таврийское небо. Лютик бежал, привязанный к повозке, время от времени
бросая на меня критические взгляды. Я понимал, что не тяну на лихого
кавалериста, да и в седло влезать покуда не хотелось.
Дорога лежала по давнему чумацкому шляху: в далекие годы здесь ходили
запорожцы, возвращаясь из набегов на татар. Мы теперь не возвращались, а
наступали из Крыма, и странно было думать, что вся эта земля - от Каховки
до Архангельска - уже чужая. И мы шли на север набегом, как когда-то
крымские Гиреи.
В Торгаевке мы расстались, я сел верхом на Лютика и не спеша поехал
на юго-запад, к Дмитриевке. Было жарко, нам с Лютиком хотелось пить, но я
знал, что в жару ни людям, ни лошадям пить нальзя. Степь вокруг забелела
ковылем, вокруг было ни души, поля пшеницы исчезли, - казалось, что мы и
вправду заехали не в свой век.
Ехать пришлось значительно дольше, чем я думал. Под вечер мы оба - и
Лютик, и я - устали: я - с непривычки, он - от такого всадника, и я уж
хотел заночевать прямо в поле. К счастью, нам, наконец, попался большой
воз с сеном, влекомый равнодушными ко всему волами, и возчик сообщил, что
Дмитриевка совсем рядом. И действительно, через пару километров я увидел
белые мазанки, высокий колодезный журавль и небольшую церквушку с зелеными
куполами. Я еще успел подумать, что отчего-то не видать охранения, как из
кювета бодро выскочили трое незнакомых мне юнкеров вместе с молоденьким
подпоручиком и загородили мне путь.
Я представился, на что мне было заявлено, что они меня не знают, и
подпоручик потребовал сойти с коня и сдать оружие. Офицерская книжка их
немного успокоила, но меня все же взяли в плен и повели в центр села. По
дороге я попросил пригласить штабс-капитана Дьякова, но узнал, что его
сейчас в Дмитриевке нет, а заменяющий его поручик занят. Я сообразил в чем
дело, и потребовал отвести меня к поручику Успенскому.
Поручик Успенский, как я и предполагал, играл в преферанс. Меня тут
же освободили и познакомили с подполковником Штиглицем, чей батальон стоял
в селе вместе с нашим отрядом. Патруль оказался именно из этого батальона,
и меня они, естественно, не знали. Вдобавок, фронт был близко, и офицеры
редко ездили в одиночку, что и вызвало подозрение у бдительного
подпоручика.
Поручик Успенский первым делом поинтересовался, где я достал такого
одра и кто на нем ездит - я на Лютике или Лютик на мне. Лютик, услыхав
такое, похоже, обиделся и заржал. Подполковник Штиглиц, оказавшийся из
семьи знаменитых коннозаводчиков Штиглицев, заступился за моего коня и
посоветовал немедленно его расседлать и поводить по кругу, и лишь затем
давать пить. Расседлывать коня я не умел, но один из солдат пришел мне на
помощь, и Лютик наконец-то получил возможность передохнуть. Поручик
Успенский заметил, что лучше бы было приехать на авто, и ушел доигрывать
партию. Я знал, что в таком состоянии его лучше не трогать, и решил
отправиться на поиски отряда сам.
Но тут как из-под земли появился прапорщик Немно, козырнул и, увидев
Лютика, расплылся в улыбке. Прапорщик лично занялся конем, попутно
посвящая меня в подробности последних дней.
Отряд прибыл в Дмитриевку два дня назад и разместился на другом конце
села. Офицеры нашей роты заняли одну из хат, где меня уже ждала койка;
штабс-капитан Дьяков уехал на денек в Чаплинку повидаться с приехавшей
туда супругой, а поручик Успенский второй день подряд играет в преферанс.
Больше новостей не было, если не считать того, что, пока мы стояли в
резерве, бои шли чуть западнее, у Днепра, и Яков Александрович со своим
штабом находится поблизости, на хуторе Балтазаровка.
Впрочем, вскоре я убедился, что кое-что изменилось. Во дворе нашей
хаты стояло несколько лошадей, и прапорщик объяснил, что штабс-капитан
Дьяков приказал всем офицерам быть готовыми наступать по-конному, и даже
посадил на коней один из взводов первой роты. Что ж, нас ждала степная
война, и это было неглупо. Прапорщик Немно оказался главным инструктором
отряда по верховой езде, хотя, как он мне признался, сам ездит неважно и
полагается скорее на интуицию. Я хотел было спросить его, как поживают
прапорщик Мишрис и Ольга, но тут из хаты появился Мишрис собственной
персоной и принялся задавать мне вопросы. Я ограничился тем, что весьма
туманно объяснил свой вызов в штаб якобы для консультаций и представил
Мишрису Лютика. Прапорщик похвастался, что у него теперь тоже есть свой
конь по имени Злыдень, и поинтересовался, есть ли у меня шашка. Я хотел
спросить и его об Ольге, но почувствовал, что не стоит. Иначе прапорщик не
томился бы таким чудным вечером в одиночестве.
Ольгу я увидел позже, когда уже совсем стемнело, и мы с прапорщиком
Немно вышли прогуляться по селу. Ольга шла в компании двух незнакомых
офицеров, вероятно, из батальона Штиглица, и о чем-то весьма оживленно с
ними беседовала. При виде Ольги лицо Немно поскучнело, и я мысленно
посочувствовал обоим нашим прапорщикам.
Наутро вернулся штабс-капитан Дьяков и ввел меня в курс дела. Крупных
боев покуда не было, и корпус Якова Александровича готовился к
форсированию Днепра. У нас по-прежнему был некомплект - не более трех с
половиной тысяч штыков и около пятисот сабель. Правда, нам в помощь
придали Туземную бригаду, но эти орлы - хуже чеченцев, так что на них
рассчитывать не приходилось. В общем, здесь было сравнительно тихо, зато
за Днепром творилось что-то непонятное. Ходили слухи, что там восстали
пейзане и теснят краснопузых и, якобы, наш корпус собирается прийти им на
помощь. О дальнейших планах командования нас не информировали, но можно
было предположить, что готовится наступление в направлении Николаева и
Херсона.
Признаться, и сейчас, по прошествии почти целого года, мне не очень
понятен смысл нашей заднепровской операции. Интересно, что неясен он и
Якову Александровичу. Красные, ежели верить их пропаганде, были уверены,
что наше наступление имеет целью помощь полякам. По-моему, это
исключается. Тогда поляки уже откатывались к Варшаве, и наш десант за
Днепр выручить их не мог. Резерв Якову Александровичу не дали, и наш
корпус должен был опять наступать против вдесятеро превосходящих сил
красных. Вдобавок, Барон запретил нам прорываться к повстанцам, что лишало
нас единственной поддержки.
В общем, создается впечатление, что Крымский корпус опять должен был
отвлекать на себя красные резервы. А может, и того хуже, - наступать за
Днепр предписали французы, с которыми Барону конфликтовать не хотелось.
Теперь становилось очевидным, что наше наступление обречено с самого
начала. К счастью, тогда мы этого не знали. Как не знали и того, что наша
армия ничего не сможет сделать с железным мальчиком Уборевичем, и
наступление Барона захлебнется в Южном Донбассе, приблизительно там, где
за год до этих событий мы сидели у ночного костра с поручиком Голубом и
Танечкой Морозко. И мы покатимся назад. На этот раз - навсегда. Два дня я
занимался делами роты, подтягивая изрядно распустившийся за это время
личный состав. Мы со штабс-капитаном Дьяковым послали в штаб корпуса
представление на пятерых наших юнкеров с тем, чтоб досрочно произвести их
в офицеры. Ребята этого заслуживали, да и офицеров нам явно не хватало. Не
знаю, кому в штабе попала эта бумага. Во всяком случае, Яков Александрович
говорит, что не видел ее. Все пятеро так и остались юнкерами. Им, как и
всем остальным юнкерам-сорокинцам, не пришлось надеть офицерские шинели.
Хватало и других дел. Как-то, по-моему, чуть ли не на следующий день
после моего возвращения в отряд, я сидел на завалинке и в полном
одиночестве докуривал пачку "Мемфиса". Папиросы, кстати, у нас кончились,
и пришлось перейти на махорку. Вновь папипрсы мы увидели только в
Истанбуле. Я курил, любовался тонким серпом молодой луны и размышлял, куда
могли подеться господа офицеры. Поручик Успенский, судя по всему, по уши
завяз в преферансную баталию, а вот местонахождение прапорщиков оставалось
загадкой. Внезапно кто-то присел рядом, и я не без удивления узнал нашу
сестру милосердия. На этот раз Ольга была одна и, похоже, не в настроении.
Ольга заговорила о чем-то постороннем, чуть ли не о перевязочном
материале, которого, как всегда, не хватало, и вдруг, прервавшись на
полуслове, попросила меня об одной услуге. Она надеялась, что я смогу ей
помочь. Помочь помириться с прапорщиком Мишрисом.
Ольга долго объясняла, как все сие могло случиться, и что она не так
уж и виновата, а затем стала настаивать на моем вмешательстве. Она
считала, что я должен повлиять как старший по возрасту. Ну и как
отец-командир, само собой.
Меня подмывало посоветовать ей обратиться по этому делу к
штабс-капитану Дьякову, но обижать Ольгу не хотелось. Я сказал лишь, что в
этиих делах я плохой советчик. Моя собственная личная жизнь так и не
сложилась, и я не считаю себя вправе вмешиваться в чужую. Как бы не вышло
хуже.
Ольга живо заинтересовалась порробностями моей несложившейся личной
жизни, но я ее разочаровал, предложив поговорить о чем-нибудь более
приятном. Ну, хотя бы об этой луне.
Мы не торпясь прогуливались взад-вперед по абсолютно пустой сонной
улице и вели заумный разговор, когда нас настиг прапорщик Мишрис,
возвращавшийся в полном одиночестве откуда-то со стороны степи. Мишрис,
увидев нас, отшатнулся в сторону и попытался проскользнуть в хату, но я
изловил его, мы присели на той же завалинке и повели общую беседу. Точнее,
попытались, - говорили Ольга и я, а Мишрис поначалу только односложно
отвечал.
Оказывается, бедняга прапорщик тратил свободное время на то, чтобы
практиковаться в топографии. Как и в Албате, он занялся съемкой плана
местности, хотя, по-моему, снимать там было нечего - степь лежала ровная,
как блин. Я укоризненно поглядел на Ольгу, и та, сообразив, до чего довела
молодого человека, изрядно смутилась.
В конце концов, мы проводили Ольгу до ее хаты и решили ложиться
спать, не дожидаясь пропавшего без вести прапорщика Немно. Оставалось
надеяться, что его тайна не была связана с похищением очередного коня из
царской конюшни.
Все высянилось через два дня. Тайну звали Галина, она жила рядом и
была весьма недурна собой. Особенно для тех, кто падок на малороссийских
пейзанок.
В общем, мы вели почти что идиллическую жизнь. Так продолжалось до 13
июля. В этот день штабс-капитан Дьяков вернулся из Чаплинки и сразу вызвал
меня к себе. В хате было пусто, но он лишний раз проверил, не прячется ли
под лавкой дюжина красных шпионов, и сообщил новости.
Нашему безделью пришел конец. Завтра мы выступаем. Рота должна быть
готова, кони подкованы, а броневики заправлены бензином.
Я тут же признал полное неумение по части ковки лошадей, сообщил, что
броневики заправлены, но бензина имеется только по полбака, и решился все
же поинтересоваться планами командования. Надо же, в самом деле, знать, к
чему готовиться.
Штабс-капитан попытался сослаться на секретность операции, но, в
конце концов, сам не выдержал и, перейдя на шепот, поделился со мной
подробностями.
Завтра ночью мы должны переправиться через Днепр севернее Любимовки и
уйти в красный тыл. Нам выделяют проводника, идти придется ночами, атакуя
красные гарнизоны и ведя разведку. Рейд рассчитан на неделю, и, ежели
повезет, обратно мы должны переправиться значительно южнее, у Тягинки.
Как я понял, Яков Александрович ожидал подхода крупныхх сил красных,
и наша разведка боем должна была прояснить обстановку. Во всяком случае,
более интересное, чем беседы с Ольгой или охота за вдовушкой Галиной.
Прапорщики приняли новость о выступлениии чуть ли не с восторгом,
очевидно, наскучив нашей аркадской идиллией. Поручик Успенский заявил, что
до Москвы мы все равно не дойдем, а таких партнеров по преферансу, как
полковник Штиглиц, ему уже не найти. К тому же, ежели надо будет идти в
тыл к красным, то броневики придется бросить на полдороге. Бензина мало, а
на руках катить их будет тяжело.
Несмотря на правоту поручика, этим же вечером я послал его, вместо
преферанса, проверить двигатели броневиков, а особенно тормозную систему.
Прапорщик Немно предложил свои услуги, намекнув о высшем техническом
образовании, но я, запретив умствование, послал его с прапорщиком Мишрисом
проверить лошадей. В броневике и химик может разобраться.
Попутно выяснилось, что у меня нет шашки. Она мне не была нужна,
поскольку фехтовать не обучен, да и не собирался. Лозу также рубить не
приходилось. Вот винтовка со штыком - другое дело. Но шашка теперь мне
полагалась по уставу, как офицеру "пешему по-конному". В нашем обозе
лежало немало трофеев, оставшихся после Токмака, и я поручил Успенскому,
после приведения в порядок тормозной системы броневика, подобрать мне
шашку. Все-таки сорта стали - его хлеб.
Поручик Успенский явился поздно, долго смывал бензиновые и масляные
пятна, а затем, буркнув, что броневик в порядке, сунул мне саблю в
потертых кожаных ножнах.
Я решил, что поручик нарочно выбрал самый непрезентабельный клинок из
всей нашей добычи. Роскошная златоустовская шашка прапорщика Мишриса по
сравнению с моей саблей смотрелась настоящей царицей. Впрочем, я сам был
виноват, поручив выбрать оружие зловредному поручику. Вынув без всякого
интереса саблю из ножен, я всмотрелся и понял, что возводил на поручика
напраслину.
Узкая, гнущаяся чуть ли не в кольцо, сталь была покрыта узорной
арабской вязью. Я пригляделся. Когда-то меня немного учили этому. Да,
строка из Корана. "Совершенна на войне сила его, и в схватках нападает он
нападением льва". Бог весть, как попал этот дамасский клинок в Россию, к
кавалеристам Дмитрия Жлобы. Поручик Успенский, заметив мои изыскания,
посоветовал разрубить саблей платок на лету. Я твердо возразил, что делать
этого не буду: и платок жалко, и разрубить его я едва ли изловчусь. Даже
дамасским булатом.
На следующий день, после полудня, мы выступили из Дмитриевки. Нашим
соседям из батальона Штиглица штабс-капитан Дьяков ничего не сказал. Для
них мы лишь меняли дислокацию.
Подводы были готовы заранее, но мы специально не торопились, ожидая
темноты. Наконец, убедившись, что солнце клонится к закату, мы посадили
нижних чинов на повозки и на рысях пошли к Любимовке. В полночь, обойдя ее
с севера, мы вскоре оказались у переправы. Днепр был темен и тих, только
левее, у Каховки, небо полыхало зарницами. Там шел бой.
Антон Васильевич и поручик Успенский произрались и теперь сваливают
друг на друга вину за бесславное поражение. Поручик, забыв о
чинопочитании, советует Туркулу играть исключительно в подкидного дурака,
а Антон Васальевич грозит натравить на него Пальму. Бог им судья.
Туркул, соглашаясь с моей трактовкой летних боев, все же считает, что
какой-то шанс у нас был. По его мнению, нам просто не повезло. И, вслед за
императором Наполеоном, он готов во всем винить погоду. Правда, не зимние
морозы, а летнюю жару.
Да, этого не забыть никому из нас, прошедших в тот год по Таврии.
Вязкий воздух, полный запаха пыли и сухой полыни, не остывал даже ночью.
Воды не хватало, за все лето с бесжалостного белесого неба не упало ни
одной капли дождя. Это жуткое небо снится мне и по сей день и, наверное,
не мне одному. Изредка его закрывали тучи, прорезаемые сеткой молний, но
грозы были сухие, и воздух только накалялся, задерживая дыхание. Во всем
этом чувствовалось приближение катастрофы. Вдобавок, Сиваш почти полностью
высох и стал проходим на всем протяжении.
Но даже с учетом всего этого, солоно в то лето приходилось не только
нам, но и краснопузым. Им тоже хотелось пить. Они так же задыхались и
ждали дождя. И Сиваш они прошли тогда, когда Барон уже приказал начать
эвакуацию. Мы проиграли не в ноябре, на Перекопе и Литовском полуострове,
а раньше, у Синельниково, где Уборевич остановил Дроздовскую дивизию, и у
Каховки, где Блюхер сжег наши танки. И жара тут была не при чем.
Туркул требует также внести поправку. Выражение "гнилой интеллигент"
не его, а господ большевиков, и употреблено им, Туркулом, исключительно в
шутку. Сам он российскую интеллигенцию уважает, хотя и не снимает с нее
вину за все слушившееся. Ну что ж, так, стало быть, этой интеллигенции и
надо.
19 июня
Со времени моей последней записи прошло пять дней, за которые
случилось немало интересного. Все записывать нет резону, да и рука плохо
слушается, о главном же стоит упомянуть обязательно.
Главным, конечно, была наша поездка в Гиссарлык. Генерал Витковский
сдержал свое обещание и раздобыл паровой катер, доставивший нас прямо к
устью маленькой речки Мендере-су, к деревне Бунарбаши, откуда до
Гиссарлыка рукой подать.
Поехали мы вшестером: генерал Туркул, Володя Манштейн, мы с поручиком
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг