встречам стремилась больше Катя, нежели Жак. Тогда, в первый вечер,
проводив Жака, Катя несколько дней ждала его, но напрасно. Ходила на
кладбище, посещала клуб, ждала дома, но он все не появлялся. Она всетаки
встретила его раз, другой, но Жак не просил ее о встречах. Как-то она
долго его не видела и тогда не выдержала, спросила о нем Севенарта, на что
он ответил, что Лавер очень много работает, и, кроме этого, для него
больше ничто не существует.
- Но мы произведем вторжение, если вы этого хотите, - Севенарт явно
поощрял интерес Кати к художнику.
На следующий день Севенарт зашел к Кате с двумя художникамисупругами.
Катя вспомнила, что видела их на кладбище. Муж был высок ростом, худой,
как бы невесомый, все движения его были ловки и бесшумны, казалось, он
движется автоматически. Но он не производил впечатления болезненного
человека. Пожалуй, наоборот: темные глаза его были живыми и блестящими, а
впалые щеки окрашивались слабым румянцем. Жена его -тоже рослая,
естественная блондинка с прямыми длинными волосами и крупным, красиво
очерченным ртом, казалась сонливой и апатичной: светло-серые глаза ее были
как бы затуманены, координация движений явно нарушена. Катя старалась
определить, больны ли они или это их естественные особенности. Жену звали
Кларой, его Георгом. "Это здесь они Клара и Георг, а каковы их подлинные
имена?"
После короткой беседы Клара и Георг пригласили Катю в местный клуб
художников. Она охотно согласилась и лишь попросила, обождать ее несколько
минут, чтобы переодеться. Катя скоро вернулась. Оглядев ее, Севенарт явно
был удивлен: "Да в самом ли деле это та грубиянка, которую тогда сюда
доставили?" На Кате было простое белое платье, изпод которого едва видны
были ее ноги с изящной узкой ступней в легких сандалиях из тонких
ремешков. Волосы подобраны в узел, оставляя открытой сзади шею с легкими
завитками волос Георг тоже с нескрываемым одобрением оглядел ее, и лишь
Клара посмотрела на Катю равнодушно, быть может, даже не заметив
произошедшую перемену в ее внешности. Севенарт проводил компанию до клуба
и распрощался, сославшись на занятость.
Первым, кого Катя увидела при входе в зал, был Жак. Несмотря на теплую
погоду, он был одет не по сезону: поверх плотной ворсистой рубашки на нем
был меховой жилет. Лицо Жака несколько оживилось, он подошел к Кате и, не
обращая внимания на ее спутников, поспешил увести в дальний угол зала
- Скажите, Катрин, вы пришли ради меня или просто развлечься? Я знаю,
что вы скажете правду... Я это чувствую...
- Вы угадали. Я пришла только ради вас, хотя вам это совершенно
безразлично.
- Вы не совсем правы... Как-то странно, что я вам нужен... Это, быть
может, меня немного поддержит... Хотя за последние дни я видел вас у
себя... в мастерской... Я даже пытался писать вас, но ничего не вышло...
- Жак, опомнитесь... Я не была у вас ни разу, я даже не знаю, где ваша
мастерская...
Жак с сомнением покачал головой и неуверенно спросил:
- А в темно-вишневом платье с серебристой накидкой? Ведь это были вы?
Катя сочувственно смотрела на Жака:
- Что с вами, Жак? Это, по-видимому, были просто видения... ваше
воображение. Да у меня и платья такого нет. И вы даже разговаривали со
мной?
- Не помню точно... кажется, я что-то объяснял, но вы не хотели
понять...
Катя постаралась отвлечь Жака и попросила познакомить ее с художниками.
Жак, держа Катю за руку, ввел ее в круг собравшихся:
- Вот мадемуазель Катрин, а больше я ничего не намерен говорить, она
мне очень симпатична...
Кто-то засмеялся.
- Ба, да Лавер, похоже, собирается вернуться из загробного царства в
этот гибнущий мир Надолго ли, Жак?
- Насовсем, - твердо отчеканила Катя и сама удивилась своей смелости.
Все с удивлением рассматривали ее, словно она произнесла что-то
необычайное и поразительное. Повисло молчание. Кто-то едва слышно произнес:
- Просто она новенькая. Это пройдет.
Оратор встал на подоконник:
- Коллеги! Я должен заявить, что некоторые из нас еще не сказали своим
искусством то, что они должны сказать. Пока не поздно, сожгите себя, но
дайте понять человечеству, что оно почти уже многомиллионный труп, потому
что люди отделились от природы, пошли против нее, применили к ней насилие,
и теперь наступает час возмездия. Но еще не совсем закрыт путь к спасению
- пусть человечество оставит, забудет все технические совершенствования -
век технической революции принес человечеству проклятие, неминуемую
гибель. Остановите науку, технику, идите, разбредайтесь пешими и босыми по
укромным уголкам пока еще теплой Земли. Это пусть делают те, кому мы
отдали себя. Наша высокая и благородная миссия - убедить их бросить все,
бросить всякую борьбу и сопротивление, пусть этим занимается кучка
безумцев, путь которых все равно приведет к неминуемой гибели. Наш долг
сгореть на алтаре искусства - тем спасти оставшихся людей на Земле,
оставить о себе память. Трудитесь...
- Идемте отсюда. - Катя решительно извлекла Жака из толпы и вывела в
сад. - Покажите вашу мастерскую.
В мастерской Жака было несколько начатых работ. Жак пытался объяснить
ей их смысл, и Катя всматривалась с непонятным страхом и интересом в
странные изображения. Их удивительная сила воздействия, как она считала,
заключалась в том, что все было пронизано символикой, громоздились образы,
которые, казалось, в определенные моменты жизни грезились, может быть,
каждому человеку. Образы далекой истории переплетались с современностью.
Особенно грандиозной была одна, почти законченнаая картина: на ней
изображен слой из человеческих костей, черепов, сквозь них кое-где
прорастали искореженные, выкрученные деревца, бросая на зловещее поле
узкие полоски тени. Полоски походили на ножи и как бы разрезали
копошащиеся кое-где на костях полуживые человеческие существа. Женщины
корчились в родах или пытались всовывать в рот младенцам иссушенную грудь.
А на все это наползало чудовище, порожденное человеком, - синтез
технического прогресса, состоящее из сверкающего металла с причудливыми
гусеницами. Оно давило кости и живых еще людей, выжимая кровавую влагу и
сдабривая ею поле, на котором всходили кроваво-красные змеевидные листья.
И солнце заполняло половину неба, выбеляя зловещим свечением невообразимо
мрачную картину. Пожалуй, никогда художники в изображении ада не могли
придумать более жуткую сцену.
Катя переходила молча от одного холста к другому. Она разыскала чистую
палитру, положила краски, попросила Жака спокойно посидеть и на маленькой
пластине стала писать его портрет, быстро кладя мелкие мазки. Жак
терпеливо сидел, не меняя положения.
Сколько времени писала Катя - ни она, ни Жак не знали. Она молча
кивнула головой, дав понять, что сеанс окончен. Жак подошел и осторожно
взял пластину. Изображение было неожиданным - теперь художники так не
писали. Оно пробудило в нем, казалось, давно угасшее, будто бы вовсе не из
теперешней его жизни. Где-то в глубине его памяти ожило море, и он,
овеваемый легким ветром, сидит на песке, счастливый и юный. На портрете
он, но в то же время и незнакомый ему человек.
Его черты лица, цвет волос, глаза, но глаза ясные, взгляд вдохновенный
и светлый, а легкая застенчивая улыбка придает лицу особое обаяние.
- Катрин! Вы увидели меня таким?
- Да, Жак. Я вижу вас таким, каким вы должны быть.
Она взяла портрет, отнесла в самый дальний угол и спрятала за холсты.
- Жак, дорогой, никому не показывайте портрет и в случае чего не
проговоритесь, что его написала я. Это может очень повредить мне.
Сами иногда не забывайте смотреть на него. Теперь вы должны примириться
с тем, что я буду часто приходить к вам. Не избегайте меня. И я уже не
буду только видением...
- Но зачем вам это? Ведь я уже не принадлежу самому себе и не могу
принадлежать вам...
Катя подошла к Жаку, прижала его голову к своей груди и молча постояла
так. Потом поцеловала глаза Жака и, сказав лишь слово "жизнь", ушла очень
быстро, не дав ему опомниться.
Жак испытал потрясение. Его била дрожь, в памяти мелькали какието
светлые и радостные отрывки не то вымысла, не то пережитого. Но он не мог
собрать их воедино. Только одно, словно поступь судьбы, проступало в его
больном сознании: что-то случилось, величайшее для него, и почему-то
звучала ожившая в его памяти Пятая симфония Чайковского.
Катя каждый день заходила в мастерскую Жака. Иногда он бывал возбужден
и тогда со страстностью маньяка пытался внушить ей свои мысли о всемирном
наступающем хаосе, гибели всей земной цивилизации. Катя внимательно
выслушивала его, сама на эту тему разговора избегала, и Жака это не только
огорчало, но порой и раздражало, и тогда он, прервав разговор, брался за
кисть. Значит, Кате надо его оставить... И она уходила, опечаленная, и
нередко, уединившись где-нибудь в глухой аллее, плакала. В такие часы ее
особенно мучила тоска по матери, по дому, друзьям. Здесь она жила словно
на необитаемом острове, потому что ее ни на минуту не покидало ощущение
опасности, что-то зловещее было во всем, что ее окружало, и лишь Жак был
для нее дорог, и порой она думала, что, быть может, великая жалость к нему
и породила в ней любовь, любовь, обреченную на гибель. Однажды, именно в
такой час печали, к ней зашел Севенарт.
- Что это? Вы, кажется, плачете? Но отчего, кто мог вас обидеть?
- А скажите, - Катя провела тыльной стороной руки по глазам, поправила
прическу, - почему вы не принимаете никаких мер, чтобы сохранить здоровье
ваших подопечных? Ведь некоторые из них на грани гибели...
- О, это очень серьезный вопрос, но я постараюсь ответить. Вам
известно, что творится в мире. Человечество зашло в тупик со всеми своими
достижениями в технике. Получается, что создатель сложнейших машинных
систем вроде бы стал лишним в этом царстве шипящих, урчащих, даже
говорящих на любых человеческих языках, почти живых существ. Он подавлен
этим царством, в тяжком плену у него, и вперед идти еще страшней. Да и что
впереди? Вот и получается, что художники, я имею в виду наших художников,
пусть их и немного, стремятся своим творчеством спасти человечество, пусть
даже ценой своих жизней! О!
Они вносят очень ценный вклад в дело спасения человечества. Вот
потому-то они не пишут прелести земного существования. Они предостерегают,
кричат! Вот вы подумайте: почему в произведениях о давно прошедших войнах
так восхваляется подвиг самопожертвования, хотя бы принесший смерть герою.
И наши художники, в том числе и вы, являетесь подобными героями.
- Я-то никак не принадлежу к героям. Мне так далеко до Жака;
воображение, как я считаю, у него какое-то сверхвозможное. Мне этого
никогда не достичь.
- Вот вы же огорчаетесь, что не достигли таких вершин...
- Да, конечно... Но страшно думать так, как Лавер... Просто
невыносимо...
- Но его же не заставляет никто так думать, это его воля... Простите...
но вы любите его?
- Допустим... - снова в ней проснулась дерзость, она произнесла это
слово с вызовом, сквозь зубы.
Севенарт решил попробовать погасить вспышку:
- Извините... Это такой вопрос, на него трудно отвечать. Давайте
прогуляемся немного, а может быть, вы предложите мне чашку чая?..
- Чай, пожалуйста... а гулять не хочу.
Глубокой ночью Севенарт с помощником спокойно вошли в спальню Кати. Они
направили к ее голове усы антенны, подключили аппаратуру и следили за
экраном. Катя крепко спала. Фаза сна шла медленная, и они ждали, когда ее
сменит фаза парадоксального быстрого сна. Она пришла.
Кате снились черно-белые сны -значит, депрессия есть, пока еще
"скрытая", о которой она и не подозревает. Севенарт задал спящей вопрос:
- Зачем вы записали на видео всех наших художников? С какой целью вы
это сделали?
Но спящая не ответила. Севенарт еще раз задал тот же вопрос, и снова
лишь невнятное сонное бормотание, не относящееся к вопросу, а во сне Катя
повернулась на другой бок.
Севенарт озабоченно посмотрел на ассистента:
- Вы дали достаточную дозу облучения? Все делали точно по предписанию?
- Абсолютно точно, уверяю вас.
- Но что тогда происходит? У нас ни с одним подопытным такого не было.
Что-то здесь непонятное...
Севенарт продолжал смотреть на экран, где проходили КатиньГсны.
Ей виделись люди, незнакомые Севенарту. Но вот лицо Жака Лавера...
Фаза парадоксального сна кончилась. Катя мирно спала, лицо ее,
побледневшее от сна, было таким одухотворенным и нежным, что Севенарт
пожалел, что она недосягаема для него, недосягаема никогда... такова его
служба. Он велел помощнику свернуть аппаратуру. Они вышли в сад, где в
предрассветном сумраке было тихо и еще светила на небе утренняя звезда.
Севенарт споткнулся о выступавший корень огромного дуба.
- Собачья жизнь, черт бы ее побрал. Придется поломать голову над
секретом этой прелестной особы. - "Прелестной" он зло выдавил сквозь зубы.
Козимо впервые посетил "школу" художников. Дадышо распорядился послать
именно его для оказания помощи Севенарту. Нужно было разобраться в
исключительном случае с Катрин Сабининой. Севенарт был вынужден обратиться
за помощью в Центр, оказавшись бессильным самостоятельно разгадать,
несмотря на все усилия, феномен. Выходило, что на психику Сабининой не
воздействовала достаточно уже апробированная система. Козимо решил прежде,
чем приступить к испытаниям над Сабининой, понаблюдать ее, "поближе
познакомиться", как он заявил Севенарту, и попросил не беспокоить его
йекоторое время.
Катя всеми силами пыталась отсрочить неотвратимое. Однажды, когда Жак
почувствовал себя особенно плохо, Катя уложила его и встала за мольберт
перед его незаконченной картиной. Она не думала о том, что ею руководит в
эти минуты. Скорее всего она пыталась отвлечься, хоть на какое-то время
отогнать страх. Картина называлась "Конец". В огненном вихре взлетали в
воздух деревья с вывернутыми корнями, языки пламени чудовищно
выплескивались вверх, закрыв небо. Женщина на переднем плане держала на
вытянутых руках ребенка, моля о помощи, но пламя уже лизнуло волосы
малыша, и одежда матери превращалась в факел.
Жак лежал, отвернувшись к стене. Катя взяла кисть, в ее движениях
появилась четкость, рука с кистью взлетела от палитры к холсту-она писала
лицо матери, и лицо это было ее, Катиным, лицом. В глазах такая мольба,
такой призыв о помощи, что Севенарт, тайно наблюдавший действия Кати на
экране, крепко вцепился в подлокотники кресла и застыл, изумленный. Катя
писала, словно одержимая. Сочетание цветов было таким тревожно-буйным, что
зрителю было ясно - вместе с этой матерью сгорает Земля. Но вот Катя
остановилась, положила кисть, отошла, чтобы взглянуть на картину, затем
тихо подошла к ней, вновь взяла кисть и осторожно убрала пламя от волос
ребенка и одежды матери. Затем усталым движением руки отбросила прядь
волос от своего лица, присела на край ложа, рядом со спящим Жаком,
нагнулась к его лицу, поцеловала закрытые веки и вышла из мастерской.
Да, Севенарт понял, что Катя может превзойти в своем творчестве не
только Жака, но и всех художников. "Она просто чертовски, невероятно
талантлива... Надо только усилить воздействие, подчинить ее нашей воле". И
еще одна идея пришлась Севенарту по душе. Этим он решил отличиться перед
"высоким гостем" - братом Козимо. Но пока он задумал действовать
самостоятельно. Он нашел Катю все там же, в мастерской Жака. За последнее
время она заметно побледнела и осунулась, чтото в ее взгляде было
настороженное, злое и предвещало, похоже, новый бунт. Севенарт и не
подумал откладывать разговор, лишь извинился за вторжение и попросил Катю
пройти к ней домой для выяснения неотложного дела. Как ни странно, Катя
послушно отправилась с ним.
Парк был погружен в густой туман. Все было напитано влагой: и черные от
сырости стволы деревьев с оголенными ветвями, и дорожки, засыпанные
гравием. Весь этот осенний день как бы источал монотонность, грусть, а
если и был чем хорош, то лишь тем, что вызывал у людей желание поскорее
оказаться под кровом, посидеть у камина, насладиться теплом и уютом.
Катя шла рядом с Севенартом, забыв накинуть на голову капюшон плаща, на
волосах и лице ее серебрились мелкие капли и стекали с ресниц, и Севенарту
казалось, что Катя плачет, что она выплакивает последние слезы, что дальше
в таком состоянии оставлять ее нельзя. Севенарт предложил Кате пойти
переодеться, а он тем временем сам приготовит кофе. В ответ Катя лишь
согласно кивнула головой.
После выпитого кофе Севенарт удобно устроился в кресле, включил камин.
- Как все-таки раньше люди были счастливы. Наверно, жизнь обитателей
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг