запас сахара, "дрозды" пошли дальше. Да, этакий таврический Майн Рид.
Жаль, прапорщика Мишриса там не было.
6 июня
Сегодня Туркул пригласил меня к себе и сообщил, что за то время, пока
я прохлаждался в госпитале, офицеры и нижние чины нашего Голого Поля
устроили подписку, собирая средства на лечение нескольких офицеров,
нуждающихся в санаторном режиме. Среди офицеров был и я. Туркул показал
мне подписной лист, выглядевший очень внушительно. Деньги внес даже
генерал Нога, а Фельдфебель выложил чуть ли не все месячное жалованье.
Я достал бумажник и извлек все его содержимое, прося внести его в
этот фонд. Антон Васильевич в ответ заметил, что деньги мне пригодяться
самому, покуда я буду лечиться.
Пришлось объясниться. Я наопмнил Туркулу ту сумму, которое мне
назвало швейцарское светило. Столько едва ли найдется во всем Галлиполи.
Тем более, требуются не лиры, а швейцарские франки. В крайнем случае,
британские фунты. Так что, надеюсь, собранные деньги помогут более болящим
сослуживцам. Ну, а мне и тут, в общем-то, неплохо.
Туркул хитро посмотрел на меня и заметил, что можно обойтись и без
швейцарских франков. Оказывается, он успел побывать в Истанбуле и посетить
обитель этого светила. Бог весть, о чем они там толковали, надеюсь,
генерал обошелся без рукоприкладства, но в конце концов выяснилось, что
вполне приличный санаторий имеется в Болгарии, а там сойдут и наши лиры. И
лечение стоит куда дешевле, и отправиться туда можно где-то через месяц.
Я вспомнил приговор и произвел несложный расчет в уме. Вообще-то
говоря... Чем черт не шутит...
Под конец Туркул обрадовал меня, сообщив, что о моей идее посетить
руины крепостной Трои он поведел генералу Витковскому. Владимир
Константинович чрезвычайно заинтересовался этим и обещал в ближайшее время
организовать туда небольшую экскурсию. Оказывается, дажа идэ фикс может
иногда сбываться. Правда, к Гиссарлыку, по слухам, уже подбираются
разъезды Кемаля, но остается уповать на обычную турецкую медлительность.
Перелистав свои записи за июнь прошлого года, я то и дело натыкался
на достаточно неряшливо вычерченные схемы. Конечно, я не пытался
копировать в дневнике оперативные карты. Просто хотел представить себе
замысел летней кампении, перебирая возможные варианты. В общем, не имея
представления о некоторых важных частностях, главное я понял тогда, как
мне кажется, верно. Барон к лету успел сообразить, что из переговоров с
красными ничего не выйдет. К этому времени стало ясно, что, сдерживая
Русскую Армию в Крыму обещаниями мира, господа Ульянов и Бронштейн готовят
удар на западе. Их ждала Социалистическая Европа, и Белый Крым они были
согласны терпеть только до подхода необходимых резеввов, дабы потом
скинуть нас в море.
Барон, естественно, решил этого не ждать и воспользоваться успехами
поляков и Петлюры. Отсюда - наше летнее наступление. В нашем активе была
земельная реформа, соглашение с Пилсудским, Петлюрой и, по слухам, даже с
Упырем, отдохнувшая восьмидесятитысячная армия и постоянная помощь
Франции.
Это мы понимали еще тогла, но загадкой оставалось другое - чисто
военные цели Барона. Логичнее всего было ожидать удара за Днепр, навстречу
полякам. В крайнем случае, мы могли попробовать прошлогодний вариант и
прорываться через Донбасс и Харьков.
Мы не сделаои ни того, ни другого. Наши удары веером разошлись по
всей Северной Таврии, и покуда мы брали Мелитополь, "дрозды" шли к Днепру.
Мы били не кулаком, а растопыренными пальцами, и эффект такого удара не
мог быть сокрушительным для господ большевиков.
Многие оправдывают Барона. Поговаривают, что за Днепр его в первые
недели не пускали англичане, чтобы не мешать полякам. А удар по Донбассу
был нужен, чтобы прорваться к Дону, где нас всегда ждали.
Может, Барон на это и рассчитывал. Но Дон к этому времени был уже
прочно оккупирован и полностью разоружен, а наш десант на Кубань показал,
что казаки предпочитают мириться с комиссарами. Вдобавок, предполагаемые
союзники ничего для нас не сделали. Не лучше вышло и с земельной реформой.
Юристы вновь запели давнюю песнь о выкупе, а крестьяне платить не
собирались. В общем, политически мы провалились почти сразу.
К тому же, в самом начале нашего наступления красные переломили ход
битвы под Киевом и погнали поляков назад. Так что, мы здорово опоздали.
Впрочем, есть циники, утверждающие, что наступление было необходимо
Барону для международного признания. И заодно для того, чтобы запастись
провиантом в богатейших губерниях России. Особенно был нужен хлеб, который
мы продолжали продавать на Запад почти до самой эвакуации. В таком случае,
Бог ему судья, нашему Барону.
Конечно, в те первые дни мелитопольского десанта ни о чем подобном и
не думалось. Мы снова наступали, наступали по той самой таврической земле,
по которой за полгода до этого уходили, отбиваясь от банд Упыря и господ
красночухонцев. Теперь бежали они, а не мы, и это приносило невольно
чувство удовлетворения. Когда наступаешь, быстро появляется то, что
Клаузевиц называет привычкой к победе. А такая привычка - страшная вещь,
даже если воюешь один против трех, как это было в те дни.
Правда, Рачье-Собачья умнела на глазах. И вскоре мы получили
возможность почувствовать это, так сказать, на собственной шкуре.
Бронепоезда стояли почти без прикрытия. Наш десант глубоко вспорол
красный тыл, и их фронтовые части были еще только на подступах к нам. Но
камандование господ краснопузых, выиграв несколько часов, разместило у
Акимовки бронепоезда, которые тут же открыли бешенный огонь, уложив наши
цепи носом в траву.
Прапорщик Мишрис, любопытство которого не исчезало даже под
обстрелом, поспешил поинтересоваться у меня назначением аэростата. В
первую минуту я и сам задумался, а потом сообразил, вспомнив Германскую.
Аэростат служил наблюдательным пунктом, откуда корректировался огонь с
бронепоездов. Да, это уже вам не штыковая под музыку. Это уже война по
всем правилам, так сказать, по науке.
Мы вновь лежали в густой траве, а бронепоезда, остановив нас
несколькими сильными залпами, лениво постреливали, экономя снаряды.
Оставалось ждать подхода нашей артиллерии.
Насколько я помню, с артиллерией нам всегда отчего-то не везло. И на
этот раз после часового ожидания выяснилось, что подвезли всего четыре
орудия. Наша батарея бодро открыла огонь, мы встали в полный рост,
готовясь идти в штыковую, но не прошли и ста метров, как вновь ударили
пушки с бронепоездов. Нас не задело, и мы продолжали движение вперед, но
огонь наших пушек становился все реже и реже, пока, наконец, не смолк.
Очевидно, батарея красных, пользуясь аэростатом, засекла нашу батарею и
подавила ее. Тут краснопузые вновь ударили, на этот раз шрапнелью, и
пришлось снова залечь в траву.
Аэростат висел прямо над нами, вызывая невольные размышления по
поводу намалеванного на нем лозунга. Я бы еще понял, ежели было бы обещано
убить барона, но это их "даешь" приводило в недоумение. Неужели им так
хотелось взять Петра Николаевича в плен? Вероятно, русский язык за годы
Смуты сделал такие успехи, что моего образования уже не хватало.
Время от времени мы открывали по "колбасе", как было принято
именовать аэростаты еще в Германскую, прицельный огонь, но проклятый
выродок из семейства монгольфьеровых висел довольно высоко. Приближался
вечер, и оставалось надеяться только на ночную атаку. Впрочем, к господам
краснопузым вот-вот могли подойти резервы.
Тут к нашим позициям на полусогнутых подбежал какой-то офицер и начал
хриплым голосом вызывать артиллеристов. Оказалось, что одно орудие
уцелело, но прислуга была перебита, и Яков Александрович приказал собрать
всех, кто умеет отличить панораму от затвора. Вызвался поручик Успенский -
на Германской он полгода прослужил во взводе артиллерийской разведки.
Вскоре пушка действительно заговорила. После первого же снаряда
бронепоезда дали залп, нас засыпало землей, над батареей взлетели черные
столбы, но тут пушка рявкнула вторично, затем еще раз - и тут аэростат
исчез. Третий снаряд разнес его буквально в клочья, и мы лишь успели
заметить два белых купола - это красные наблюдатели спускались на
парашютах.
За парашютистами мы наблюдали уже не лежа, а с ходу. Без всякой
команды мы вскочили и, нарушая все правила, побежали прямо к железной
дороге. Надо было не дать большевикам времени понять, где мы и что делаем,
покуда они ослепли. Давно я так не бегал, как тем далеким вечером под
Акимовкой. Но расчет оправдался - через десять минут мы уже колотили
штыками немногочисленное прикрытие, а затем занялись бронепоездами. Теперь
мы находились в мертвой зоне, и пушки были бесполезны. Зато заговорили
пулеметы. На новичков, знаю по себе, бронепоезд, особенно вблизи,
производит сильное впечатление. Этакое первобытное чудище, клепанный
монстр с хоботами трехдюймовок. Но мы навидались всякого и прекрасно знали
ахоллесову пяту этого бронированного дракона - его лапы, то есть, попросту
говоря , колеса.
Мы залегли метрах в пятидесяти от ближайшего бронепоезда, на котором
было написано белой краской "Товарищ Троцкий", и начали лупить, не жалея
патронов, по смотровым щелям и бойницам. Это только со стороны кажется,
что экиапж железного монстра надежно защищен. Бойницы прекрасно поражаются
прицельным огнем, и противник "слепнет". Покуда мы от души тратили
патроны, прапорщик Немно с двумя юнкерами, прихватив с собой сумку с
ручными бомбыми, стал обходить бронепоезд слева. Надо было выиграть
несколько минут, но чудище, словно что-то почуяв, пустило дым и начало
подергиваться, собираясь уходить.
Упускать такого красавца было жаль, и я крикнул пелеметчику, чтоб он
бил по паровозу. Паровоз был защищен надежно, но грохот пуль по броне
поневоле должен был заставить господ красных машинистов переждать
минуту-другую. А этого должно хватить.
Поезд все дергался и пускал дым, пули лупили по броне, и тут слева
грохнул взрыв, затем еще один. Кажется, дело было сделано. Бронепоезд
резко дал задний ход, но сразу же остановился - прапорщик Немно поразил
дракона в его лапы, взорвав железнодорожное полотно. Большевики оказались
в ловушке.
Минут двадцать они еще отстреливались, но с каждой минутой все более
неуверенно. К нам подбежал штабс-капитан Дьяков с сообщением, что один из
бронепоездов все-таки ушел, один захватили с ходу, а один, как и наш
"Товарищ Троцкий", оказался в ловушке. Тем временем красные, сообразив,
что зря расходуют патроны, замолчали. Пора было действовать.
Я вытащил белый платок, намотал его на штык и помахал в воздухе. Этот
интернациональный жест подействовал сразу же, и когда я вышел вперед,
дверь одного из вагонов со скрежетом растворилась.
Мне много раз приходилось вести подобные переговоры. Поэтому, даже не
глядя на склонившегося ко мне толстяка в кожанке, я потребовал немедленной
сдачи, обещая в случае отказа разнести паровоз из тяжелых гаубиц. Чтоб не
было особых сомнений, я напомнил судьбу аэростата и пообещал начать именно
с этого вагона. Взамен на сдачу я обещал всем, находившимся в поезде,
взять их в плен живыми и здоровыми. Впрочем, через пять минут гарантии
заканчивались.
Толстяк в кожанке поинтересовался судьбой членов большевистской
партии и бывших офицеров. Я велел ему не торговаться и вылезать наружу.
Тут где-то рядом грохнул разрыв трехдюймовки. Очевидно, это били с
одного из бронепоездов, но у страха глаза велики, и экипаж "Товарища
Троцкого" принял это за начало обстрела. Через минуту толстяк стоял рядом
со мной на насыпи, от волнения даже забыв отстегнуть кобуру маузера. Вслед
за ним из вагонов начали вылезать остальные.
Уговор есть уговор, и мы взяли в плен всех, хотя несколько
краснопузых имели настолько комиссарский вид, что сдержать себя было
трудно. Троих молодых ребят в незнакомой мне новенькой форме с красными
нашивками скрутили сами же красные. Это оказались курсанты-добровольцы,
пытавшиеся взорвать орудийную башню и отправить всех нас на небеса.
Молодые люди чуть не плакали и смотрели на нас с такой ненавистью, что мне
даже стало не по себе. Так мы впервые встретились с красными
юнкерами-курсантами. Им было лет по восемнадцать, так сказать, новое
поколение. Я им невольно посочувствовал, особенно когда один из них, не
выдержав, вдруг начал кричать, именуя нас по полному списку белыми гадами,
помещиками-капиталистами и требуя немедленного расстрела. Мы оставили их
под охраной и занялись трофеями.
Бронепоезд был целехонек, с чем нас вскоре и поздравил Яков
Александрович, завернувший к нам из взятой уже Акимовки. Красные не стали
оборонять Акимовку и ушли на север. Яков Александрович был в хорошем
настроении, сообщил, что за весь бой мы потеряли убитыми девять человек, в
основном, артиллеристов нашей батареи, зато Акимовка, наконец, взята, и
нам достались три бронепоезда. Он дал согласие переименовать "Товарища
Троцкого", и мы тут же, замазав антихристово имя, краской вывели на броне
"Подполковник Сорокин".
Штабс-капитан Дьяков решил оставаться покуда у бронепоезда. Наша
Ольга занялась ранеными, пленных согнали в колонну, а прапорщик Немно
начал ходить кругами вокруг походного лазарета, уверяя сестру милосердия,
что он ранен навылет осколком гранаты. К счастью, его раны были только
душевными.
Поручика Успенского все не было, и я начал было волноваться, когда
он, наконец, появился, весь грязный, с огромной царапиной за ухом и,
вдобавок, благоухающий картофельным самогоном, аромат которого невозможно
было спутать ни с чем. Я спросил его, как поживает красный аэростат, на
что в ответ последовала длинная тирада, от которой трава увяла в радиусе
десяти метров. Как я понял, речь шла о поврежденном прицеле на орудии,
которое пришлось наводить чуть ли не по каналу ствола. Поскольку
победителей не судят, я не спросил поручика о самогоне, а отправил его к
Ольге на перевязку. Как он рассказывал позже, их дважды крепко накрыло,
прежде чем их снаряд разворотил красную "колбасу".
Мы заночевали на станции, предварительно заслушав приказ Якова
Александровича, в котором особо были отмечены наши артиллеристы, в том
числе поручик Успенский. Получили благодарность и мы с капитаном Дьяковым
за бронепоезд. Прапорщик Немно даже не упоминался, хотя я лично доложил о
нем командующему. Увы, и самые лучшие начальники не всегда справедливы.
Наутро произошла легкая заваруха. Несколько десятков пленных
потребовали включить их в нашу армию, отказываясь идти в тыл. В основном,
это были наши бывшие солдаты, взятые в плен красными и тут же, как это
делали порой и мы, направленные на фронт. Яков Александрович, узнав, в чем
дело, разрешил, и пленных тут же распределили по подразделениям. В нашу
роту попало пятеро молодых людей, недоучившихся гимназистов,
мобилизованных красными в Мелитополе и Екатеринославе.
Мы пошли дальше, прямо к Мелитополю, не встречая уже никакого
сопротивления. Красные все еще огрызались у Чаплинки, тесня корпус
Фельдфебеля, и пытаясь удержать небольшой плацдарм на побережье у
Степановки. Но это была уже агония. Командование нашей старой знакомой,
XIII армии красных, начало оттягивать уцелевшие войска к Каховке.
Мы шли вдоль железной дороги, изнывая от жары и с надеждой поглядывая
на небо в поисках хотя бы одного-единственного облачка. Увы, небо было
совершенно чистым, серовато-голубым, а палило так, что некоторые из нижних
чинов снимали сапоги и шли босиком. Кто-то предложил сложить винтовки на
подводы и идти налегке, но этого позволить было нельзя. Расслабиться,
конечно, можно, но не до такой же степени.
Весь следующий день мы брали трофеи. Красные, оттягивая боевые части,
похоже, махнули рукой на обозы, и мы устали подсчитывать бесконечные возы
с разного рода военным и прочим припасом. Мы лишь меняли лошадей для наших
подвод и шли дальше. Хорошо было бы захватить несколько грузовых авто с
запасом бензина, но авто мы захватили только два, и оба легковые.
Наша молодежь чувствовала себя солдатами Александра Македонского,
прибирающими к рукам Персидскую державу. Признаться, столько добра мы не
захватывали у красных еще ни разу, даже в славное лето 19-го. Но у меня
особой радости не было. Ведь мы вспороли тыл только одной из армий, даже
не разбив ее до конца. А этих армий у большевиков оставалось больше чем
достаточно. И ежели у каждой такие обозы... Да, красным в 20-м году не
приходилось считать патроны и делить сухари.
1- июня мы вошли в Мелитополь. Я не узнал город - в последний раз мы
были здесь в декабре, когда он был промерзшим и забитым беженцами. Теперь
Мелитополь словно вымер - жители сидели в погребах и ждали, пока устоится
новая власть. Впрочем, боев в городе не было - части красных быстро
уходили на северо-запад. Нашему отряду, как и всей бригаде, не довелось
вкушать хлеб-соль и принимать букеты от гимназисток, мы прошли сквозь еще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг