ничего не имеет и не потому интересуется его знакомыми.
Дальше пошло то, чему я верить отказываюсь. Ноги говорил мне про
каких-то сомнительных типов, посещающих улицу Де-Руни, ни к селу ни к
городу упомянул убийство генерала Романовского и, в конце концов, дал
понять, что Яков Александрович, разуверившись в нашей борьбе и будучи
смертельно обиженным, вступил в контакт с красными. Он даже упомянул
некоего товарища Паукера, якобы личного представителя Дзержинского,
который через свою агентуру ведет переговоры об отъезде Якова
Александровича в Совдепию. Ежели бы после этого последовало предложение
сходить на улицу Де-Руни и послушать тамошние разговоры, мне бы все стало
ясно. Но генерал ничего подобного не предложил. Он велел лишь никому об
услышанном не говорить и попросил не считать его сволочью. Это был ясный
намек на титул, который я даровал ему в одной из наших бесед. За "сволочь"
я извинился, и мы расстались.
Не знаю, что и думать. Яков Александрович и чека? Нет, это бред.
Господин Ноги, похоже, перетрудился на своей хлопотливой ниве. Могу
поверить, что в последнее время Яков Александрович стал весьма несдержан
на язык, и к нему, вероятно, сползаются разного рода недовольные Бароном,
но отъезд в Совдепию - это все-таки бред. Возможно, слухи распускают сами
господа чекисты. Ежели это так, то их можно поздравить. Кое-чего они
успели добиться.
Записей за 27 и 28 июня у меня не осталось. Насколько я помню, было
не до дневника, и, боюсь, события этих двух дней во многом успели
забыться.
27 июня мы провели в окопах. Часов в десять утра на горизонте вновь
показалась конница, правда, теперь их было не более двух-трех сотен.
Вероятно, это отколовшийся от главных сил отряд, а может, к утру этих
главных сил уже не существовало. Красные в нерешительности остановились в
километре от наших окопов, но тут батарея ударила фугасами, красные
развернулись и ушли в степь.
Следующий отряд, чуть побольше, появился где-то через час, получил
свою порцию снарядов, но решился все-таки и помчался прямо на нас.
Правильнее всего было бы вновь подпустить их на пистолетный выстрел, но
после вчерашнего нервы были уже не те, и мы начали стрелять сразу,
расходуя последние пулеметные ленты. К счастью, красные после вчерашнего,
да еще после ночного боя предпочли не пытать судьбу и тоже повернули
куда-то к Мелитополю.
Наконец, уже после полудня, краснопузые вновь показались на
горизонте, но на этот раз они не топтплись в нерешительности, а бежали.
Бежали резво, но те, кто их преследовал, имели, похоже, более свежих
лошадей. Вскоре все выяснилось - красных догоняли морозовцы. Километрах в
двух от нас краснопузых взяли в полукольцо, несколько минут шла рубка, а
мы, не решаясь стрелять, чтобы не попасть по своим, могли лишь
довольствоваться ролью зрителей. Страшное это зрелище - кавалерийская
сшибка, когда скопище всадников колышется из стороны в сторону, над полем
стоит глухой рев и лошадиное ржание, и потерявшие всадников кони
вырываются из общей давки, отчаянно мчась прочь. В такие моменты поневоле
радуешься тому, что ты пехота и сидишь по горло в земле, прикрывшись
пулеметным щитом.
В конце концов, скопище дрогнуло, красные не выдержали и веером
бросились в разные стороны. Большая часть помчала прямо на нас, и я уже
приказал было пулеметчикам приготовиться, как вдруг заметил, что первая
рота выходит из окопов. Я понял, что штабс-капитан Дьяков решил повторить
наш давний прием, и тоже дал команду.
Через несколько минут мы стояли неровной шеренгой вдоль наших окопов:
обе наши роты, третья - команда мобилизованных, и дальше, левее, - черная
цепь корниловцев. Мы не двигались, выставив вперед штыки. Мы не пытались
переколоть красную конницу, а лишь безмолвно приказывали: стой! Красные
должны были понять, что они к кольце, и выбор у них прост - сдача или
смерть.
Они это поняли. Сзади с гиканьем мчалась наша конница, и первые из
краснопузых, подскакав почти к нашим окопам, стали слезать с коней, бросая
оружие на землю. За теми, кто пытался уйти в степь, погнались морозовцы, а
мы, стоя на месте, ждали, покуда спешится последний красный кавалерист.
Их было менее шести десятков - загорелые здоровенные ребята,
буквально шатавшиеся после нескольких суток в седле. Почти сразу же они
попадали на землю и попросили воды. Похоже, их настолько вымотало, что,
кроме желания выпить воды и отдохнуть, у них ничего не оставалось, даже
страха смерти.
Вода у нас была. Пили они жадно, и многие, напившись, тут же легли в
траву, явно собираясь спать. Подбежал штабс-капитан Дьяков, и мы принялись
совещаться. Очевидно, это не последние пленные, которых нам предстоит
принять, и надо позаботиться о каком-то порядке. Тут подошел полковник
Маркович, хмуро взглянул на господ красных кавалеристов и предложил
запереть их во дворе элеватора. Никто из нас троих, похоже, не чувствовал
в эти минуты ненависти: эти красные сражались до конца, сражались честно,
и даже в глазах Марковича были достойными противниками.
Я крикнул, подзывая кого-нибудь из командиров. Конечно, такой призыв
не сулил обычно ничего хорошего, но красные, похоже, что-то поняли, и
через минуту ко мне подошел, чуть хромая, невысокий парень в белой шапке,
такой же, как была на Жлобе. Он представился: командир, ежели не ошибаюсь,
третьего эскадрона. Штабс-капитан Дьяков велел ему строить людей и идти к
элеватору. То, что мы не собираемся его расстреливать, подразумевалось
само собой. Пленный кивнул и попросил несколько минут, чтобы его люди
успели перемотать портянки. Полковник Маркович скривился, но возражений,
естественно, не последовало. Через некоторое время красные уже брели к
элеватору. Мы выделили в конвой только троих юнкеров и унтер-офицера -
было ясно, что на сегодня красные отвоевались.
Тем временем прапорщик Немно со своим взводом занялся лошадьми,
которых надо было, оказывается, сперва поводить по кругу, а лишь потом
поить.
До вечера мы оставались в окопах. Еще две группы красных подлетали к
Токмаку, но напарывались на нас и уходили в степь. Один раз пришлось
пустить в ход пулеметы, но это, безусловно, была уже агония. Корпуса Жлобы
больше не существовало.
А на следующее утро валом повалили пленные. Приходили они почему-то
пешком, оставляя лошадей в степи. Быть может, они боялись, что по верховым
мы откроем стрельбу. У наших окопов лежала целая гора шашек и сабель,
юнкера обзавелись превосходными биноклями, а мне поручик Успенский
преподнес тяжеленный маузер в деревянной кобуре. Я знал, что маузер -
мечта любого офицера, но, будучи в душе консерватором, не хотел
расставаться с наганом. Но маузер я все-таки оставил у себя, сунув его в
вещевой мешок.
Пленных было так много, что они не умещались во дворе элеватора, и им
самим пришлось отгораживать громадный четырехугольник по соседству, прямо
посреди пустыря. Пленный командир эскадрона теперь был за старшего и
мотался, как угорелый, размещая новых постояльцев. Он оказался настолько
толковым командиром, что даже полковник Маркович отозвал его в сторону и
предложил собрать из пленных эскадрон и перейти к Барону. Красный
"ком-эск" заговорил что-то о присяге, но мы насели на него, объясняя, что
в Мелитопале ему предложат то же самое, а в случае отказа поставят к
стенке. Краснопузый, кажется, понял, побледнел, но, подумав минуту, вновь
отказался. Нам стало жаль его, но больше уговаривать мы не стали. В конце
концов, любой из нас на его месте поступил бы так же.
Пленные были отправлены только через три дня. К этому времени не
оставлось сомнений, что с красными покончено. Рассказывали, что Мелитополь
забит пленными, и Барон прямо на месте формирует из них маршевые роты.
1 июля к нам заехал Яков Александрович. Он выглядел усталым, не
слушал наши доклады и лишь пожурил за то, что мы не сообщили ему о
радиоприемнике. Он не гонял бы связных, а прислал бы шифровальщика и
держал бы с нами постоянный контакт. Пришлось повиниться, поручик
Успенский вновь пристал к Якову Александровичу с предложением сыграть в
преферанс, но командующий мог лишь пообещать, что сыграет с ним где-нибудь
за Днепром. Так мы узнали, что наш корпус перебрасывают. Яков
Александрович велел быть готовыми в ближайшие дни, сразу же после
получения приказа.
Прощаясь, Яков Александрович внезапно спросил у меня, в каких я
отношениях с полковником Выграну. Я пожал плечами и предположил, что с
полковником у меня вполне приличные отношения, во всяком случае, у него не
было повода для недовольства мною. Яков Александрович кивнул и уехал. Я
сразу же забыл этот странный вопрос, но вспомнил его через два дня, 3
июля, когда мы получили приказ срочно возвращаться в Мелитополь, чтобы
грузиться в вагоны. Штабс-капитан Дьяков с довольно кислым видом показал
мне бумагу и велел собираться. Я временно переводился из отряда в штаб
корпуса, где поступал в распоряжение полковника Выграну.
Я передал роту поручику Успенскому, велев не баловать прапорщика
Мишриса и не подпускать прапорщика Немно слишком близко к лошадям. Похоже,
приказ всех удивил, но я был удивлен не меньше и мог лишь предположить,
что полковник Выграну затеял очередной рейд против "зеленых" и решил
вызвать меня на подмогу.
В Мелитополе я проводил отряд до станции, и дал страшную клятву
штабс-капитану Дьякову вернуться в отряд при первой же возможности и
напомнил о нашей сестре милосердия. Дьяков мрачно взглянул на меня, и я
понял, что мои слова снова расценены как покушение на командирскую власть.
Штаб корпуса уже покинул Мелитополь, но полковника Выграну я нашел
быстро, в городской комендатуре. Выграну был как всегда хмур, молча пожал
мен руку и усадил на стул напротив. Помолчав с минуту, он осведомился о
моем здоровье. Я поблагодарил, кстати поздравил с новыми погонами и
поинтересовался, как он чувствует себя после ранения. Выграну буркнул, что
все это ерунда, чувствует он себя превосходно, а меня вызвал по одному
весьма малоприятному делу. Я было подумал, что мною заинтересовался ОСВАГ,
или та контора, что у нас теперь вместо ОСВАГа, но дело оказалось в
другом. Впрочем, будь у меня выбор, я, может, предпочел бы скорее ОСВАГ.
Несколько дней назад двое офицеров из штаба Барона, направляясь в
Мелитополь на легковом авто, сбились с дороги и заехали куда-то не туда.
Куда именно - мы так и не узнали, но позавчера агентура сообщила, что оба
они попали к Упырю и покуда, вроде, живы. Раньше Барон в таких случаях
договаривался с Упырем сравнительно легко, но после того, как наши в
Севастополе перевешали махновское посольство, всякие контакты были
прерваны. Упырь взбесился и пообещал вешать любого, кто в погонах.
В общем, дело было ясное, но эти два полковника были Барону чем-то
особо дороги, и он приказал выручить их любой ценой. Выграну получил
особые полномочия и занялся этим делом.
Нам повезло в одном: несколько дней назад, почти одновременно с
разгромом Жлобы, морозовцы застукали в селе небольшой отряд из воинства
Упыря. Почти всех уложили на месте, но пятеро попали в плен. Среди пленных
оказались два брата Матюшенко, - по агентурным данным, люди, близкие к
Упырю. Старший Матюшенко, по слухам, был одним из его телохранителей из
знаменитой Черной сотни имени Нестора Махно. Выграну получил разрешение на
обмен всей этой компании на пленных полковников, и теперь оставалось как
можно скорее провернуть это нелегкое дело.
К Упырю надо было срочно посылать парламентера. Полковник выграну
решил ехать сам, но Барон ему запретил. Тогда полковник, не зная никого в
Мелитополе, вспомнил обо мне. Таким вот образом я оказался в его
распоряжении.
Мы поговорили с полковником и решили действовать немедленно, покуда
Упырь не украсил нашими полковниками ворота в каком-нибудь сарае. Через
полчаса в комендатуру привели старшего Матюшенко, огромного детину в
живописной куртке, напомнившей мне малороссийский жупан. И сам Матюшенко
был вылитый казак с холста Репина, правда, так сказать, вариант
ненаписанной картины - "Запорожец в плену".
Наверное, он думал, что попал в конрразведку и готовился принять муки
за своего батьку, но нам быстро удалось его разуверить. Хлопец говорил
по-малороссийски, мы с Выграну тоже незаметно перешли на малороссийский, и
дело пошло веселее.
Вскоре Матюшенко, сообразив, в чем дело, перестал смотреть на нас
героическим взглядом исподлобья, и о том, как выкрутиться, мы думали уже
втроем. Договорились просто: Матюшенко везет меня к Упырю, а остальные
ждут в Мелитополе. Не позже, чем через три дня я должен вернуться, иначе
все они, включая его брата, будут расстреляны. Никакие мои устные просьбы
и письма во внимание приниматься не будут, - мы предусмотрели и это.
Матюшенко пообещал доставить меня к Упырю живым и здоровым, а там уж, "як
Бог дасть". Я понял его - Упырь мог отказаться от обмена и присоединить
меня к своей коллекции. Выбирать, однако, не приходилось.
Выехать решили этим же вечером. Выграну выделил нам настоящую тачанку
с пулеметом, одну из тех, что были захвачены у Упыря. Матюшенко сел за
кучера, а я устроился сзади, решив покуда подремать. Все равно, дороги я
не знал, и оставалось надеяться, что господин бандит не обманет.
Подремать, однако, не удалось. Не каждый день приходилось ездить к
Упырю, к тому же спускалась ночь, и становилось жутковато. Мы закурили и
постепенно разговорились. Матюшенко звали Мыколою, как и нашего покойного
поручика. Меня он достаточно иронично именовал "ваше благородие", но я
попросил этого не делать. В его исполнение это звучало слишком уж
старорежимно.
История Матюшенко была необыкновенно проста. Отец - драгун
гвардейской дивизии - погиб на Германской под Стоходом, где воевали мы с
подполковником Сорокиным. Летом 18-го в их село пришли гетмановцы, и
Мыкола повздорил с одним из стражников. Те, не церемонясь, сожгли хату, и
Мыкола с братом в ту же ночь ушли к Махно. Вместе с Упырем он провоевал
все эти годы, прошел летом 19-го рейдом от Полесья до Азовского моря и был
под Волновахой. Большевиков он не признавал, и в этом мы с ним сразу
сошлись.
Он спросил обо мне, и я, как мог, рассказал свою одиссею. Он очень
удивился и наивно поинтересовался, почему я, не помещик и не "буржуй",
пошел до "кадэтив". Я тоже удивился и спросил его, не к комиссарам ли мне
было записываться. Мыкола подумал и сказал, что мне, "вчытелю", надо было
вообще не воевать, а "вчыты хлопцив". Нечто подобное, хотя и в других
выражениях, мне уже приходилось слышать, и я каждый раз не мог ответить
сколь-нибудь связно. О подполковнике Сорокине рассказывать ему не
хотелось, и я лишь поведал Мыколе, как у нас, на Юго-Западном фронте в
ноябре 17-го разрывали офицеров на части. Не "буржуев" и тем более, не
помещиков. Кололи штыками. Втаптывали сапогами в осеннюю грязь...
Мыкола покачал головой, буркнул: "Дурни хлопци", и больше к этой теме
мы не возвращались.
Уже заполночь Мыкола предложил стреножить лошадей и пару часов
поспать, чтоб как раз к утру подъехать к селу с забавным названием
Веселое. Я согласился, но посоветовал все же спать по очереди, - мало ли
кто мог бродить в степи ночью. Засыпая, я сунул ему прихваченный с собой
карабин. Мыкола, как ни в чем не бывало, передернул затвор и вежливо
пожелал мне спокойной ночи.
В село мы въехали поутру и сразу же свернули к полупустому базарчику.
Мыкола огляделся и предложил купить молока и хлеба. Я не люблю молоко, но
выбирать не приходилось, и я, сунув ему несколько тысячерублевок, попросил
прикупить немного меда. Матюшенко объяснил мне, что такие "гроши" здесь не
возьмут, а мед лучше всего брать за "катеньки". Однако, походив несколько
минут, он принес не только хлеб и крынку молока, но и миску с медовыми
сотами. Похоже, он не просто делал покупки. Двое парней, перебросившись с
ним несколькими словами, тотчас отошли куда-то за ближайшую хату, и я
услышал стук лошадиных копыт; но мы оба сделали вид, будто ничего не
произошло.
Мы поехали дальше, солнце уже пекло немилосердно, Мыкола молчал, и
меня сморило. Спать под солнцем - неприятное занятие, и меня преследовали
какие-то кошмары, покуда я не очнулся от толчка в плечо и не услыхал
чей-то насмешливый голос: "Приехали, барин!".
Тачанка стояла на грунтовке посреди бескрайнего пшеничного поля,
вдалеке горбился огромный курган, а вокруг гарцевали пятеро всадников,
поигрывая саблями. Шапки их украшали одинаковые черно-красные ленты. Мой
револьвер, как я успел заметить, был уже у Мыколы.
Очевидно, нас ждали. Всадники - молодые безбородые ребята -
наигранными голосами советовались, как бы ловчее "срубить кадета", то
есть, меня, но я знал цену такой болтовне. Похоже, они имели приказ, а
потому, постращав меня несколько минут, велели сидеть тихо и не
высовываться из повозки. Мне завязали глаза, и лошади, насколько я мог
понять, свернули куда-то всорону.
Я решил использовать время с пользой и вновь попытался уснуть,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг