". Да, я должен - я это знаю; а
потом я вернусь за Сингаевским.
Тебе пора спать, Рыж. Мне осталось перевести записи в маленький блок и
спрятать его в карман комбинезона. Пусть тебе приснятся говорящие
байкальские рыбы - они мастера рассказывать удивительные истории.
На рассвете в зал заглянул доктор Наг. Увидев, что я сижу за пультом,
он вошел.
- Слышали новость? Совет потребовал снять защитное поле.
- Что ответил Гарга?
- Ничего. Заперся в студии и сидит там.
- Совещаются?
- Наверно. Совет объявил, что построенные установки могут разрядить
облако.
Я поспешно натянул комбинезон.
- Вы куда? - спросил Наг.
- Предупредить рыбаков, пока они не выехали. Вдруг облако решит снять
поле... Лед начнет трескаться!
- Вы славный парень, - сказал Наг.
- Вы мне во многом помогли, доктор. Спасибо.
...Все же я опоздал: рыбаки уехали в море.
Отец Лены, спокойно выслушав меня, позвонил на радиостанцию и приказал
вернуть мобили. Не удивился он и моей просьбе.
- Выход с острова есть, - ответил он, подумав. - Пещера в скале. Она
проходит под силовым полем. А по сопкам не проберешься, пока не снята
блокада.
Он одевался обстоятельно - шерстяные носки, сапоги, меховой жилет,
полушубок. Я умолял его глазами: быстрее! Он, кажется, понял и, заказывая
дежурный мобиль, сказал:
- Не через десять минут, а сейчас.
Я благодарно кивнул.
Песок скрипел под ногами, как снег, мороз щекотал кончик носа. Первые
лучи легонько коснулись крыш, позолотили их. Сейчас проснутся школьники,
проснется кап Грамофоныч, проснется Лена. Снегурочка выглянет в окно,
засмеется: "Доброе утро!" А я побегу через лес, через зеленое поле, чтобы
подлый удар облака не погасил больше ни одной улыбки.
- До станции пятнадцать километров, - сказал инженер. - Из нас никто не
ходил - старая охотничья тропа, но по карте пятнадцать и точно на юг.
Проводить?
- Не надо. - Я измерил взглядом богатырскую фигуру. - Вы лучше
займитесь Гаргой.
- Не волнуйся. Все выясним и поставим на свои места.
Ярко-оранжевый мобиль приподнялся на воздушной струе и легко заскользил
над стеклянным щитом. Неслись нам навстречу пестрые ледяные заплаты -
зеленые, белые, голубые плиты, крепко спаянные морозом, но я смотрел не на
них, а на темную, неприкрытую снегом скалу - берег Большой земли.
Вдруг замигала лампочка на щитке, шофер включил радио.
- Мобилю сто двадцать шесть вернуться назад. - Голос четко и властно
выговаривал слова.
- Гарга, - узнал я.
- Прыткий старикан, - усмехнулся инженер. - Рано встает.
- Это облако, - догадался я. - Оно предупредило Гаргу.
- Мобилю вернуться назад. Вы приближаетесь к границе поля. Это опасно.
- Давай, Саша, к самой пещере, - скомандовал инженер водителю. - Где у
тебя компас и карта?..
Он спокойно начертил мой путь, сам положил карту и компас в мой карман,
застегнул пуговицу. А Гарга все требовал. А скала летела навстречу.
- Сейчас возвращаемся, - наконец ответил в микрофон отец Лены.
Мобиль мягко шлепнулся на лед. Распахнулась дверца. Отвесная серая
стена, в ней треугольная щель, завешенная длинными сосульками, и такое же
отражение на гладком льду. Волшебный дворец.
- Беги! - сказал отец Лены. - Счастливо!
А в спину мне ударило из динамика:
- Март, приказываю тебе вернуться! Иначе облако применит облучение!
Теперь, когда в кармане у меня лежит ключ от облака и какая-то сотня
метров осталась до спасительной границы, теперь отступать - ни за что. Мы
еще проверим, кто проворней: может быть, я бегу быстрее света.
У самого входа в пещеру ноги мои разъехались, я шлепнулся на живот и
так и въехал головой вперед под торжественный ледяной портал. Встал. Ноги
какие-то размягченные, идут неохотно. "Только-то и всего! - воскликнул я.
- И это называется удар. Благодарю вас, дядя, за родственный тычок!"
23
Под сумрачным сводом я опять побежал. Подошвы гулко стучали о ровный
лед. Здесь, наверно, тек ручей, он так и застыл голубой подземной дорогой.
"Триста рек впадают в Байкал, а вытекает одна Ангара".
Вот уж не думал, что придется столкнуться с этой строчкой из старой
энциклопедии. Впрочем, там сказано о реках, а не о ручьях, тем более
подземных. Откуда составителям знать, что есть такой хитрый ручей,
пробивший себе дорогу через скалу; весной он могуч и заполняет всю пещеру,
несет с собой песок и камни, шлифует до блеска стены, летом утихает, катит
себе полегоньку, прислушиваясь к тихому плеску эха под сводами, а когда
удивленно останавливается, превратившись в гладкую дорожку, то на самом
дне, под толстым льдом, все равно бежит он, ручей, и даже яростный мороз
не в силах его удержать.
Я почувствовал, что лед потрескивает под ногами. Но как осторожно ни
ступал, вскоре провалился. Ручей был неглубокий - чуть выше колен, но лед
больно резал ноги даже сквозь плотную ткань комбинезона. Услышав плеск
воды справа, я направился туда. У стены было глубже, ощущалось течение,
зато не было льда. Я шел и шел по пояс в воде, иногда натыкаясь на
прохладный камень стены и ощупывая в нагрудном кармане маленький
электронный блок с записями.
Я думал, что пройдет еще немного времени и я увижу впереди светлое
пятно, которое будет расширяться до тех пор, пока не распахнет настежь все
голубое небо. А получилось совсем не так. В середине пещеры становилось
глубже, я прижимался к стене - теперь тут было самое мелкое место.
Неожиданно моя рука схватила ветку, самую настоящую ветку с твердыми
узкими листьями. И вот я раздвигаю уже не лед и не воду, а живые плотные
заросли, и ручей звенит между ними, радостно толкаясь в мои колени; я изо
всех сил раздвигаю, разрываю упругие, хитро сплетенные ветви и вырываюсь
из темноты.
Зеленый свет внезапного лета ослепил меня. Я вижу зеленую дальнюю
сопку, зеленое небо над ней, зеленый ручей, посреди которого я стою. Лето!
Я совсем забыл, что ты бушуешь на воле.
- Лето! Здравствуй! - крикнул я, набрав воздуха, и слова беспечными
кузнечиками поскакали впереди меня.
Теперь, когда будут говорить "лето", я представлю ослепительно-зеленый
мир. В твою честь я бросаю прямо в воду свой комбинезон. Пусть ручей, если
захочет, несет его с собой и утопит в самом узком ущелье Байкала.
Вот мой путь, начертанный сильной рукой инженера: мимо сопочки, через
тайгу, по охотничьей тропе, к станции. Там меня подхватит поезд.
Сначала я оглядывался по сторонам в поисках охотничьей тропы. Ничего
похожего ни на берегу ручья, ни между деревьев не встречалось. Пихты, ели,
лиственницы стояли так плотно, так рассадили свое колючее, тянущееся вверх
потомство, так попадали друг на друга, что в иных местах не то что
охотник, но и белка не прошмыгнет, а там, где выдавался просвет с пышной
травой, я проваливался в болотистые, мягко поддающиеся ямы.
Наивный человек, я думал пробежать эти километры за час с хвостиком.
Нет, надо забыть, что в мире есть автоматические дороги, что есть тропинки
в лесу, по которым можно пройти босиком, ни разу не уколовшись. Надо
надеть компас на руку, забыть эту мифическую тропу, пробираться вперед.
Через некоторое время я почувствовал себя бывалым таежником. Откуда
только взялась сноровка: рука отводит мохнатую лапу, нога встает на пятку,
нащупывая коварные ямы, и легко отталкивается мыском, глаза ищут проходы в
буреломе. Кто их только навалил, этих могучих бойцов, выворотил прямо с
корнем? Может, здесь ночью разыгралась хорошая потасовка? Не стоит лезть в
самую свалку, оттуда не выберешься и с топором, и сопку лучше обойти
стороной, а потом - снова свернуть на юг, положить на упавший ствол карту,
сверить свой маршрут по компасу.
Ага, вон могучие циркули опор, между ними натянуты серебряные струны.
Когда-то по ним ходили таежные канатоходцы - верхолазы. Я пересекаю
широкую просеку, провода торжественно гудят над головой. Но мне по пути с
опорами, я снова в тайгу.
Не сразу понял я, откуда пришла слабость. Не мог я так быстро устать.
Было что-то странное, незнакомое в непослушании ног и рук, приятной
лености всего тела, легком головокружении. Ветви стали сильнее меня, корни
цеплялись за ботинки, и тихий торжественный звон лился из-под высокого
свода. Я поднял голову, удивленный необычным праздничным звуком, который
рождала то ли лесная тишина, то ли мое воображение, и увидел серебристое
сверкание меж верхушек. Над острыми пиками елей, прямо надо мной висело
облако. Мне показалось, что оно отыскивает меня в чаще. Что ж, я ни на
минуту не забывал о тебе, даже когда пробирался в темной пещере, я ничуть
не удивлен и готов взять тебя в попутчики. Не думаю, чтоб ты явилось
указать мне дорогу, но я все равно пойду вперед, а если откажут ноги,
поползу, подтягиваясь за корни.
Когда я вышел на поляну, усеянную крупными, с кулак величиной,
ромашками, то внимательно рассмотрел облако, хотя рассматривать в нем было
нечего: в промытом летнем небе, над частоколом елей и бело-зеленым полем
оно выглядело странным, никому не нужным шаром, соперничавшим в блеске с
солнцем. Но солнце лучилось живым теплом, а облако казалось хорошо
отполированным куском льда. Оно молча и равнодушно облучало меня: я не
чувствовал ни рук, ни ног - они словно не принадлежали мне, приятный звон
в ушах сменился глухой пустотой, только глаза еще видели, куда идти. И я
шел, шел, сам по себе, удивляясь, почему идут ноги, которых я не чувствую.
Может быть, я уже брел по этой охотничьей тропе, пропавшей неизвестно
куда, и ноги угадывали знакомую дорогу; я брел здесь сто лет назад, а
передо мной качалась широченная спина Полтора Ивана - он нес на плече
моток провода и посвистывал, чтоб никто не видел, как ему тяжело; и
Сережка-повар, совсем еще мальчик, волочил пудовые сапоги, почти умирая от
усталости; и хмурый Мохов забыл обо всем, шагая механически и думая про
удравшего брата Витьку; но все мы, как ни темнело в глазах от приступов
внезапной слабости, упрямо шли вперед, потому что наш вожак, наш железный
бригадир говорил: "Ну, хлопцы, по-флотски! Еще немного..."
Они уже умерли, а я все иду. Я иду по Марсу и ничего не вижу, кроме
стрелки своего компаса. Наверно, багряный диск солнца опустится за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг