Флегетон, а впереди - только Коцит и Лета. Лед и Забвение.
Да, эту книгу лучше не читать. Тут и без мистики впечатлений более
чем достаточно.
Вернусь все-таки к своим записям. Из Дмитриевки мы выступили в
полдень и пошли на Терны. Штабс-капитан Дьяков получил приказ занять
оборону, а если противник уже там - овладеть Тернами и держаться до
прихода подкреплений. Мы прошли уже несколько верст, когда нас догнала
группа конных, среди которой мы узнали старого знакомого, "капказского
человека" Андгуладзе. Генерал, не слезая с заморенного коня, обрушился на
нас, словно на проштрафившихся кадетов, требуя немедленно остановиться и
повернуть на юг. Штабс-капитан Дьяков пытался сослаться на приказ, но
генерал Андгуладзе закричал, что здесь приказывает он, что красные уже
взяли Британы, и мы немедленно переходим в его распоряжение.
Британы - это совсем недалеко от Чаплинки. А взяв Чаплинку, красные
вплотную подступали к Перекопу. Значит, за эти часы фронт прорвали и взяли
нас корпус в кольцо. Радостного было мало, а "капказский человек" вновь
закричал, чтоб мы немедленно поворачивали к Каменному Колодязю, в
сосредоточение 13-й дивизии. Делать было нечего, мы двинулись на юг,
чувствуя, что вновь начинается столь надоевшая нам по прошлому году
бестолковщина.
К Каменному Колодязю мы добрались уже поздно вечером и застали там
огромную гудящую толпу. У этого небольшого села собралась почти вся
дивизия, и тут же нам встретилось немало старых знакомых. Все хаты
оказались занятыми, и отряд остановился прямо в поле, у околицы.
Было ясно, что завтра нам придется круто, и я предложил прапорщику
Немно остаться в селе. Рука его по-прежнему болела, а посылать раненого в
бой я не имел права. Прапорщик, однако, уперся и, поглядывая на Ольгу,
заявил, что рука его уже зажила и что красных он вполне может рубить и
левой. Я не стал с ним спорить, тем более, не на кого оставить взвод, зато
предложил остаться Ольге. Не помню уж, на кого поглядывала она, но тоже
отказалась. В общем, молодежь стремилась в бой, и этому, конечно,
следовало только радоваться. Правда, я бы остался, предложи мне
кто-нибудь. По этим степям мы кружили уже больше года, и это успело
надоесть мне до чрезвычайности. Впрочем, остаться мне никто не предлагал.
Где-то в полночь приехал Андгуладзе, и по селу сразу же поползли
слухи. Красные перешли Днепр уже в трех местах, у них полно артиллерии и
броневиков, и все наши дневные атаки отбиты, а конница уже шла на
оставленную нами Дмитриевку.
Заодно мы узнали, что Терны, первоначальный пункт нашего назначения,
так и не были взяты. Все это уже походило на панику.
Впрочем, рассуждать времени не осталось. Нам дали поспать до трех
часов утра, а в четыре мы уже выступили двумя колоннами на северо-запад и
вскоре заняли оборону у небольшого села с оптимистическим названием
Высокая Могила. Я знал, что "могила" по-малороссийски всего-навсего
курган, но все равно в этом названии чувствовалось что-то зловещее.
Пришлось окапываться, и окапываться всерьез, поскольку утром
следовало ждать конницу, а то и броневики. Правда, опыт Мелитополя не
прошел даром, и никого не приходилось особо подталкивать. К девяти утра
наша оборона выглядела вполне прилично, и я позволил нижним чинам немного
поспать. Прапорщик Мишрис смотрел на меня такими глазами, что я разрешил
поспать и ему, а сам усадил поручика Успенского играть в "шестьдесят
шесть". Правила мы помнили плохо, приходилось все время напрягаться, и это
занимало время.
Красные показались на горизонте около одиннадцати. Они шли, как на
парад: впереди - завеса конницы, за нею - несколько броневиков, а сзади -
пехотные цепи. Артиллерия ударила по нашим окопам, но била издали и
неточно. Наши орудия не отвечали, - очевидно, они все еще оставались в
тылу.
Дальнейшее я помню очень смутно. За этот день я не успел написать ни
строчки, и в моей памяти все смешалось. Мы отбили несколько атак, затем
красная конница перелетела через наши окопы и унеслась куда-то в тыл, но
мы сумели отсечь пехоту и поджечь два броневика. Потом каким-то образом
краснопузые все же оказались сзади, и мы отстреливались в полном
окружении. Наконец, ударила-таки наша артиллерия, и на помощь к нам пришла
опоздавшая на марше бригада 13-й дивизии.
Ночью удалось поспать, а на следующий день повторилось то же самое. Я
до сих пор не понимаю, почему красные так и не смогли прорвать тонкую
линию наших траншей. Возможно, они попросту не спешили.
Третий день ничем не отличался от первых двух. К тому же прошел слух,
что красный Лаиышский полк обошел наш левый фланг, и нам вновь грозит
окружение. Мы смертельно устали, и красные латыши не могли испугать нас.
Разве что, появись у краснопузых полки зуавов, мы бы немного удивились.
Впрочем, на этот раз обошлось - латышей удалось отбить, правда, дивизия
использовала в этом бою свой последний резерв.
Четвертый день боев у Высокой Могилы мог бы стать для нас последним.
От моей роты осталось лишь полсотни нижних чинов, - два неполных взввода,
кончились патроны, и, главное, мы уже не могли сражаться. Что-то
надломилось, и отряд не отступил только потому, что бежать было некуда -
конница в степи не дала бы нам уйти. Но и на этот раз нам повезло. Утром
11 августа красные ушли. Ушли настолько быстро, что мы долго не могли
сообразить, что случилось, и еще целый день сидели в окопах. Все
разъяснилось только к вечеру.
Нас выручил конный корпус Барбовича. Скрытно подойдя к
Константиновке, Барбович ударил с севера прямо в середину боевых порядков
красных. Корпус потерял до трети своего состава, но свое дело сделал.
Боевые порядки и тылы краснопузых перемешались, передовые части оказались
в полукольце, и к вечеру 11 августа три красные дивизии отошли обратно к
Каховке и заняли там оборону.
Я всегда уважал бойцов Барбовича. Они выручали нас и раньше, выручили
и в эти дни. Через три месяца генерал-лейтенант Барбович вновь повел свой
корпус на красные пулеметы, пытаясь спасти Крым. Но время чудес, увы,
кончилось, - сотни пулеметных тачанок господина Каретника ударили в упор,
и корпус лег на холодный песок Литовского полуострова.
Тогда нам не было известно, что происходит у Каховки. Мы спали, и нас
не могли добудиться ни кашевары, привезшие нам ужин, ни генерал
Андгуладзе, ни даже штабс-капитан Дьяков, проснувшийся первым и безуспешно
пытавшийся поставить нас на ноги.
Мы очнулись уже поздно вечером, когда закат догорел и со степи подул
свежий ветер. Но теперь он нес не привычный запах степных трав и созревшей
пшеницы, - воздух был полон гари и порохового смрада. У горизонта тянулась
красная полоса - вдоль Днепра, не прекращаясь ни на минуту, продолжались
бои.
Поручик Успенский прибыл меня навестить. На этот раз он был в
прекрасном настроении и, похоже, забыл бредни по поводу дуэли. Наши вещи
собраны, осталось дождаться приказа. Я напомнил поручику, что читатели с
нетерпением ожидают окончания его великого романа. Поручик Успенский
поспешил меня успокоить - роман успешно приближается к концу. Конец, по
мнению автора, будет умеренно-оптимистичным. Интересно, что это будет
означать на практике...
1 июля
Сегодня я чувствую себя настолько лучше, что уже начинаю подумывать о
возобновлении прогулок, хотя бы минут по десять в сутки. Вчера поручик
Успенский вновь приносил книжку о лечебной гимнастике, но с этим можно не
торопиться. Во всяком случае, сдаваться покуда рано. Я лично
капитулировать не намерен.
Утром 12-го мы вернулись в Каменный Колодязь и уже начали было
располагаться на отдых, как последовал приказ собираться и вновь
готовиться к походу. Штабс-капитан Дьяков узнал в штабе, что вчера два
полка 13-й дивизии вместе с конницей Барбовича атаковали красных у
Каховки, но были отбиты, а генерал Андгуладзе, по слухам, ранен. Теперь к
Каховке выступали все резервные части, в том числе и мы.
Перед выступлением штабс-капитан Дьяков построил отряд, и мы еще раз
проверили тех, кто остался. Нас было почти столько же, сколько восемь
месяцев назад под Токмаком. Но уже не было Николая Сергеевича, не было
трех моих взводных, не осталось и десятка тех, с кем мы вышли когда-то из
Ростова. Что ж, два наших прапорщика командовали теперь взводами не хуже,
чем Сеня Новиков и Володя Дидковский. А поручик Успенский давно уже мог
вести нашу роту в бой. Люди менялись, уходили навсегда, и один я оставался
на месте, словно и вправду завороженный. Но теперь передо мною стояли
последние сорокинцы, и я снова поведу их в бой.
Я еще раз попытался оставить прапорщика Немно в тылу, но наш цыган
стоял на своем. Я обратился к штабс-капитану Дьякову, но тот, переговорив
с прапорщиком, резонно рассудил, что рана у него легкая, а офицеров у нас
и так не хватает. Он был прав, но что-то заставляло меня не соглашаться с
очевидным. Может быть то, что в последние дни прапорщик Немно перестал
улыбаться, отвечал невпопад и впервые, словно забыв русский, обращался к
нам время от времени на цыганском языке. Он, похоже, здорово устал, но я
опасался, что это не усталость, а то, что мне приходилось часто видеть у
моих сослуживцев. Тот самый взгляд - взгляд Ангела.
Переубедить мне никого не удалось, но в одном штабс-капитан Дьяков со
мной согласился, - Ольгу мы оставили в Каменном Колодязе, в дивизионном
лазарете, который собирался эвакуироваться в Мелитополь. Прапорщик Мишрис
сделал суровое лицо, прощаясь с нашей сестрой милосердия, и как бы
ненароком звякнул шашкой. Вероятно, он был уверен, что смотрится в эту
минуту очень грозным и очень взрослым. Я пожал Ольге руку, и она шепнула
мен, чтоб я берег себя. Насколько это возможно. Я шепнул в ответ, что мне
беречься не надо. Я и так бессмертный.
Иы уходили под вечер. Отдохнувшие кони бодро бежали, впряженные в
повозки, а расшалившийся Лютик то и дело пытался вырваться вперед, кося на
меня лукавым глазом. Поручик Успенский ехал рядом на своей гнедой кобыле,
изредка чертыхаясь, - ездить он так и не выучился. Я бы и сам охотно
пересел на повозку, но не хотелось обижать Лютика. К тому же, мы
торопились.
Спускалась ночь, зарево на горизонте росло, и до нас все отчетливее
доносился грохот канонады. К полуночи мы прошли Терны, и разрывы стали еще
слышнее - Каховка была рядом. Через полчаса колонна остановилась.
Штабс-капитан Дьяков коротко побеседовал с кем-то из штабных, прибывших из
Каховки, и сообщил, что части Андгуладзе и конница Барбовича ведут бой на
окраине города, но из-за Днепра подтягиваются свежие силы красных и, по
слухам, через реку переправляются танки. Мы должны были спешить - в
Каховке каждый штык был на счету.
Дорога потянулась на высокий холм, мы поневоле замедлили ход, но тут
Лютик заржал и в несколько мгновений одолел подъем, буквально взлетев на
вершину. В лицо мне ударил красный свет, и я непроизвольно дернул поводья.
Лютик удивленно заржал, но дисциплинированно остановился.
Холм был высок, и вся Каховка лежала, как на ладони. Огненное зарево
затопило полнеба, и недвижная гладь Днепра казалась розовой. Город горел,
пламя рвалось ввысь, и сквозь него лишь кое-где проглядывали черные
коробки домов. Разрывы снарядов сливались в сплошной гул, еле различимо
стрекотали пулеметные очереди. Я стоял, не в силах тронуться с места и
отвести глаза от красного зарева. Рядом со мною придержал свою гнедую
поручик Успенский и тоже недвижно застыл, глядя вперед. Неподалеку заржал
еще один конь - прапорщик Мишрис остановил Злыдня и нерешительно гарцевал
на месте, поглядывая то на нас с поручиком, то на горящий город. Наш отряд
уже почти перевалил вершину холма, и тут к нам присоединился прапорщик
Немно, который бросил лишь беглый взгляд на панораму Днепра и попытался
пришпорить коня. Но конь вдруг споткнулся, еле удержавшись на ногах;
прапорщик что-то закричал ему по-цыгански, дернул удила, от чего конь
взвился свечкой и поскакал вниз.
Тут заржал Лютик. Я помотал головой, отганяя наваждение, и тронул
каблуком его бока. Конь шагнул впред, и вслед за мной тронулись все
остальные. Дорога пошла вниз, было светло, как днем, и трепещущий красный
огонь окружил нас со всех сторон.
Что-то сегодня в нашем госпитале тихо. Никто не забежал ко мне в
гости. Даже поручика Успенского, и того нет. Впрочем, не буду уподобляться
дядюшке Евгения Онегина. И так я им всем очень благодарен. В общем-то,
можно считать, что мне в той жизни повезло.
2 июля
Вадим Успенский убит вчера на дуэли. Мне не хотели говорить.
Господи! За что же ты так!
10 июля
Не думал, что еще придется писать. Но надо успеть кое-что закончить.
К тому же, сегодня я могу немного приподняться, и правая рука чуть-чуть
отпустила. Диктовать мне не хотелось бы - не привык.
Девять дней, как погиб Вадим. Его похоронили вместе с его убийцей - в
ту же ночь марковец застрелился. В записке он просил простить его и
утверждал, что не хотел убивать Вадима. Он хотел лишь сбить с его головы
фуражку. Но дрогнула рука.
Мне принесли все, что Вадим Успенский оставил в наследство. Я отдал
Туркулу его солдатский "Георгий", знак "За защиту Крыма" и Галлиполийский
крест. Я просил Антона Васильевича положить в сумку и мои награды, но он
наотрез отказался.
Неоконченную главу романа я отдал Туркулу, читать ее я не смог.
Похоже, мне осталось недолго. Наш эскулап-полковник каждый день
бывает у меня и уже истощил свой запас оптимизма. Сегодня он не говорил ни
о каком санатории, а только просил держаться. Я и держусь. Пока, во всяком
случае.
Вчера ко мне зешел Фельфебель и говорил со мной таким непривычным
тоном, что я сразу понял - дело совсем худо. Так говорят со смертельно
ранеными. Очевидно, он зашел попрощаться.
Что еще... Антон Васильевич обещал Татьяне перебраться в Сербию и, по
возможности, помочь устроиться. Я дал ему адрес в Праге, чтоб он сообщил
Лешке Егорову. Туркул также просил мой харьковский адрес, чтобы написать,
когда представится случай, но я отказался. Едва ли такая весть порадует
моих родителей. Моей бывшей супруге будет, вероятно, все равно, а дочери
лучше обо мне ничего не знать. У нее будет своя жизнь. Другая...
Ну, вроде, все. Можно отдавать написанное вместе с моей старой
тетрадью Туркулу. Осталось одно, последнее - список наших офицеров. Жаль,
что я уже не могу вспомнить всех. Всех нас, оставшихся под Ростовом,
Екатеринодаром, Миллерово, Волновахой, Токмаком. Всех, у кого за спиною
Флегетон.
Сорокинский отряд
Создан в декабре 1917 года.
Расформирован приказом генерала
Врангеля в декабре 1920 года.
Подполковник Сорокин
Командир отряда. Умер от тифа
Николай Сергеевич
20 февраля 1920 года. Похоронен в братской могиле на кладбище
г.Симферополя.
Капитан Греков
Погиб под селом Лежанки в феврале 1918 года.
Прапорщик Герценштерн
Погиб в селе Выселки в феврале 1918 года.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг